Туллио Аволедо - Крестовый поход детей
Девушка легла на него, и разведчика накрыла волна нежности. Короткие волосы Даниэлы щекотали его грудь. Она взяла в руки его член и, поиграв им немного, уверенно направила в себя. Она была влажной, готовой. После секундного колебания Вагант уверенно проник в нее, заставив тихонько вскрикнуть от боли. В ответ ее язык проник в его рот. Вагант испытал ощущение полета. Каждая ласка, каждый толчок усиливался в темноте, достигая максимальной чувственности.
Некоторое время они двигались неслаженно, неопытно, пока не нашли ритм, который привел их, толчок за толчком, к высшей точке наслаждения.
Покрытое потом тело Даниэлы опустилось на тело Ваганта, продолжая удерживать его внутри, влажного и еще твердого.
— Спасибо, — пробормотал Вагант.
— Спасибо за что?
— За то, что мы сделали.
— Тогда я тоже должна поблагодарить тебя.
— У меня это был первый раз, — признал он без тени смущения.
— У меня тоже, — прошептала Даниэла с улыбкой, которую он не мог видеть в темноте, но которая волной передалась его груди. — Я подумала, что сделать это сейчас — неплохая идея.
Запах девушки был приятным. Этот запах Вагант знал уже много лет, с тех самых пор, когда они еще детьми оказались в одной разведывательной команде. Но этот знакомый запах как-то изменился, стал новым. Это был запах — теперь Вагант понял это, — который он уже почти не помнил: запах середины лета. Аромат сена и цветов. Запах солнца.
— Ты так приятно пахнешь, — сказал он.
— Это духи, мне дала их одна местная девушка. Я боялась, что они будут отдавать старьем.
— Очень приятный запах.
— Ты это уже говорил.
— Запах солнца.
Даниэла рассмеялась. Она сильнее сжала его в своих объятьях, как будто боясь, что он может уйти.
— Я люблю тебя. Я всегда любила тебя, Вагант. Жаль, что ты никогда этого не замечал…
Руки юноши обняли ее. Гладили ее волосы, влажную щеку.
— Ты плачешь…
— От счастья. Только от него.
— Я тоже счастлив.
Она легонько шлепнула его по плечу.
— Да уж пожалуй!
— Прости. Просто я думал… Я думал, ты гораздо опытнее меня. В общем, я думал, что ты уже…
— Я решила, что лучше не торопиться. Я хотела, чтобы это произошло с правильным человеком. А для меня правильным всегда был только один человек.
Вагант не знал, что ответить. Он сильнее прижал ее к своей груди.
— Я люблю тебя, — произнес он наконец.
Даниэла вздохнула.
— Долго же ты собирался с духом, чтобы сказать это. Укрой меня, пожалуйста. Застегни молнию. Мне холодно.
— Я согрею тебя.
— Ты это уже делаешь, — ответила она с невидимой в темноте улыбкой.
В одной из книг Вагант прочел, что Земля вращается вокруг Солнца со скоростью в тридцать километров в секунду, а Солнечная система, в свою очередь, несется к созвездию Льва со скоростью триста девяносто километров в секунду. Но в данный момент весь мир вращался вокруг них, обнявшихся на полу в темной комнате подземелья. Центром вселенной были они.
«У влюбленных всегда так», — сказал бы отец Дэниэлс, если бы Вагант спросил его.
Джон стоял один в малюсенькой комнате, которую выделил ему король. Он только что завершил мессу. Никто не пришел. Религия определенно вышла из моды, и среди Чинос тоже.
Вдруг по сознанию священника пробежало легкое ласковое дуновение.
— Ты чем-то обеспокоен, — сказала Алессия шепотом, похожим на шелест листьев, на шорох перелистываемых страниц книги.
Джон убрал чашу в рюкзак. Снял простое облачение, заменявшее ему изысканные одежды, когда-то использовавшиеся священниками во время службы.
— Даниэла спросила меня, грешно ли спать с мужчиной до брака.
— Когда она спросила это?
— Два часа назад.
— И что ты ответил ей?
— Я спросил ее, верующая ли она. Она ответила, что нет. Тогда я просил ее, любит ли она мужчину, с которым хочет заняться любовью.
— А она?
— Слушай, ты прекрасно все видишь сама.
— Я хочу услышать это от тебя.
— Она ответила: «Я люблю его так, как никогда в жизни никого не любила. Я люблю его больше всего на свете. Я отдала бы за него жизнь. И я знаю, что он сделал бы то же самое для меня». Тогда я сказал ей, что заняться любовью с этим человеком — не грех.
— Этому тебя учили в твоей школе священников? Этому учит твоя церковь? Что-то я сомневаюсь.
