Андрей Егоров - Космический капкан
– Слышь, Седой, – решил Глеб спросить напрямую, – а ты не гонишь порожняк?
– За гнилой базар можешь маслину получить, – проворчал коск.
– Чего ты сразу кипешишься, я ж просто спросил. Поинтересовался, так сказать.
– Я людей, бывало, и за меньшее убивал.
– Например, за что? – поинтересовался Лукас.
– Например, за то, что они много знали, много болтали, а главное, не внушали мне доверия. И ты, парень, мне доверия совершенно не внушаешь.
В руке Седого неожиданно оказался пистолет. Две вспышки, грохот, и Лукаса опрокинуло, отшвырнуло от костра на пару метров.
– Вот что значит хороший калибр, – хмыкнул старый коск.
Жмых настолько опешил, что забыл о гранате, лежащей в кармане, забыл о том, что можно вскочить и убежать… Во всяком случае, попытаться. Стреляет Седой отменно, а от пули не убежишь.
– Прямо в сердце, – впервые за вечер нарушил молчание Гнунк. – Обе пули.
– Не люблю стрелять в голову. Зачем рожу портить? Пусть лежит в стеклянном гробу молодой, красивый. – Седой засмеялся, довольный собственным остроумием. – Надеюсь, он был тебе не слишком дорог?
Глеб не мог ничего сказать. Он ждал расправы, но авторитет, мотавший срок у Бетельгейзе, не торопился стрелять, хотя мог сделать это беспрепятственно.
– Эй, парень, быстро отвечай: будешь на меня работать? Я собираюсь сколотить небольшую шайку. Ты мне понравился. Он – нет.
– Я… Я…
– Ты – правильный коск. А он был похож на фуфлыжника. Ему я не поверил, хоть он и понравился Гнунку. Но здесь не Гнунк решает, а я.
Жмых наконец обрел способность соображать. Похоже, Седой и правда хочет оставить его в живых. Сейчас проверил «на управляемость» – если Глеб стерпит потерю товарища, то и дальше будет выполнять приказания беспрекословно. К тому же он теперь один и надеяться ему не на кого. С Гнунком Седой скрутит его по-любому. А бойцы, «пушечное мясо», старому авторитету могут понадобиться. Не самому же в перестрелках участвовать, в разведку ходить? Для этого имеются шестерки…
– Я буду на тебя работать, – дрожащим голосом согласился Жмых.
Седой тотчас протянул ему руку, тыльной стороной ладони вперед. Глеб сначала не сообразил для чего, а потом вспомнил, что в некоторых бандитских «семьях» бойцы целуют руку босса, выражая тем самым покорность.
Целовать руку Седого у Жмыха не было ни малейшего желания. Слишком много крови на ней было. Но что остается делать, когда в лицо тебе смотрит ствол двенадцатого калибра? У Глеба даже возникла мысль вцепиться в толстые пальцы авторитета зубами, но он пересилил безумный порыв и, униженно согнувшись, припал к руке бандита.
– Молодец! – Седой довольно осклабился, потрепал Жмыха по щеке. – Теперь гранатку отдай. Мы тебе вручим какое-нибудь оружие. После. Когда поймем, что тебе на самом деле можно доверять. Ты кушай, кушай, не стесняйся…
Жмыха едва не вывернуло наизнанку. От страха. На что уж он привык жить среди бандитов – но Седой пугал его не на шутку. Гранату он вынул из кармана и отдал главарю. Ожидал выстрела, но его не последовало. Седой ухмыльнулся и приказал:
– А ты, Гнунк, оттащи падаль от костра. Негоже приличным людям сидеть в такой компании.
Таргариец поднялся, похлопал по карманам поверженного Лукаса и вновь опустился на место, кивнув на Глеба.
– Верно, кореш, – такая работа не для стариков, таких, как мы с тобой, – рассуждал Седой. – Пусть молодой постарается. И прикопать бы мертвяка не помешало, да лопаты у нас нет. Так полежит. Позаботятся о нем или черные вороны поднебесные, или волки… Из отрядов самообороны, будь они прокляты!
Жмых, стараясь не проявлять излишней поспешности, поднялся с места. Еще одна проверка? Убежит или исполнит приказание и вернется? А как поступить правильнее? Что лучше – испытывать удачу самому или кантоваться в компании тертых косков, которые пришить могут в любой момент, но как выжить на этой страшной и непонятной планете, знают?
– Зря ты его убил, Седой, – выдавил из себя он.
– На папу тянешь? – нехорошо прищурился авторитет.
– Не тяну. У него на счету два лимона лежали, которые он из Мамба-банка увел. Он без понятий был, не коск, но хакер. Я почему с ним и терся – надеялся денежки к рукам прибрать. А теперь плакали денежки.
