Сьюзен Коллинз - Воспламенение
— Хорошо, минутку. Мне кажется, у меня получилось, — отвечает он, по-прежнему занятый деревом. — Ага, точно. Втулка у тебя?
— Да. Но мы нашли кое-что, на что тебе необходимо взглянуть, — продолжаю я сдержанным голосом. — Просто спокойно иди в нашу сторону, тогда ты не всполошишь их.
По некоторым причинам я не хочу, чтобы он заметил обезьян или даже посмотрел в их сторону. Есть существа, которые интерпретируют контакт глаза в глаза как агрессию.
Пит поворачивается к нам, задыхаясь от своей работы над деревом. Тон моей просьбы настолько странный, что он предупреждает его о том, что что-то не так.
— Хорошо, — говорит он небрежно. Он начинает пробираться сквозь джунгли, и, хотя я знаю, что он пытается не шуметь, это никогда не было его сильной стороной, даже когда обе его ноги были здоровы. Но все нормально, он передвигается, обезьяны остаются на своих местах. Он уже в пяти ярдах от берега, когда чувствует их. Его глаза поднимаются всего на секунду, но это как будто взрывает бомбу. Обезьяны становятся кричащей оранжевой массой и несутся к нему.
Я никогда не видела, чтобы животные двигались так быстро. Они соскальзывают с лиан так, словно те смазаны жиром. Прыгают на невероятные расстояния с дерева на дерево. Зубы обнажены, шерсть дыбом, когти выскакивают, словно складные ножи. Я, конечно, не знакома с обезьянами, но животные, созданные природой, ведут себя не так.
— Переродки! — выплевываю я.
Я знаю, каждая стрела на счету, так и есть. В жутком свете я сбиваю обезьяну за обезьяной, целясь в глаза, сердце или горло, так, чтобы каждый выстрел означал смерть. Тем не менее, этого было бы недостаточно, если бы Финник не пронизывал зверей, словно рыбу, отбрасывая их в сторону, а Пит не рубил их своим ножом. Я чувствую когти на своей ноге и спине, прежде чем кто-то убивает нападающего. Воздух становится тяжелее из-за запахов растоптанных растений, крови и затхлости, исходящей от обезьян. Пит, Финник и я встаем в треугольник в нескольких ярдов друг от друга, спиной к спине. Мое сердце обрывается, когда пальцы достают последнюю стрелу. Но затем я вспоминаю, что у Пита тоже есть колчан. А он не стреляет, он орудует ножом. Я достаю свой собственный нож, но обезьяны быстры, настолько быстры, что я вряд ли буду успевать реагировать.
— Пит! — кричу я. — Твои стрелы!
Пит поворачивается, чтобы посмотреть на мое затруднительное положение, и тянется к своему колчану, когда это случается. Обезьяна прыгает с дерева ему на грудь. У меня нет ни одной стрелки, никакой возможности выстрелить. Я могу слышать глухой стук трезубца Финника, пронзающего другого животного, и понимаю, что его оружие занято. Руку с ножом Пита не дееспособна, потому что он пытается достать колчан. Я бросаю свой нож в надвигающегося переродка, но существо делает сальто, уклоняясь от клинка, не меняя траектории своего полета.
Безоружная, беззащитная, я делаю единственное, что приходит мне в голову. Я бегу к Питу, чтобы оттолкнуть его на землю и защитить его тело своим, но понимаю, что не успею.
А она успевает. Материализуясь, будто из воздуха. В одно мгновение ее нет, а в следующее она уже стоит, шатаясь, перед Питом. Уже окровавленный рот открыт в пронзительном высоком крике, зрачки расширены так, что глаза кажутся черными дырами.
Безумная наркоманка из Дистрикта-6 вскидывает свои худые, как у скелета, руки в сторону обезьяны, словно собираясь обнять ее, а та вонзает свои зубы прямо ей в грудь.
Глава 22
Пит бросает колчан и втыкает свой нож в спину обезьяны, нанося удар за ударом, пока та не разжимает свою челюсть. Он отшвыривает переродка ногой, готовясь к следующему. Теперь у меня есть его стрелы и заряженный лук. Финник за моей спиной тяжело дышит, но он не особо занят.
— Сюда! Давайте! Сюда! — кричит Пит в гневе. Но что-то случилось с обезьянами. Они уходят, забираясь на деревья, и исчезают в джунглях, как будто какой-то не слышимый нами голос отозвал их. Голос распорядителей Игр, говорящий им, что этого достаточно.
— Забирай ее, — говорю я Питу. — Мы прикроем тебя.
Пит аккуратно поднимает наркоманку и несет ее оставшиеся ярды до берега, пока мы с Финником держим свое оружие наготове. Но, если не считать оранжевых тел, лежащих на земле, обезьяны ушли. Пит кладет наркоманку на песок. Я разрезаю ткань на ее груди, открывая четыре глубокие колотые раны. Кровь медленно сочится из них, заставляя их выглядеть менее смертельными, чем они есть на самом деле. Настоящее повреждение внутри. По положению отверстий я могу сделать вывод, что животное задело какой-то жизненно важный орган, легкие, а может, даже сердце.
