Анна Фенх - Ружья еретиков
— Кто вы? — эти два слова получились более или менее разборчивыми.
— Сиделка. Медсестра. — Еретик мысленно усмехнулся — сиделка говорила отрывисто, почти как Дишлав Мору. — Лежите спокойно. При скудном освещении не так просто попасть в вену… Аккуратно, лейтенант, вы не чувствуете, но здесь капельницы… Еще препарат… Потерпите, лейтенант. Осталось всего два шприца… Готово, сейчас станет легче. Повремените. Я позову полковника.
Силуэт пропал, но в глазах явственно прояснялось. Странно, что она сказала «повремените». Как будто он сейчас вскочит и сбежит.
Боль не ушла, но словно притупилась. Развернулась спиной к Еретику, перестала на время грызть кости и внутренности, перестала на время размеренно бить тяжелой когтистой лапой в грудь, в такт ударам сердца.
Через несколько минут Еретик смог приподняться, опираясь левой рукой о стену. Действительно капельницы. Прозрачный раствор, желтоватый раствор и зачем-то пакет с мутной красной жидкостью. Кровь?
В таком полусидящем положении Китт и встретил Мору. Вошедшая с полковником медсестра помогла Китту сесть так, чтобы его спина и плечи покоились на подушке, и сразу вышла, бесшумно притворив за собой дверь.
— Не отдавайте честь, — махнул рукой полковник, и Еретик мысленно удивился — ему почему-то даже не пришло это в голову. А должно бы. Наверное, сильная контузия.
— Вы перепутали кнопки, Еретик, — сказал полковник Мору. — Вы включили «энтузиазм». Вместо «депрессии».
— Это многое объясняет, — ответил Еретик.
Объяснять полковнику про дымовую завесу было бы глупо. И уже не важно.
— Гвардейцы чудом не уничтожили излучатель в буйном припадке. Нам очень повезло. И вам, лейтенант, тоже.
— Не уверен, что меня ваше везение касается, — сказал Чейз, аккуратно, чтобы не слетели капельницы, поднял левую руку и коснулся пальцами разбитого лица, чувствуя, что на щеку наложено несколько швов.
Но полковник Мору скупо качнул головой:
— С этим тоже повезло. У них было оружие. Они палили в потолок. Могли в вас. В остальном все по плану. Излучатель в наших руках.
— Что теперь?
Полковник присел на стул, вынул сигареты, затем вскинул голову, посмотрел на Еретика и, передумав, сунул пачку обратно в карман.
— Уничтожим дистанционный пульт управления. Это слабейшее звено системы. Строим более мощный излучатель. Планируем произвести еще сотню. Большую часть на границы. Оставшиеся переместим в новую столицу. Город значительно севернее. Несмотря на ошибку, вам все удалось. Ваша заслуга велика.
— Заслуга перед кем? — Чейз усмехнулся. — Перед чем? Перед Империей и Его Императорским Величеством? Это вряд ли. Тогда перед чем?
— Перед новым миром, — жестко сказал Мору. — Оставьте ваши проимперские настроения. Несвоевременные настроения. Империя была обречена. Вы знаете это не хуже меня. Империя воевала и проигрывала. Убивала свой народ. Империя была нежизнеспособна. Иначе мы бы с вами сейчас не говорили.
— Кто теперь у власти? — спросил Еретик.
— Власть должна быть анонимной. Важно не то, какие люди у руля. Важно то, куда они собираются рулить. Сейчас главное закончить войну. Мы ее закончим.
— Мы? — переспросил Еретик. — Значит, и вы у руля, полковник?
— Разумеется. Как и последние тридцать восемь лет. Я буду нужен любой власти. И такие люди, как вы, лейтенант, тоже.
— Предлагаете мне работу на новое правительство? — Китт посмотрел на тыльную сторону собственной ладони, пытаясь определить по повреждениям, как давно они были нанесены, но не хватало света.
— Не сейчас. В этом виде вы, лейтенант, мало что сможете сделать. Из училища вас вынесли в состоянии паштета. Без преувеличений. Впрочем, вы не полевой сотрудник. А научный сотрудник вполне может работать и с фаршем вместо скелета.
Мысли текли медленно, словно фильтровались через многослойную плотную вату. Путались в ней, процеживались по частям. А потом Еретик вдруг понял, что с ним стало.
— Меня не залатают? — только и смог спросить Чейз.
— Хромать будете всю жизнь. Вы ведь левша? Это хорошо, потому что правая рука будет плохо вас слушаться. Много швов — много шрамов. Повреждены внутренние органы. Будет пересадка. Тогда поживете еще. Если не будет отторжения. Сейчас война, мы найдем любую часть тела. Но пересаженный орган протянет лет пять. Максимум. Вы должны понять. Мы отложим вашу смерть. Не вылечим. Вы ведь сам врач.
