Майя Треножникова - Минск 2200. Принцип подобия
Стражи навалились — люди и Магниты, воин ударил заморозкой, и губы Целеста хрупнули, словно перемерзшее мясо в морозилке:
— …Авис, и Тао… и Касси, они…
Льдистая корка осыпалась. Целест сопротивлялся. По рядам метнулась паника — вместе с потаенным восхищением кого-то из старших Гомеопатов — насколько он силен, этот парень. Острия знакомых уже палок врезались в солнечное сплетение и пах Целеста, а заморозка остудила хлынувший горлом багрянец.
— Авис! Тао! Касси… он…
Целест повалился на скамейку. Он наступил на указательный и средний палец Рони, но тот не почувствовал собственной боли.
«Единение. Вот почему мистики редко решались на подобное», — Рони вспомнил Иллира. Если бы они с Тиберием поменялись местами, если бы…
«Никаких если. Здесь и сейчас».
— Тсс, — в который раз повторил он, обертывая нервные окончания Целеста невидимой ватой. Тот еще бормотал — имя Элоизы, Кассиуса, а потом замолк — сразу и полностью.
«Целест?»
Он не отвечал — закрылся наглухо, черным экраном и захлопнутой крышкой гроба. Рони, поднявшись из позы каракатицы на полу, замер — перед Элоизой, которая поджимала губы, то ли расстроенная, то ли злилась.
Рони вломился к ней — Целест не отвечает! Ты же его сестра. Сделай что-нибудь. Он — как отключенный.
Элоиза схватилась за затылок, портя прическу. Взметнулись — солнечные зайчики, рубины, и неестественнобледными были ее пальцы, тонкие, как струйки молока из сосков.
— Убирайся, мозгожор!
Видеть чужими глазами — «Вельвет» и бумажные створки. Ресурс исчерпан — самое оглушительное молчание. Перед Элоизой копошилась гигантская личинка — полупрозрачная, слизистая и невыразимо гадкая; личинка была ядовита и могла (сожрать мозги) укусить, а еще служила убийце.
«Убийце, Эл? Он — твой брат…»
— Он убийца! — закричала девушка, разметывая рубины, словно красные капли. Из зала рванулись было, но стражи несли караул — никому не хотелось получить запал пороха. Или заморозку. Рубины недоступны, а шоу продолжалось. — Он убийца! Он убил моего отца! А ты… а ты не смей ко мне обращаться, мозгожор — ни со своей уродской любовью, ни с…
Она не договорила.
Толпа не выдержала. Напряжение должно было лопнуть, подобно нарыву, — и разорвалось хохотом.
«…этот урод…»
«…саму Элоизу…»
«…осмелился…»
Рони пошатнулся, протянул руку к стене, ища опоры, но рука соскользнула. Он шмякнулся задом о пол, вызывая новый приступ хохота. Про Целеста — и того забыли, а Рони захлебывался в эмоциях.
Больше всего смахивало на сны — у всех случаются подобные; ты среди тысяч людей, и вдруг оказываешься голым. И во сне — смех каждого — у тебя над ухом, дробит кости и гремит по нервам.
Мистики спят наяву и живут снами.
«Зачем?» — спросил он у Элоизы, неслышимо — может, телепатически, а может, вслух, сам не разобрал. Вокруг грохотал смех, всемогущий и неумолкаемый. Мгновение Элоиза смотрела на него, и эмпат не разобрал ни единой эмоции — ничего, брат и сестра похожи как близнецы, бледное лицо, кожа — ваниль и волосы — июльский мед, а глаза — кошачьи.
И отвернулась.
— Довольно! — закричала она. Ее не послушали, и тогда добавила негромко: — Каждый смеющийся будет подвергнут экзекуции.
Подействовало. Гогот сбежал по потолку и вывалился в окно.
«…Со мной все в порядке, Ро». — Целест облизал окровавленные губы. Отозвался. Рони подполз к нему побитой собакой.
«Я с тобой».
«Взаимно, Ро. Жаль, не могу пришпилить каждого, кто осмелился ржать над тобой. Считай, за мной должок, а Эл — тупая курица…»
«Т-сс».
— Продолжайте, — выговорил Кассиус. Похоже, все это время он дергался, будто на ежа сел, а теперь встал даже — почва под ногами на месте ли.
На месте, куда денется. Тао сложил руки в жесте китайского приветствия, и тут же вернул — по швам. Авис улыбнулся.
— Продолжайте, госпожа. Вы утверждаете, что ваш брат…
— Невиновен. Он убил Адриана Альену, но он невиновен — потому что вина — это не действие, а мотивы. Убийство во имя Мира Восстановленного — благо. Известно, что обвиняемый неоднократно пытался Объединить людей и Гомеопатов, — здесь Кассиус закивал, а Элоиза невозмутимо продолжала, — однако Адриан Альена всячески противодействовал этому. Более того, он недостаточно серьезно отнесся к угрозе Амбивалента. Который все еще не обнаружен, правда, но мы продвинулись хотя бы в деле Объединения… разве не так?
