"Фантастика 2025-29". Компиляция. Книги 1-21 (СИ) - Белл Том

Что-то изменилось в тот самый момент, когда Софья уже готовилась нажать на курок. За дверью, уже почти снесенной с петель, наступила тишина. В тишине этой уханье собственного сердца казалось громким, как пожарный набат. А потом снаружи послышался выстрел, и Софья как-то сразу поняла, что там, во дворе, Рудазов. Вышел один на один против зверя. Не нашлось бы в Чернокаменске другого такого дурака.

Наверное, она тоже была дурой. Потому что только дура могла сделать то, что сделала она. Не выпуская из рук ружье, Софья открыла дверь, шагнула на крыльцо. Снаружи было светлее, чем в доме, возможно, из-за выкатившейся из-за тучи луны. А может, просто глаза привыкли к темноте и сейчас все происходящее видели в малейших деталях.

Вблизи зверь был огромный, куда больше, чем Софья могла себе представить, раза в два, а то и в три крупнее обычного волка. Он припадал на передние лапы, скалился и рычал. От этого одновременно придушенного и яростного рыка желудок сводило судорогой. Зверь смотрел на стоящего перед ним человека. Близко стоящего. Непростительно близко…

Рудазов отшвырнул в сторону ставшую бесполезной винтовку. Видно, выбежал из дому как есть, без запасных патронов. И сейчас, вместо того чтобы бежать сломя голову, спасать свою жизнь, смотрел в глаза твари. Не геройство и не глупость – сумасшествие…

Софья медленно подняла ружье, как учил отец, дождалась паузы между ударами сердца. Она целилась под левую лопатку, слышала когда-то еще в детстве, что с волком лучше так. Вот только руки преступно дрожали, поймать паузу никак не получалось, и молодая женщина крепко, до боли, стиснула зубы, заставляя себя собраться, отбросить панику. Сердце сделало удар, потом еще один и еще один… Довольно! В следующую паузу, очень короткую, почти не различимую, она выстрелила…

Зверь взвыл, обернулся, полоснув Софью яростным взглядом, но бросился не к ней, а к Рудазову. Софья зажмурилась. Не могла она, трусиха, видеть то, что неминуемо произойдет по ее вине. Как бы ни обманывала себя, какой бы смелой себя ни считала, ясно одно: в те доли секунды, что оставались Рудазову, перезарядить ружье она не успеет. И с крыльца не уйдет, потому что все равно не сможет с этим жить.

Помрачение рассудка – или что там с нею приключилось – длилось всего мгновение. Софья еще не открыла глаза, а руки уже сами перезаряжали ружье. Она не сдастся! Не на ту напали! И Рудазова этой желтоглазой твари не отдаст!

А тварь уже стояла, упершись передними лапами Рудазову в грудь, всматривалась, внюхивалась, медлила. Почему она медлила?! Раздумывать над этим Софья не стала, выстрелила еще раз, почти не целясь. Уши заложило от яростного воя, а длинный – неестественно длинный! – хвост хлестнул Софью по ногам, опрокинул навзничь. Она упала, стукнувшись затылком о крыльцо, и звезд на небе вдруг стало в несколько раз больше, а луна раздвоилась. И теперь сама ночь смотрела на нее по-волчьи желтыми внимательными глазами. Смотрела, а потом отвернулась, закрыла глаза. Софья тоже закрыла…

…Ночь, пусть и отвернулась, но осталась ласковой. Она гладила Софью по лицу и по волосам, уговаривала открыть глаза. Ночь разговаривала с ней голосом Рудазова, и в голосе этом были одновременно страх и злость.

Злится? Это она должна злиться на него за то, что он такой дурак, что так бездумно рискует своей шкурой. В который уже раз… Она так и сказала – дурак. А потом все-таки открыла глаза.

Ни неба, ни двух лун, ни звезд не было. Вместо них перед ней находилось испуганное белое лицо Рудазова и его руки. Одна придерживала Софье голову, вторая гладила по щеке.

– Что вы сказали, Софья Петровна? – спросил он очень вежливо.

– Я сказала, что вы дурак, – повторила она и всхлипнула. – Вы могли умереть.

– Вы тоже.

– Я, как видите, живучая.

– Я тоже. – Он говорил и продолжал гладить ее по лицу, стирая со щек что-то горячее, влажное.

– Видеть вас не хочу.

