Дэн Абнетт - Пария
Когда мы прибыли, в надвигавшихся вечерних сумерках, плотных, как туман, которые едва рассеивали огни нашего экипажа, казалось, что во всем доме обитает лишь один человек. Шадрейк говорил о Каторзах «они», «семья», «покровители» - но довольно быстро выяснилось, что речь шла об их прошлом. «Они» были старинной благородной фамилией – но сейчас «они» состояли лишь из Элаис Каторз, последней представительницы рода.
У нее были слуги и сервиторы, выполнявшие каждый ее приказ и следившие за поместьем Лихорадка, но она вела уединенную жизнь вдали от остального мира. Когда-то она была прекрасна – впрочем, на мой взгляд, оставалась такой и сейчас, но была уже очень стара. Ювенанты помогали ей обмануть время. Она походила не бесценное старинное произведение искусства – пребывающее в прекрасном состоянии, немыслимо-редкое, изысканное и утонченное.
Ее слуги, облаченные в ливреи такого же голубовато-серого цвета, как и похожий на змеиную кожу камень, из которого было сложено здание, провели нас от машины в холл, освещенный множеством тонких свечей в канделябрах. Сумерки за окнами окрасились золотом – таково было свойство света на болотах в вечерние часы; все предметы казались блеклыми и тусклыми, словно избыток влаги в воздухе смыл с них лишний цвет.
Слуги казались чопорными и неразговорчивыми. У нас не было багажа, так что нас провели прямо в гостиную, где в огромном камине за причудливой решеткой маленькие язычки пламени неохотно пробегали по дровам. Здесь горело еще больше свечей. Слуги помогли Юдике устроиться в кресле и вышли, получив распоряжение Шадрейка принести нам что-нибудь поесть и выпить.
Комната была весьма обширной, но в воздухе витали болотные запахи влажности и угольной смолы. Как и холл, через который нас вели, эти покои пребывали в элегантном запустении. Покрывавшие пол ковры и коврики выглядели выцветшими и потертыми, разводы от сырости украшали когда-то тщательно отполированный паркет. На стенах и потолке из-под светлой штукатурки проглядывали темные пятна – словно тени подводных чудовищ, поднявшихся слишком близко к поверхности. Мебель, хотя и прекрасного качества, была старой и изношенной, каждой деталью умоляя поправить и подклеить ее.
Состояние Юдики внушало мне все большее беспокойство. Он кашлял все сильнее, и я не видела ни малейших признаков улучшения. Я обнаружила, что странный, потрескивающий звук его кашля очень напоминает мне кашель Секретаря. Это было странно и непонятно. Секретарь покашливал, когда испытывал сильные эмоции. Юдика разрывался от кашля, вызванного болезнью или ранением. Я хотела осмотреть его, чтобы найти причину недомогания – но вряд ли он бы позволил мне это. Но я отчетливо видела, что что-то в верхней части его тела причиняет ему мучительную боль.
Лайтберн расхаживал по комнате. Лукрея устроилась на кушетке и клевала носом. Шадрейк прикончил последнюю бутылку амасека, которую прихватил с собой, и бессмысленно болтал, не обращаясь ни к кому конкретно, в ожидании следующей порции спиртного.
Слуги отсутствовали довольно долго. Я подошла к двери и выглянула в холл. Я была очень рада, что мне удалось вырваться из когтей Блэкуордса и Экклезиархии… и не знаю, кого еще – но в этом убежище мне было неуютно. Я чувствовала во всем этом нечто неправильное.
Рядом со мной возникла Лукрея, она зевала и терла глаза.
- Нам уже несут поесть, Пад? – спросила он.
- Пока нет, - ответила я. – А тебе приходилось бывать здесь раньше?
Она помотала головой.
- Здесь бывал только Шадрейк, - сообщила она. - Для таких, как мы, это большая честь.
- Я не знаю, кто такие эти Каторзы, - произнесла я, - Хотя, вроде бы, знаю все благородные фамилии в Королеве Мэб.
- Падуя! – воскликнула она со смехом, - Да как ты можешь всех их знать? Это никому не под силу!
Я поспешила внести ясность. Действительно, ненароком я чуть не сболтнула лишнего.
- В смысле, - сказала я. - …я о них никогда не слышала. Даже от Шадрейка.
- Он их уже давно знает, - заверила Лукрея. – Им нравятся его работы. То, как он видит мир.
«Или как ему показывает мир его стекляшка», - подумала я.
- Ну, насколько я вижу, они не очень-то спешат вешать его картины у себя в доме, - произнесла я.
Она покачала головой.
- Они их держат в специальной комнате, - сообщила она. – Шадрейк мне говорил.