— Я уже не помню, чему меня учили в семинарии. И не знаю, существует ли еще моя церковь.
Голос Дэниэлса был хриплым, на грани плача.
— Не оплакивай свою церковь.
— О нет. Я оплакиваю вовсе не ее, а любовь, которой у меня никогда не было. Я оплакиваю отсутствие любви в своей жизни.
— Кто говорит, что ты никогда не любил?
Дэниэлс покраснел.
— Я никогда не любил, как любят друг друга Даниэла и Вагант.
— Есть и другие виды любви. Не такие, как эта, но не менее благородные.
Священник покачал головой.
— Но нет рук, которые могли бы меня обнять. Нет женских глаз, которые могли бы смеяться и плакать обо мне.
Смех Алессии зазвенел колокольчиком в сознании Джона.
— Кто говорит, что их нет?
Смеющееся лицо венецианки появилось перед ним — реальное, как лицо живого человека. Ее темные глаза были как два бездонных колодца, полных хрустальной радости.
Губы Алессии растянулись в улыбке. Ее бестелесные руки обняли содрогающиеся плечи Джона.
Внезапно сердце священнослужителя подскочило в груди, и за ним последовало все его тело, как будто невероятно мощный поток ветра поднял его в воздух.
Он развел руки в стороны, распахнул их, и любовь Алессии полилась в него, как водопад света.
Самуэль сидел в походной палатке, которую обустроили для него его верующие. Он снял очки и протер их углом своего черного жилета.
Он долго думал над одним отрывком из Талмуда: «Рава процитировал Р. Сехору, который процитировал Р. Хуну: «Кем Бог доволен, Он подвергает страданию, как сказано: «Тот, кто угождает Господу, поражен болезнью»[28].
Но в ту ночь ему никак не удавалось сосредоточиться на этой парадоксальной на первый взгляд идее.
Поэтому он решил молиться.
Ему показалось, что правильно будет прочитать Тфилат ха-Дерех, еврейскую путевую молитву: «Да будет воля Твоя, Господь, Боже наш, Боже отцов наших, чтобы вел Ты нас мирно, каждый наш шаг делал мирным, и направлял нас мирно, и поддерживал нас в мире, и доставлял нас к цели нашего пути для жизни, и для радости, и для мира, и спасал нас от руки каждого врага, и подстерегающего нас на пути, и от разбойника и злых зверей в пути, и от всяких бедствий, которые случаются и приходят в наш мир…»[29]
Он закрыл глаза, чтобы дать этим словам отстояться внутри себя, декантировать их, как чересчур крепкое вино.
А потом он приступил к задуманному плану. Его план был настолько простым, что всякий посчитал бы его наивным, ребяческим.
Но часто язык детей и безумцев яснее и громче других звучит в ушах Бога.
Эта идея пришла Самуэлю в голову, когда, после бурного обсуждения с Вагантом, он читал книгу Иисуса Навина, а именно следующие строки: «Иисус воззвал к Господу в тот день, в который предал Господь Аморрея в руки Израилю, когда побил их в Гаваоне, и они побиты были пред лицем сынов Израилевых, и сказал пред Израильтянами: стой, солнце, над Гаваоном, и луна над долиною Аиалонскою! И остановилось солнце, и луна стояла, доколе народ мстил врагам своим. Не это ли написано в книге Праведного: «стояло солнце среди неба и не спешило к западу почти целый день»? И не было такого дня ни прежде, ни после того, в который Господь [так] слушал бы гласа человеческого. Ибо Господь сражался за Израиля».
Пока раввин читал эти слова, сознание осветила мысль, столь же безумная, сколь и потрясающая.
Он произнес вслух придуманную им самим формулу. На всякий случай повторил еще дважды, каждый раз краснея от стыда за то, что позволяет себе наглость обращаться к Богу собственными словами. И все же он знал, что задуманное им хорошо. И что на самом деле именно Бог внушил ему эту идею задолго до того, как Самуэль сам сумел осознать ее. Потому что иначе историю с шофарами никак не объяснить. Он вспомнил день, когда проснулся с этой мыслью. Он отыскал Серджио и рассказал о своей идее.
Крисмани выдвинул все возможные возражения, но Самуэль не дал разубедить себя. В тот момент он и сам не понимал, откуда взялась в его голове эта безумная мысль — казалось бы, с пустого места, без какой бы то ни было причины. Теперь причина была ясна. Теперь, в нужный момент.
Поэтому перед отправлением из Бонолы он отыскал Исаака. Сначала Исаака, а потом музыкантов.
Мог ли сработать столь сумасбродный план?