— Да, я понимаю, — сил на отчаяние уже не было. — Какую работу я буду выполнять? Вы должны понимать, полковник, что если вы посадите меня за перекладывание бумажек, я сделаю с собой что-нибудь страшное.
— Вряд ли вы, лейтенант Китт, сможете сделать с собой нечто более страшное, чем с вами сделали гвардейцы.
Мору некоторое время раздумывал, словно отдыхал после произнесения такой длинной фразы, разглядывал Еретика.
— Вы поедете далеко отсюда. Эта ваша особенная реакция на излучение не позволяет использовать вас на фронте. Не позволяет использовать в столице. Вы поедете в Область Отклонений. Я читал ваше дело, лейтенант. Вы хотели там побывать. Пусть это будет наградой за службу. Поощрением от нового правительства. И залогом для будущих поощрений. Вы ведь примете перевод в Область, лейтенант Китт?
— Приму.
Чейз ожидал своей реакции на назначение, с легким интересом прислушивался к себе, рассчитывая, что испытает блаженство, гордость и воодушевление, но обезболивающие препараты приглушали не только страдание. Радость тоже.
— Хорошо, — в тоне полковника Мору Китту послышались разочарованные нотки. По-видимому, он, как и сам Чейз, ожидал более бурной реакции. — Поправляйтесь, лейтенант. Я распоряжусь, чтобы вам предоставили ваши больничные карты. Чтобы вы знали себя. И могли оценивать свое состояние.
— Я вряд ли смогу сейчас что-то оценить, полковник, но со временем… — Чейз не договорил и сделал неотчетливый жест рукой. Действие препаратов заканчивалось, становилось все труднее удерживать внимание на чем-то определенном.
Мору кивнул.
— Вас еще что-то беспокоит?
— У меня нет детей, — Чейз пытался сфокусировать расплывающийся взгляд на полковнике. — Я последний в роду, на мне все закончится.
— Боюсь, с этим я вам помочь не смогу, — кажется, в голосе полковника Мору послышалось что-то похожее на иронию. — Может быть, вам еще повезет. У вас есть около пяти лет жизни. Может, успеете.
Усталость накатывала, как цунами. Родившись где-то в груди, она набрала силу уже в районе гортани, и слова с трудом пробивались сквозь толщу воды. Чейз тонул сам в себе, окунаясь на дно собственных глазниц и откуда-то из глубины рассматривая стену, выкрашенную в неясный бледный цвет, дверь с круглой ручкой, полковника Мору возле ночника.
— Выродком, — пробормотал Еретик.
— Вы говорите невнятно, лейтенант.
— Назвали меня выродком, — сказал Китт, только в процессе произнесения слов понимая, что он говорит, но еще не понимая, зачем он это говорит.
— Повторите.
Кажется, полковник подошел ближе. Его темный силуэт заслонил половину комнаты, словно полмира.
— Они называли меня выродком, — послушно повторил Еретик, стараясь говорить громче и четче. — За то, что я не пел с ними.
— Хотите, чтобы тех гвардейцев казнили, лейтенант? — спросил Мору, а может, Еретику только показалось, что спросил.
Он хотел бы, чтобы Мору спросил. Мору теперь один из этих «анонимных правителей», он может сделать что угодно. У него излучатель, кто с ним станет спорить? Сам Еретик бы ни в коем случае не стал, та боль была многократно страшнее этой. Сильнее той боли, должно быть, не существует, это порог, и если перейти за него — умрешь от шока или сойдешь с ума. Но что бы он ответил, если бы Мору спросил? Наверное, он бы сказал — да. От этой мысли стало противно, скользко и горько во рту, как будто Китт пожевал протухшую рыбью голову.
Хотелось напиться чего-то холодного, чистого. Хотелось самому вывернуться наизнанку и лечь горящими внутренностями на прозрачный лед. Еретик представил себе многометровую толщу льда и подумал, что от соприкосновения с охваченными жаром органами лед быстро таял бы, вокруг образовалась бы вода и он погружался бы все глубже и глубже.
Хотелось собрать боль в пульсирующий черный комок и сжечь, а пепел развести в холодном молоке, в сладком и темном вине, в собственной дурной крови и пролить в жирную всепрощающую землю.
Хотелось встать на утесе, чтобы ветер вышиб из тела страдание и развеял над океаном. Чтобы пошел дождь и каплями, как ударами, вбил боль в гладь воды, растворил её без остатка, чтобы она никому не досталась.
Не начинался, но как будто продолжался долгий и выматывающий сон. Сон, полный голосов, звереющих глаз, звона, свиста и жужжания работающего генератора излучения. Бессвязное видение, нагромождение каких-то картин и лиц.
