Василий Головачев - Особый контроль
– Что будем делать? – спросил Станислав, когда с другой стороны показались русские танки и донеслось долгое «ура», от которого у десантников невольно сжались сердца. – По-моему, все понятно.
– Что тебе понятно?
– Ну, с этим вот. – Томах повел рукой, очерчивая круг. – Показана часть человеческой истории, далеко не лучшая часть, прямо скажем. Единственное, что пока неясно, видеофильм этот вроде наших голографических видеопластов или материальное воплощение.
Филипп потрогал рукой голые ветки ракитника, попробовал пальцем упавший ствол дерева, ощущая его неподатливую твердость, хотел сказать, что предметы здесь не похожи на голографические призраки, но тут совсем рядом в нескольких шагах разорвался снаряд. Взрывной волной десантников швырнуло на дерево, и, пока они приходили в себя – скафандры выдержали, но сотрясение было приличным, – их заметили.
Филипп сначала не понял, что за толчки пересекли грудь, потом понял – пули! В них стреляли, причем стреляли с двух сторон: отступающие немцы и приближающиеся русские солдаты.
– Назад, к выходу! – приказал Богданов, первым включая защитное поле. Он встал, не обращая внимания на выстрелы – со стороны русских стрельба прекратилась, – сделал несколько шагов и словно споткнулся: пригорка, с которого они вступили в этот мир, не существовало. На его месте дымилась воронка глубиной около двух метров, и алая окружность выхода в «тамбур» светилась точно над центром воронки. Допрыгнуть до нее в скафандрах даже при наличии генераторов поля они не могли.
– Надо было взять антигравы, – сказал Томах, оглядываясь. К ним приближались два квадратных танка, угрожающе покачивая орудийными стволами.
Филипп тоже оглянулся, чувствуя, как ему целятся в спину. Он представил, какими чудовищами выглядят они со стороны – широкие, горбатые, с конусовидными головами, на поясе ряд непонятных аппаратов, – и его охватило сложное ощущение ирреальности происходящего. Прошлое Земли ушло, отступило за гранит веков, но здесь оно почему-то возродилось и властно напомнило о себе, раня душу и заставляя память судорожно рыться на полках забытых терминов в поисках нужных слов для объяснения ситуации. И снова Филиппу показалось, что знает он, зачем им все это показывают, и снова мысль «сорвалась с крючка», спряталась в глубинах ассоциаций, ненужных воспоминаний, да и время торопило.
– За мной! – негромко скомандовал Богданов и побежал в распадок, туда, где горела рожь. Через минуту они укрылись за пеленой огня и дыма, сопровождаемые редкой трескотней выстрелов. Атакующие цепи русских воинов прокатились дальше к лесу, «ура» смолкло, и наступила хрустящая тишина, нарушаемая только дальним рокотом уходящего боя.
– Хочешь отсидеться до ночи? – осведомился Томах, усаживаясь на почерневшую, в саже и копоти, землю. – А если смены суток у них не предусмотрены?
Богданов подкинул в руке сплющенную пулю и протянул ее Филиппу. Тот несколько минут разглядывал свинцовую лепешку, несшую в себе чью-то несостоявшуюся смерть.
– У кого это «у них»?
– У них. – Томах снова широко повел рукой. – У тех, кто все это создал. Не будете же вы утверждать, что мы на Земле.
– И люди тоже созданы? – не сдавался Филипп. – Может быть, все привезено с Земли.
– Что же, по-твоему, они здесь так два с половиной века и воюют без роздыху? С тех пор как их «привезли»?
– Ну-у… – Филипп пошевелил пальцами. – Время здесь необязательно должно идти с той же скоростью, что и на Земле. У нас прошло два столетия, а тут, скажем, два месяца. Вспомните, «зеркальные перевертыши», один из которых зашвырнул нас сюда, каким-то образом связаны с преобразованием времени.
– Нерационально, – тихо сказал Богданов. – Техническая мощь существ, создавших мозаику миров, велика, но и они не боги и наверняка более рациональны, особенно когда дело касается энергетических затрат. Уверен: «Земля военного времени» – не более чем объемный сенсорный видеофильм. Причем включается он только при наличии зрителей.
– Положим, это спорно, – возразил Томах. – Сверху мы видели, что квадраты не пусты, а заняты ландшафтами, а если бы ты был прав, то и мозаики этой не надо: прилетают зрители – включается фильм.
– Ландшафты могут быть созданы навечно, – сказал Филипп. – А все остальное – фильм.
– Очень уж реален этот фильм. Пуля-то у тебя в руках настоящая, а? И стреляли в нас по-настоящему…
– Вы не учитываете, что зрителей может быть множество, и картина крутится постоянно: кто-то обязательно смотрит фильмы в каждый момент времени, поэтому и нет «голых» квадратов.
