Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич
На исходе четвёртого дня решил в последний раз сходить к поместью. На этот раз в качестве наблюдательного пункта выбрал внедорожник с разбитым лобовым стеклом. Собаки так и не уходили. Он заметил их издалека, воспользовавшись биноклем. Уже от шоссе услышал рычание и треск, который мог быть звуком рвущейся ткани.
Сашу тоже засекли, потому что несколько особей отделились от стаи и подались в его сторону. У них была прямо-таки воинская дисциплина. Несколько зверей сторожили фланги и тыл, остальные кормились. Наверное, иногда они менялись.
Сегодня его наблюдательный пункт был близко к земле, стёкол в «тачке» не было, и Младший испугался. Но собаки не пытались приблизиться, наблюдая за ним с почтительного расстояния.
От греха подальше он залез на знакомый грузовик. Солнце уже скрылось, но пока было неплохо видно.
Хищников, ставших трупоедами, насчитал теперь штук двадцать. Снег вокруг ямы был усеян кровавыми ошмётками. Мерзкие твари. Но он не может им помешать.
Птицы по-прежнему были тут. Не кружили, но все провода и опоры ЛЭП были ими облеплены. Видимо, пернатые время от времени пытались украсть у собак немного мяса, хотя и сами могли закончить жизнь в их зубах.
Младший решил подождать час-другой, чтобы окончательно успокоиться. То, что никто не пришёл, чтобы отбить хотя бы павших, говорило ему, что всё очень плохо. Или никто не выжил, или всех уцелевших захватили. Или тем пришлось бежать очень далеко.
Внезапно звуки пиршества смолкли. На какое-то время стало совсем тихо. Потом вдруг тишина сменилась настоящей какофонией, в которой были и рык, и вой, и поскуливание, и лязг зубов. Псы прекратили есть и застыли, ощетинившись, повернувшись в одну сторону.
Данилов пригляделся и вздрогнул — десяток крупных серых теней приближались к поместью с севера, со стороны самовольно выросшей рощи. Это уже не собаки. Отличия даже с такого расстояния были заметны. Разве что хаски могли бы так выглядеть. Но это не хаски, которых он видел на картинках.
Те были милые. А эти между деревьями… жуткие. То, как они двигались… будило в нём древний атавистический страх. Гораздо более сильный, чем от вида бездомных собак, которые казались обманчиво безобидными.
Вой — не тоскливый, а победный, агрессивный, прокатился над поместьем.
Возможно, псы колебались. Но жадность пересилила страх.
Дальнейшее случилось так стремительно, что видеть детали Данилов уже не мог — настолько быстро сшиблись две стаи, смешались и распались на множество отдельных схваток, образовав клубки катающихся по снегу гибких звериных тел и оскаленных пастей, норовящих вцепиться в горло или беззащитное брюхо.
Пищи там хватило бы всем и надолго. Холодильников и консервных банок у собак нет. Но они не научены дипломатии с компромиссами. Поэтому началась война, в которой ближайшие эволюционные родственники дрались насмерть за источник, который считали неиссякаемым. Всё как у людей.
Когда он со всех ног бежал прочь, схватка еще продолжалась. Кого-то загрызали, рвали в клочья, давили, душили, чтобы остаться единоличными собственниками запаса горелого и мороженого человеческого мяса.
Александр старался не думать, не сопереживать. Да, это были люди, с которыми он несколько недель делил трудности похода. Но он уже потерял тех, кто был ему гораздо ближе. И что-то в нём перегорело. Не хотелось даже перед самим собой притворяться.
Совесть чиста. Остаётся только путь.
Найденной еды, консервов, должно хватить на месяц с лишним, если её экономно расходовать.
***
Запас провизии начал заканчиваться гораздо раньше.
Не удавалось заставлять себя «меньше кушать». Аппетит был совсем не таким, как дома. Даже не таким, как во время передвижения с отрядом на автомобилях, когда долгие поездки и стоянки перемежались с редкими переходами.
А сейчас был непрерывный марш-бросок. Жрать хотелось постоянно. Организм тратил массу энергии на обогрев и на то, чтобы двигать ногами по восемь-десять часов в день.