Цитадель загудела темным морщинистым брюхом — утвердительно.
— Потому я утверждаю: мой брат невиновен. Его деяние — всего лишь выбор меньшего зла пред ликом общей угрозы. Спасибо за внимание, господа. И тебе спасибо, Владыка. Я верю, что ты примешь справедливое решение.
28
«В конце останутся двое».
Старая притча — Целест не помнил, откуда всплыло в памяти. Но верно же, каждый финал — дуэль, судьба одного на кончике лезвия другого. Цитадель вымерла — гомонящие, пропахшие потом и тухлятиной, нетерпеливые зрители осыпались скелетной трухой, слились со стенами — аляповатые неяркие декорации, не более того.
Их двое.
Кассиус и он. В резиденции Альена невнятно проклинал — обоих? — через кляп отец, и разметывала по стеклу волосы Элоиза; теперь — никого. Даже Магниты- мистики — за тридевять Пределов — неважно, что Рони «подключен» к Целесту и Авис обеспечивает ментальный щит Владыке.
На самом деле их двое.
— Сначала слово подсудимого. — Кассиус тронул предплечье Элоизы, когда та вернулась на место. Он коротко вздохнул и потер лоб — наверняка, одолевала мигрень. Он терялся на фоне собственной же агрессивной черной-багровой формы, как завернутый в яркую фольгу прозрачный леденец.
В иной ситуации Целест жалел бы его — Кассиус определенно не «тянул» на Владыку. Придумал ли он многоходовую шахматную партию — устранить Верховного Сенатора, перетянуть на свою сторону Гомеопатов, стать единоличным хозяином Империи… императором, что ли? На заре Эсколера — были именно императоры, люди решительные и жестокие; они тогда ограничили власть Гомеопатов — не без репрессий, окровавленных колов на площади с нанизанными, зефиром на палочке, мятежниками — мутантами ли, простыми ли смертными. Потом — отхлынуло, успокоилось. Триэнов за жестокость осуждали. Альена слыли скорее хранителями — минимум казней, минимум смертей. Мир Восстановленный — наше достояние, ибо построен на костях.
На многих слоях костей. Так в мел превращались доисторические моллюски.
Но Кассиус слабоват для эдакого тираннозавра-рекса из глубины веков. Тогда — кто? Целест повторил жест — только пальцем дотянуться до лба не мог, дзенькнул натянутой цепью, потерся о блестящие хромом звенья.
«…Не Эл — точно. Неужели — приятели Тао и Авис? Главный вынюхиватель и самозваный Нострадамус, — древнее имя выплыло в памяти, словно пузырек в озере, — …в шахматисты годятся».
Какая разница. Решать — Кассиусу.
— Говори, — повторил Владыка и закусил жирную розовую губу.
«Сам напросился».
Встать Целесту удалось со второй попытки — болела раненная по старому шраму голень, в животе расплывалась дрожащая гематома, заморозка перехватывала дыхание; ерунда вроде — и похлеще одержимые отделывали, но нейтрасеть сил не прибавляла.
— Можно мне воды? — попросил он. Стражи переглянулись, но Кассиус кивнул. Целесту притащили жестяную кружку с пахнущей йодом водой. Он выхлебал все одним глотком.
— Спасибо, Касси.
Замахнулся палкой белесый — но не ударил. Фамильярное «Касси» отрикошетило недовольным гулом. Целест подумал об улье — как насчет пчел-убийц из Южных Пределов?
«Касси все равно Касси. Не дождется — Владыка, тоже мне».
— Я не убивал, — предсказуемо начал Целест. Гул усилился — можно было распознать отдельные голоса или вообразить вибрацию хрупких слюдяных крыльев, темные лапки цепляются друг за друга, а каждое полосатое брюшко таращится жалом.
Ядовитым, очень ядовитым.
Целесту нравились жала и яд. В конце концов, разве сам он не был — Магнитом-осой, лезвия и капли отравы?
— Я не убивал, — повторил он, — Эл меня оправдывала. — В глаза залезли отросшие волосы, Целест дунул, чтобы прогнать их. — И зря, потому что все эти обвинения — собачье дерьмо.
Жужжание превратилось в визг. Просвистело над ухом и крякнуло об стену тухлое яйцо. Целест шмыгнул носом.
— Собачье дерьмо. И пахнет как ваша тухлятина, ага. Мне никто не верит, потому что… ну, я правда не особо- то ладил с отцом. — Голос сорвался на противного «петуха». Целест даже смолк, прислушался к выкрикам — «четвертовать!», «избить до смерти!» и банальным «голову с плеч!». — Но я собирался уйти сам. В конце концов, Амбивалента можно нейтрализовать и без Объединения… наверное. И уж тем более — без меня. А еще потому, что я не такой уж герой, и после того, как по носу щелкнули, — решил заботиться только о тех, кто мне правда дорог. Таких людей несколько, но ма… Ребекку и Эл…оизу все равно не уговорил бы уходить. Я выбрал Вербену и Рони.