Помолчали.
Перестрелка за лесом стихла, только изредка доносились щелчки выстрелов, вполне безобидные из-за расстояния. Рожь у дороги сгорела, и дым поредел, открыв хмурое осеннее небо, начавшее слезиться редким дождем.
– Нет, вы только представьте! – воскликнул вдруг Станислав. – Планета разделена на тысячи квадратов, и в каждом своя жизнь!
– Причем не просто жизнь, – добавил задумчиво Богданов, – а скорее всего разумная. Все это не наводит на размышления?
Филипп вспомнил фиолетовую пустыню со сгоревшими «айсбергами», о разуме в человеческом понимании там ничто не напоминало, и вдруг поймал-таки упорно убегавшую мысль. Тысячи миров на одной планете! Тысячи жизней! Но жизней неблагополучных, судя по событиям в трех наугад взятых квадратах! Кунсткамера, вот что это такое! Паноптикум особых ветвей развития жизни во всей Галактике! А то и в скоплении галактик! Но какой же мощью надо обладать, чтобы сделать такой «паноптикум»!
– Так что будем делать? – Деятельный Станислав вскочил и прошелся по сгоревшей стерне, поднимая облачка пепла. И в ту же секунду бросился ничком на землю. – Ложитесь! Тихо!
Десантники попадали рядом, толком не поняв, в чем дело, инстинктивно располагаясь спинами друг к другу, чтобы иметь круговой обзор.
Томах похлопал их по спинам, поднес руки к шлему, давая понять, что разговаривать нельзя, и показал в ту сторону, откуда они бежали полчаса назад. В это время ветер отнес последние клочья дыма в сторону, и Филипп увидел странную фигуру, состоящую из нескольких блестящих кубов, выползавшую из «пустоты» входа. Оттуда же, откуда попали в земной квадрат они сами.
Фигура, карикатурно напоминавшая робота, как их рисовали два столетия назад – голова – куб, руки – параллелепипеды, ноги и туловище – тоже кубы, – выползла совсем, голова ее качнулась два раза, налево и направо, словно существо осматривалось, потом неизвестный посетитель взвился в небо и скрылся из глаз.
Пролежав четверть часа и никого больше не дождавшись, десантники зашевелились, принимая более естественные позы.
– Кто это был? – спросил Филипп, отряхивая живот.
– А ты не догадался? – сказал Богданов. – Зритель, как и мы с вами. Я же говорил, их должно быть много, со всех концов Галактики. Удивляюсь, как мы не столкнулись с ним раньше.
– С ним?
– Не с ним, так с другим, а то и с целой делегацией… если мои догадки верны.
Богданов повертел в руках сплющенную пулю и зашвырнул в поле.
– Пошли, нет смысла прятаться.
Он вошел в иссякающий струйками дым и быстро поднялся на холм. Товарищи потянулись следом. А у дороги, возле дымящегося подбитого танка наткнулись на лежащего ничком человека. Он был мертв, спину пересекала цепочка рваных кровавых дыр.
– Наш, – зачем-то сказал Томах, останавливаясь.
Филипп с трудом сглотнул, отвернулся и шагнул прочь.
– Нет уж, – встал на пути Станислав. – Смотри! Такого больше не увидишь! Непривычно? Жестоко? А ты думал, им было легче?! – Он мотнул головой в сторону сгоревшей ржи. – Не здесь – на Земле! Смотри, парень, и запоминай…
– Не надо, Слава, – оглянулся Богданов. – Он запомнит и без твоего напутствия. Не для того ли нас перенесли сюда и ткнули носом, чтобы мы вспомнили, какими были? Вернее, чтобы не забывали? Не для того ли нам напомнили последнюю из Великих войн, за гранью которой осталось Великое уничтожение цивилизации? Разве не чудо, что человечество сумело остановиться на лезвии суицида?
Несколько минут прошло в молчании, тяжелом, как физическая боль, потом Томах пробормотал:
– Керри как-то спросил: чем измеряется история человечества? Как это выразить кратко? Я отвечу, а тогда не мог: история человечества – это не история покорения Галактики, как считают многие, это прежде всего история покорения человеком самого себя.
Никто ему не возразил. Перед ними лежал мертвый. Русский солдат. Человек! И если оглядеться вокруг, на поле лежало еще много людей, своих и врагов, и какая была для Филиппа разница – фильм ему показывали или кусочек настоящей человеческой истории, он и к слову «смерть» не мог оставаться равнодушным…
У воронки, над которой при их приближении загорелась в воздухе алая окружность, Богданов остановился.