Я подняла взгляд вверх, чтобы взглянуть на богато украшенный гербовой щит. Геральдическое изображение с герба я видела на стенах в холле и на раскрашенном рельефном гипсовом изображении генеалогического древа.
- Я никогда не видела этот герб, - заметила я. – Ни его, ни каких-нибудь похожих на него среди гербов наших городских аристократов. Обычно на одном гербе можно найти элементы других, так показывают связь нескольких династий, породнившихся через брак или политический договор.
Она шмыгнула носом и тоже подняла взгляд на герб.
- Я в этом не разбираюсь, - произнесла она; похоже ее все это не особенно интересовало.
Но, немного помолчав, она добавила:
- Правда, я вижу, что его перерисовывали.
- Герб?
- Все гербы. Посмотри на оттенок и яркость синей и красной краски – их явно накладывали позднее. Это сделали некоторое время назад, точнее – несколько лет тому, но и сами изображения не такие старые, как вся остальная обстановка.
- То есть, кто-то изменил изображение на гербе? – спросила я.
Она кивнула.
- Ты уверена?
Она только ухмыльнулась в ответ. Конечно, она была уверена. Большую часть из пяти лет, что она жила в коммуне на Ликанс Стрит она провела в мастерской по растиранию красок. Это была единственная вещь, которую она по-настоящему изучала и в которой стала настоящим профессионалом. Ее пальцы, покрытые въевшимися в кожу пятнами, недвусмысленно свидетельствовали о богатых знаниях и опыте. Она отлично разбиралась в красках – с одного взгляда могла сказать, как они были смешаны, как высыхали, как были нанесены и как изменились с течением времени.
Мы вернулись обратно в комнату. Лукрея отправилась к камину, чтобы погреться. Лайтберн вплотную приблизился ко мне и прошипел:
- Отвратное местечко. Я так думаю, нам надо сваливать, как только рассветет.
- Я тоже так думаю, - заверила я. – Но Шадрейк вряд ли будет в восторге. И нам надо сообразить, как взять с собой Юдику.
Он кивнул. Его задание-епитимия доставить меня целой и невредимой к Мэм Мордаунт, или кем там она была, по-прежнему оставалось в силе, и, хотя обстоятельства постоянно вмешивались в его планы, расстраивая их, он был полон решимости исполнить обещанное.
Внезапно в комнату вступили слуги – они вернулись, неся серебряные подносы с закусками и напитками. Следом за ними вошла Элаис Каторз.
Так мы впервые увидели ее.
Она была среднего для женщины роста, но из-за изящества и худобы казалась выше. Ее черные волосы – слишком черные для ее преклонных лет – были острижены коротко, как у мальчишки. При одном взгляде на нее становилось ясно, насколько она стара – но на ее белоснежной коже не было ни морщинки. Ее большие темные глаза напоминали кошачьи. Как я уже говорила, она была прекрасна – но это была красота не того рода, мысль о которой обычно приходит в голову, когда говорят о женской красоте. Она была прекрасна, как сияющая звезда, как хищный зверь, как штормовой океан.
Ее облекало прямое узкое невообразимо-элегантное белое платье – казалось, она собиралась на бал или светский раут, но из-за нашего прибытия была вынуждена изменить свои планы.
- Констан, - произнесла она. Ее голос походил на легкий бриз, пробегающий по кронам лесных деревьев.
- Дорогая, - откликнулся он, сгибаясь в льстивом поклоне.
- Ты привез своих друзей, - продолжала она.
- С вашего разрешения, - подтвердил он. - Как я уже говорил, возникли некоторые затруднения. А ваша помощь была особенно ценной. Возможность использовать вашу машину и разрешение быть гостями здесь…
- У нас в Лихорадке почти никто не бывает, - заметила она. - Мало кому подходит здешний климат. Другие находят, что здесь слишком мрачно. Но это отличное место, чтобы спрятаться, вряд ли кто-то будет искать вас за Сточными Канавами.
Она взглянула на Лукрею, которая стояла в тени Шадрейка, кротко склонив голову.
- Это и есть та девушка? – спросила Элаис Каторз.
- Нет, нет! – засмеялся Шадрейк, жестом подзывая меня. – Вот она. Падуя.
Элаис Каторз повернулась и смерила меня оценивающим взглядом своих сверхъестественных глаз.
- Конечно, - произнесла она. – Я должна была заметить. Она действительно очень хороша. Привет, Падуя.
- Мамзель, - почтительно ответила я.
Она подошла ко мне.
- Констан столько говорил о тебе, - сообщила она. – И теперь я вижу, почему. Он находит тебя прекраснейшим и вдохновляющим предметом, который действительно стоит изобразить. Он – настоящий мастер, но лишь лучшая модель способна заставить его показать, на что способны его глаз и рука.
