Василий Головачев - Логово зверя. Исход зверя. Укрощение зверя
Гнедич высказал мнение о своем любимом полтергейсте, как о проявлении каких-то физических полей. Серафим в полтергейст и колдовство не верил, поэтому заявил, что портрет старика Валерии приснился, а обои треснули потому, что были плохо приклеены. Анжелика свое мнение сообщить отказалась, Илья же с Антоном совершенно точно знали, что произошло вторжение темных сил, напомнившее путешественникам о том, что они находятся «под колпаком».
Еще Антон впервые видел, как нервничает и с нетерпением посматривает на часы всегда уравновешенный и невозмутимый Пашин, хотя объяснялось это, очевидно, просто: Илья жаждал достичь Стрекавина Носа и пуститься на поиски Владиславы. Он был уверен, что девочка-ведунья из деревни Войцы, дружившая с волком, ждет его возвращения.
Дед Евстигней объявился на берегу незаметно и беззвучно, словно привидение, напугав Анжелику. Он был один.
– А где проводник? – спросил Илья, поздоровавшись со стариком, с надеждой посмотрел ему в глаза. – Или с нами пойдете вы?
– Нет, сынок, – покачал седой головой волхв. – Мне туда нельзя. Хотя я буду помогать вам и там. Проводник найдет вас, когда лодки выйдут в озеро. Поглядывайте по сторонам да на небо.
– Как мы узнаем, что это проводник?
– Узнаете, – усмехнулся Евстигней. – Однако хочу предупредить вас, судари мои. Озеро Ильмера – не простое озеро, ему миллионы лет, и на его берегах в разные времена жили разные существа, и добрые, и злые. По сути, вам придется преодолеть минное поле черной магии, будьте очень осторожны, выверяйте каждый свой шаг. Многие на моей памяти пытались пройти вдоль берега Ильмеры, но мало кто из них вернулся.
– Минное поле магии? – фыркнул скептически настроенный с утра Тымко. – Что еще за фигня?
Старик кротко посмотрел на Серафима, но отвечать ему не стал, поклонился всем, отступил назад.
– Желаю вам удачи! Пусть будет с вами Заступник!
– Спасибо, – тихо ответил Илья, кланяясь в ответ. – Обещаю вам, дедушка, мы будем осторожны. И мы обязательно пройдем!
– Возвращайтесь.
Евстигней отступил еще дальше, фигура его стала расплываться, таять.
– А если ему предложить хороший куш? – буркнул Серафим. – Или награду? Неужели откажется пойти проводником?
Волхв исчез, но голос его прилетел из тумана, будто он стоял рядом:
– Мы безразличны к материальным благам, сынок, а тем более к титулам и наградам. Наша награда – не в этом мире.
Стало тихо. Первые лучи встающего солнца за лесом на противоположном берегу Ловати вызолотили шапку тумана на реке, ближайшие кусты. Илье показалось, что он видит тонкую девичью фигурку, скользящую над туманом, потряс головой: наваждение прошло.
– Бессребреник… – проворчал Тымко, хотел что-то добавить, но его остановила Валерия:
– Ты невыносим, Серафим! Если не уважаешь седины, так хоть молчи!
– А что я сказал? Только спросил… Темнит старик, это ясно. Где мы будем искать проводника? И зачем он вообще к хренам нужен, если и без него известно, куда идти?
– Садимся, – сказал Илья. – В первой лодке пойду я, Антон и Анжелика, остальные следом. И прошу тебя, мастер, – он посмотрел на Тымко прицеливающимся взглядом. – Во-первых, в дальнейшем если захочется почесать язык, предупреди прежде меня. Во-вторых, пока мы будем в экспедиции, уберегись от ругани. Во всяком случае, чтобы я больше не слышал твоих излюбленных словечек.
– Это еще почему? – удивился Серафим.
– Объясни ему на досуге, – кивнул Илья Валерии.
Все стали рассаживаться по лодкам. Треск моторов разнес утреннюю тишину на куски, и очарование мирного и красивого пейзажа померкло. Первая моторка – катер свояка Васьки, на котором Илья уже плавал по озеру, отошла от берега, окунулась в быстро тающий под лучами солнца туман. Вторая последовала за ней, пристроилась в кильватере; за руль встал Гнедич.
– Чего это он взбеленился? – повысил голос Тымко, чтобы перекричать треск мотора. – Я же не матерюсь, как сапожник.
Валерия не была настроена разговаривать с ним, но пересилила себя.
– В переводе с санскрита «дура» – отвернувшийся от Бога, «мудак» или первоначальное «мудхах» – впавший в иллюзию, а «кретин» или «критина» – настойчиво добивающийся цели человек, не обладающий истинным знанием. Как говорили мудрецы: нет ничего страшнее деятельного невежества.
Серафим хмыкнул.
– Подумаешь… матерные ругательства, по-моему, гораздо злее, чернее и отвратительней.
– Ругательствами они стали только в двадцатом веке, при большевиках, когда начала претворяться в жизнь программа искажения истинных знаний и значений древних терминов, до этого практически все так называемые «матерные» слова имели другой смысл. Кстати, слово «хам» переводится как отрицающий Бога, то есть атеист.
Серафим не нашелся, что ответить, ибо сам никогда в Бога не верил, и в лодке, следовавшей за катером Пашина, некоторое время не разговаривали.
Туман почти рассеялся. Пейзаж по обоим берегам Ловати был так прекрасен, что хотелось раствориться в природе, стать ее частью, смотреть на бегущую воду и слушать, как поют птицы. Правда, слушать птиц и тишину мешал рев мотора.
– А почему дед назвал озеро Ильмень по-другому, Ильмерой? – снова завелся Серафим.
Валерия с трудом вышла из оцепенения.
– Это озеро прежде звалось Ирмерой, по имени сестры князей Словена и Руса, основавших град Словенск, который потом стал Новгородом. Слушай, Сима, давай помолчим, а?
Тымко хотел задать еще один вопрос – откуда Валерия знает так много? – но посмотрел на ее сдвинутые брови и передумал.
В другой лодке разговаривали еще меньше. Лишь однажды Илья, завороженный сонным покоем земли и воды, проговорил как бы про себя: «Много повидал я красивых пейзажей, но все-таки прекрасней нашей русской природы ничего в мире нет!» – и снова замолчал. Река продолжала разматывать свои многочисленные повороты, журчала и плескалась в борта катера вода, звук мотора уносился назад вместе с усами волн, то слева, то справа открывались изумительной красоты поляны, и хотелось разглядывать их вечно…
Антон первый уловил изменения внешней полевой обстановки. Очнулся от приятной полудремы-полусозерцания. Показалось, будто на него сверху посмотрел кто-то неживой, чужой и холодный, как объектив фотоаппарата. Встрепенулся, начиная озираться, Илья, показал пальцем в небо, останавливая катер. Подошла вторая лодка, Гнедич заглушил мотор, и они стали рассматривать кружащий над ними серебристый крестик.