Видела она отчего-то и так плохо. Наверное, из-за слез. Тех самых, что стирал Рудазов. Не руками стирал, а губами. Или это ей мерещилось? Такая вот она оказалась кисейная барышня. К тому же еще и дура…

– Софья… – И голос его звучал как-то странно, никогда раньше он не говорил таким сиплым, таким незнакомым голосом. – Софья, вы простудитесь.

Да уж, по сравнению с тем, что с ними только что приключилось, простуда – это очень страшно.

– Рудазов, вы целы? – спросила она и обеими руками обхватила его за шею. Просто на всякий случай, чтобы не вздумал сбежать, пока она его не осмотрит и не убедится, что с ним все в порядке. – Целы?

– Да что же это такое? – Он вздохнул, как ей показалось, раздраженно. – Без чувств вы, Софья Петровна, нравились мне куда больше. Лишних вопросов не задавали.

– Мне снова упасть в обморок?

От обморока она была недалека, повредилось что-то у нее в мозгу, коль валяется себе на земле и позволяет почти незнакомому мужчине всякие вольности. А она позволяет, и если он не испугается, не остановится, позволит и большее. Потом, конечно, станет жалеть и каяться, но сейчас… гори оно все огнем! С той жизнью, которой она живет, «потом» может и не наступить, а Рудазов, почти незнакомый, но уже такой понятный мужчина, вот он, совсем рядом. Только бы не испугался, не отступил…

Он не испугался и не отступил, не стал задавать вопросов, на которые приличной барышне надобно ответить «нет» и пощечин надавать. Вместо этого подхватил Софью на руки, легко подхватил, словно и не валялся неделю при смерти, ногой распахнул, почти снес с петель многострадальную дверь. В доме, несмотря на кромешную темноту, ориентировался он удивительно хорошо. Ничего не задел, шел уверенно, не выпуская Софью из ставших вдруг крепкими, каменными какими-то объятий. Он не разжал объятий даже тогда, когда они оказались на кровати. Ослепшая, ошалевшая от собственного безрассудства и чего-то иного, ранее неведомого, Софья зажмурилась и доверилась. Никому никогда не доверялась, а тут вот как оно получилось…

Получилось хорошо. И совсем не так страшно, как думалось. И пока разум и добродетель не очнулись, можно было вытянуться на кровати, всем телом прижаться к горячему рудазовскому боку, уткнуться лбом в плечо. Главное, не забыться окончательно, прогнать его до рассвета. На рассвете здравый смысл к ней точно вернется, а добродетель она, пожалуй, на веки потеряла вместе с невинностью. Только бы Рудазов не догадался, не стал задавать вопросов.

Догадался, приподнялся на локте, посмотрел сверху вниз. Наверное, посмотрел, потому в темноте по-прежнему не было ничего видно. Хоть тут повезло, без добродетели она теперь такая уязвимая…

– Соня… – сказал и по щеке погладил.

– У меня дверь с петель сорвана. Зверь начал, а ты закончил… – Не хочет уходить, так она сама. У нее вон дверь нараспашку, а он с разговорами…

– Соня, подожди, починю я твою дверь. Я спросить хочу. Ты же не?..

– Я же да! – ответила и снова лбом в его плечо уткнулась. – Если ты об этом… Если я о том же, о чем и ты… – вот и начинаются неловкие разговоры в темный предрассветный час. Надо было сразу выгнать, пока еще оставалась решимость.

– Но ты же замужем была… – Он говорил осторожно, слова нащупывал, словно по топи на ощупь шел.

– Не была. – Софья села, нашла-таки в себе силы освободиться от его объятий. – Ни замужем не была, ни с мужем…

– Но как же? – Он тоже сел, но обнимать больше не спешил, смотрел внимательно, требовательно. Даже в темноте Софья чувствовала этот взгляд. – Ты ведь сказала, что вдова, что мастера Берга дальняя родственница…

– Соврала.

А что она еще могла сказать? Как объяснить причину, по которой под чужой личиной явилась в Чернокаменск, в этот дом? Евдокия знала и не осуждала. А поймет ли он, мальчик из благополучной, благородной даже семьи? Да и зачем объяснять? Ведь объяснения ничего не изменят. Была ночь и закончилась. Никто никому не обязан. Никто никого не держит. Софья точно не держит, потому что с первой минуты знала, что он уйдет. Пусть не ночью, так на рассвете. А она ни о чем жалеть не станет. Не о чем тут жалеть. Все хорошо было, все правильно. Пусть бы уже шел…