Саша не знал, как поведут себя продукты при не очень низких температурах, поэтому сначала съел всё, что, по его мнению, могло испортиться. Потом принялся за консервы из Заринска. Иногда не оставалось сил, чтобы что-то варить из них, чаще съедал «сырыми».
Безумный план… который вначале, возможно в состоянии аффекта, не казался ему безумным. Сделать одному то, что не смог отряд. А если не получится, то хотя бы умереть с достоинством. И вот он шёл, слабо веря в удачный исход. Потому что не знал, куда себя ещё девать.
Иногда он двигался по железнодорожной магистрали. Рельсы тянулись, уходя за горизонт, как две параллельных стрелки, указывающих туда, куда ему нужно попасть, — на запад, к Уралу, и дальше, в земли по другую сторону хребта.
Иногда с путей приходилось сходить, чтобы обойти застывшие на них составы. Иногда вагоны были спущены под откос, сброшены с насыпи. Один поезд сошёл с рельсов частично, локомотив и передняя часть состава куда-то улетели, половина вагонов лежали внизу, завалившись на бок, хвост стоял на рельсах. Ничего полезного в поездах уже, конечно, не найти. Вначале, покидая шоссе, Младший думал, что идти по рельсам — самый безопасный способ. Думал, меньше риск сбиться и нарваться на людей. И дед шёл так из Новосибирска той Зимой. Аж до самого Прокопьевска.
Но на шоссе всё-таки легче найти укрытие, чтобы переночевать или спрятаться от непогоды. Вдоль железки перегоны бывают такие длинные, что велик риск остаться совсем без крыши в морозную ночь. Порой вокруг был только лес на десятки километров. А тащить с собой палатку… он не взял бы её, даже если бы нашёл. Лишний вес.
И вдоль трасс можно найти указатели и километровые столбы. А на железной дороге − только семафоры, которые уже ничего не скажут. Даже названия полустанков не везде сохранились.
И самый большой риск — сбиться с пути и уйти чёрт знает куда. Рельсы — это же не ручей, который впадает в речку, а та — в другую, более крупную, и так далее. Пути разветвлялись, сходились, закручивались в кольца. Запросто можно нечаянно свернуть на ветку, брошенную задолго до Войны и ведущую в никуда. И где-нибудь в глуши она закончится тупиком.
Даже компас не очень помогал.
Вот почему, пройдя какое-то время по «железке», Сашка вернулся на шоссе и уже с него не сходил.
В Омск он заходить не стал. Ему надо было только перебраться на другой берег Иртыша.
Пятьдесят лет назад, во времена экспедиции в Ямантау, мосты были целы, но сохранились ли они до сей поры? Если нет, с переправой могут возникнуть проблемы.
Но, по крайней мере, тот, к которому вела трасса, проходившая чуть к югу от Омска, казался на вид целым.
Видимо, его конструкции очень прочные. Построен мост «с запасом», а все эти годы по нему редко проезжало что-то тяжелее телеги или даже велосипеда.
Река была в этом месте совсем не широкая, и низкие берега подходили прямо к воде… точнее к прикрытому снегом льду, который Сашка принял бы за твёрдую землю, если бы не сверялся с картой. Ходить по нему было опасно, учитывая довольно тёплую погоду и то, что календарная зима даже не началась.
Снег здесь, как и на трассе, был девственно нетронутым. Ни намёка на колею, ни одного следа.
В будке-вагончике при въезде на мост валялся перевёрнутый стул, пробитая будто молотком пластмассовая каска, несколько пустых бутылок. И куча битого стекла. Похоже, никто туда не заходил с незапамятных времён.
Прежде чем ступить на мост, парень поковырял снег, расчистил площадку на самом краю. Хотя непросто было определить, где он начинается.
Асфальтовое покрытие сморщилось и потрескалось, но на мосту оно выглядело даже более целым и ровным, чем на самой трассе. И бетонные опоры, которые Саша видел с берега, выглядели надёжными. Ни одной заметной трещины.
Можно переходить.
Он расхохотался. Испугался, что всё обрушится под его шестьюдесятью килограммами плюс рюкзак? Да и высота моста над рекой всего метров десять-пятнадцать. И речка так себе. Даже дух не захватывает. Это не Обь возле Новосиба.