Она лежит на песке, задыхаясь, словно рыба без воды. Обвислая болезненно-зеленая кожа, ее ребра выпирают, как у умирающего от голода ребенка. Естественно, она могла позволить себе пищу, а к морфлию, полагаю, обратилась для того же, для чего Хеймитч обратился к выпивке. Все в ней говорит о том, что она уходит: ее тело, ее жизненная энергия, ее отсутствующий взгляд в глазах. Я держу одну из ее дергающихся рук, размышляя, трясется она от яда, который поражал наши нервы, от нападения переродка или от отсутствия наркотика, который был ее средством к существованию. Нет ничего, что мы могли бы сделать. Только оставаться с нею, пока она умирает.
— Я буду следить за деревьями, — говорит Финник, прежде чем уйти. Мне бы тоже хотелось уйти, но она сильнее сжимает мою руку, так, что мне бы пришлось отдирать ее пальцы, а у меня не хватит сил быть настолько жестокой. Я думаю о Руте, о том, что я, возможно, могла бы спеть песню или что-то еще. Но я даже не знаю имени наркоманки, не говоря уже о том, нравятся ли ей песни. Я только знаю, что она умирает.
Пит садится с другой стороны от нее и гладит ее волосы. То, что он начинает говорить тихим голосом, кажется почти бессмысленным, но его слова не для меня.
— С моей коробкой красок дома, я могу создать всевозможные цвета. Розовый. Столь же бледный, как кожа ребенка. Или столь же глубокий, как ревень. Зеленый, как весенняя трава. Голубой, переливающийся, как лед на воде.
Наркоманка смотрит Питу в глаза, прислушиваясь к его словам.
— Один раз я провел три дня, смешивая краску, пока не нашел правильный оттенок для солнечного света на белом меху. Видишь ли, я думал, что он должен быть желтым, но это, на самом деле, гораздо больше. Слои цветов всех видов. Один за другим, — говорит Пит.
Дыхание наркоманки замедляется, остаются только совсем неглубокие вдохи-выдохи. Ее свободная рука размазывает кровь на груди теми мелкими кружащими движениями, которыми она так любила рисовать.
— Я до сих пор не смог изобразить радугу. Они появляются так быстро и так же быстро исчезают. Мне всегда не хватает времени, чтобы поймать их. Только немного синего цвета здесь, фиолетового там. И затем они снова исчезают. Превращаются в воздух, — продолжает Пит.
Наркоманка кажется загипнотизированной словами Пита. Очарованной. Она поднимает трясущуюся руку и рисует что-то, как мне кажется, похожее на цветок, на щеке Пита.
— Спасибо, — шепчет он. — Он выглядит прекрасно.
На мгновение лицо наркоманки озаряется улыбкой, и она издает краткий визг. Затем ее окровавленная рука падает обратно на грудь, она делает последний вдох, и стреляет пушка. Хватка на моей руке исчезает.
Пит относит ее к воде. Он возвращается и садится рядом со мной. Наркоманку некоторое время несет течением к Рогу изобилия, а потом появляется планолет, и приспособление с четырьмя «когтями» захватывает ее и поднимает в ночной небо. Ее больше нет.
Финник присоединяется к нам, в его кулаке зажаты мои стрелы, все еще влажные от крови обезьян. Он кладет их на песок рядом со мной.
— Я подумал, что ты, возможно, захочешь их вернуть.
— Спасибо, — говорю я.
Я подхожу к воде и отмываю запекшуюся кровь со своего оружия, своих ран. Когда я возвращаюсь в джунгли, чтобы сорвать мох и вытереться, тела обезьян исчезли.
— Куда они делись? — спрашиваю я.
— Мы точно не знаем. Лозы переместились, и они исчезли, — отвечает Финник.
Мы смотрим на джунгли, оцепеневшие и истощенные. В наступившей тишине я замечаю, что в местах, где капли от тумана коснулись моей кожи, появилась корка. Они перестали болеть и начали чесаться. Сильно. Я стараюсь думать об этом, как о хорошем признаке. Они начали заживать. Я поворачиваюсь к Питу и Финнику, и вижу, что они оба чешут свои поврежденные лица. Да, даже красота Финника омрачилась в эту ночь.
— Не чешитесь, — говорю я, сама ужасно желая это сделать. Но я знаю, что такой совет дала бы моя мама. — Вы только занесете инфекцию. Как думаете, безопасно опять попробовать добыть воду?
Мы снова идем к дереву, которое прокалывал Пит. Я и Финник стоим с поднятым оружием, пока он работает, всовывая втулку, но не появляется никакой угрозы. Пит выбрал хорошую прожилку, вода из втулки начинает течь, как из крана. Мы утоляем свою жажду, позволяя теплому водяному потоку течь по нашим зудящим телам. Мы заполняем несколько раковин питьевой водой и возвращаемся к берегу.