– Ты не ной понапрасну, – скривился Седой. – Мертвому и денежки не нужны. А живому и без них бывает неплохо. Знаешь, сколько раз я богачом бывал? Но как пришло, так и ушло… Ты не болтай – пусть старики больше болтают, – а тащи-ка своего дружка бывшего в лес. И возвращайся. Не поспешишь если – накажу.
Жмых подошел к распростертому на траве Лукасу, подхватил его под руки. Мертвое тело тащить было гораздо тяжелее, чем живого лемурийца.
«Нет, с этими волками кантоваться не буду, – размышлял Глеб. – Посмотрю сейчас – не крадется ли за мной старая сволочь, схвачу ящик с деньгами – и ходу отсюда… В „Левый берег“, там денежки покойничка заберу… А что дальше? Дальше видно будет. В огромном городе со множеством пустых домов спрятаться можно. Только надо не бегать бестолково, а спрятаться понадежнее да пожить пару недель. Или месяц. К тому времени, глядишь, Лысого замочат, Стиру приговорят – а с новыми буграми и договориться можно».
Листья шумели над головой. Лес выглядел мрачно и сурово – словно чувствовал злодейство, которое только что произошло под его сенью. Вдали тоскливо кричала, завывала, ухала неведомая птица. От ее криков даже у привычного к воплям песчаных мамбасуанских шакалов Жмыха мурашки шли по коже.
Лицо Лукаса было мертвенно-бледным – словно призрачное пятно во мраке ночи. А руки как будто светились. Особенности метаболизма лемурийцев?
– Эх, не видать тебе, приятель, даже пластикового пакета, – тихо вздохнул Жмых. – И поминального обеда на твоих костях никто не приготовит. А все почему – болтал много и чуваком был неконкретным.
Глеб хотел было выдавить из глаз подходящую такому случаю скупую мужскую слезу, но у него не получилось. Поскольку радость оттого, что сам он остался жив, была куда больше. А не приглянулся бы он Седому – тащил бы сейчас его в лес Лукас. Хотя дурной поэт, наверное, бросился бы в драку. Не всегда он понимал, когда нужно посидеть и промолчать – как бы тебе не по душе ни была ситуация. Поэтому лучше, что застрелили его. Хоть один останется жив.
Опустив тело на землю, чтобы передохнуть, Жмых оглянулся в сторону костра. Две тени были неподвижны. Похоже, Седого и Гнунка ничуть не волновало, куда он тащит тело, куда денется сам. Безоружного противника они не боялись.
– Твари! – процедил Жмых сквозь зубы.
Попытался подхватить тело, но потом подивился собственной глупости. Зачем тащить Лукаса далеко? Вышел за освещенный круг – и ладно. Сейчас нужно найти ящик с деньгами и делать ноги. Прятаться в лесу, искать место для ночлега. Или выходить в город.
– Надеюсь, не в обычаях призраков твоей родины приходить к друзьям после смерти и корить их за то, что они не расквитались с обидчиками? – спросил Жмых, глядя на мертвого приятеля. Глаза привыкли к темноте, и острые черты лица лемурийца стало видно очень хорошо. – Ведь, в конце концов, гораздо правильнее являться к тому, кто тебя пришил. Так ведь?
Глаза лемурийца распахнулись. Дикий вопль Глеба прорезал ночную тишину.
– Эй, ты чего там?! – крикнул Седой. – Дело делай, а не песни пой. – Он замолчал.
Хорошо им было вдвоем, возле уютного костра. А Глеб здесь оставался один на один с ожившим мертвецом.
– Друг, ты ведь не тронешь меня? – в священном ужасе прохрипел Жмых.
– Не покидай меня, – замогильным голосом проговорил лемуриец. – Пойдем вместе!
Костлявая рука крепко вцепилась в плечо. Глеб почувствовал, что еще немного – и мочевой пузырь не справится с распирающим его давлением.
– Я не хочу идти туда, куда идешь ты! Я еще так молод! Отпусти меня, Лукас Раук!
– Тогда я пойду туда, куда пойдешь ты! – прохрипел лемуриец.
Вот оно, начинается! Грозит загробными визитами… А Жмых, не боявшийся на свете практически ничего, очень не любил кладбища, покойников, призраков. Видно, сказывались детские страхи.
Интересно, может, лемурийцы могут жить какое-то время с пробитым пулей сердцем? Особенности физиологии? Может, перед окончательной смертью они впадают в такой боевой раж, который им прежде и не снился? От всех этих мыслей, молниями сверкавших в голове, от близости бледного лица и твердой хватки вцепившейся в плечо руки сердце Глеба выскакивало из груди.
Он рванулся, пытаясь освободиться, но лемуриец держал крепко.
– Мне больно, – застонал Лукас. – Больно, что друг хочет меня бросить… И так болят ребра! Ох-хо-хох. Все легкие отбиты.
Интересно, насчет ребер и легких – это такой лемурийский речевой оборот? Как люди, бывает, говорят, что у них болит сердце, так лемурийцы объясняют душевную муку болью в костях и в легких?
– Пусти меня, – застонал Жмых.
