Александр Сивинских - Имя нам – Легион
Я с любопытством вгляделся в физиономии спящих. Лица туземцев чисто человеческими, пожалуй, не назвал бы никто. Скошенный лоб, украшенный двумя круглыми шишками, полное отсутствие подбородка, вытянутые вперед узкие челюсти, тонкогубый рот на пол-лица, крошечный треугольный нос. Про глаза сказать что-либо определенное не представлялось возможным – они были плотно закрыты. Но, кажется, раскосые, среднего размера, с редкими ресницами. Растительность на лицах спящих отсутствовала. Возможно, это был женский барак. Короче говоря, морды как морды, ничего особенного. Таких видишь за день не один десяток. Умные собачьи морды. Только бритые.
Дверь в соседнее помещение домика напоминала низкую и широкую арку, вплотную прижатую к одной из стен. Странное представление о симметрии…
«Однако, – отметил я, вспомнив обмазанные дерьмом подземелья онзанов, в которых мне довелось побывать, – рабы живут значительно комфортнее хозяев».
Второй, третий, четвертый и пятый бараки ничем не отличались от первого. Так же намертво запечатаны были их двери, и так же мирно спали в них тщедушные человечки, умаявшиеся за день. Лишь в шестом наблюдалось некое копошение. Присмотревшись, я порозовел. Парочка туземцев совершенно по-человечески и весьма энергично занималась продолжением рода. Больше в гнездышке любови никого не было.
Ряд бараков заканчивался. Я начал нервничать. Неужто придется лезть в самый муравейник? Тут-то и скрипнула дверь. Мы молча повалились наземь. Полуголый гуманоид, сомнамбулически пошатываясь, брел к дощатой кабинке, без слов признанной нами за нужник. Это был шанс.
– Возьмем тепленьким, – азартно шепнул я.
– Придется, – согласился Генрик.
Мы, хоть и не знали речи аборигенов, надеялись на понятный для всех язык страха. Напуганный в достаточной мере (главное, без перебора) человек почти телепатически угадывает, что от него требуют. А уж пугать-то мы, думается, умели.
Облегчившись, «синий балахон» поспешил к теплой постельке. Он и пикнуть не успел, как я сгреб его сзади. Одной рукой обхватил поперек торса, припечатав к костлявым туземным бокам верхние конечности, а ладонью другой прикрыл рот. В два прыжка очутился за сортиром и остановился. Человечек был невысок, и ноги его быстро-быстро сучили в воздухе. Словно он был маленьким Муком, бегущим на своих волшебных антигравитационных туфлях. И еще он был горяч и знакомо мягок в некоторых местах. Меня вдруг посетило сомнение относительно мужественности его пола. Но тут остренькие зубки, числом никак не меньше полусотни, разом впились в мою ладонь и пальцы. Я сдавленно охнул и встряхнул вероломного пленника, не желающего вести себя, как воспитанная дама. Он притих.
Генрик, похожий на разгневанного Бармалея, скорчив ужасную гримасу, поднес к носу гуманоида душегубно выглядящий тесак и грозно прошептал:
– Ты, козел! Будешь запираться, башку отрублю.
– Гена, – приподнял я брови, – кажись, это баба!
– По барабану, – отмахнулся он, – не до этикетов. – И для наглядности провел пилой тесака в непосредственной близости от расширенных глаз «языка»: – Чик! И на хрен! Поняла, коза?
Коза (или все-таки козел?), вне всякого сомнения, поняла. Она придушенно замычала и попыталась тряхнуть головой. Уж не знаю, что обозначало это движение на самом деле, но мы восприняли его, как однозначную готовность к сотрудничеству.
– Умница, – похвалил «синюю» тетку Генрик. – А теперь колись: где вы прячете таких же, как я, дяденек? Таких. Как. Я! – он похлопал себя по груди. – Как он? – Волосатая лапа, напугав туземку, опустилась мне на плечо. – Где?
Генрик повел рукой вокруг. Тетка затрепыхалась. Неужели поняла?
Я опустил ее на землю, придерживая двумя пальцами за тонкую шею, и не освобождая рта. Она едва не повалилась, но в последний момент собралась с силами и устояла. А потом сделала нерешительный шажок. Затем другой.
Мы остановились перед задней дверью цеха, – дверью-коротышкой, рассчитанной на низеньких туземцев. Дверь была металлической и даже окрашенной. Тетка решительно пнула в нее ногой. Грохот раздался почти пушечный.
– Не балуй, – пригрозил я, подхватывая ее под мышку.
В цехе послышались шаги. Лязгнул запор. Дверь медленно, тяжело начала открываться. Генрик с силой толкнул ее и скрылся внутри. Через секунду выглянул и кивнул, приглашая войти.
Ночной дежурный смятой куклой валялся на замасленном полу.
– Лбом треснулся, – с сожалением сказал Генрик. – До крови. Как думаешь, выживет?
Я пожал плечами. Какое мне до него дело, до вертухая?
Поставленная на ноги провожатая увлекала нас в сторону шипения пара и густо-красных отблесков скрытого в топке огня.
– Их там что, пытают? – спросил я у нее.
Она, понятно, не ответила.
Кочегарка была явно не рассчитана на таких рослых истопников. Двое терран, скорчившись, спали, завернувшись в какое-то тряпье. Третий сидел на кипе дров, задумчиво глядя в полуоткрытую дверцу топки. Мы вошли и встали, щурясь. После темного цеха полумрак кочегарки больно резанул по глазам. Щитки шлемов мы специально заранее подняли, чтобы забитые до потери чувства реальности пленники случайно не напугались круглоголовых существ без лиц.
Бодрствующий парламентер, превращенный предприимчивыми онзанами в кочегара, с удивлением уставился на увешанных оружием пришельцев.
– Быстро буди остальных, – сказал ему Генрик. – Пора домой.
Кочегар, кивнув, принялся торопливо расталкивать спящих товарищей. Просыпались они неохотно. Однако, поняв в чем дело, широко заулыбались, зарокотали радостно и бросились к нам обниматься. Один тут же споткнулся и присел с гримасой боли на чумазом лице. Я оттолкнул проводницу и опустился возле него на колени. Кажется, у него была сломана голень. Я ободряюще похлопал терранина по спине. Достал аптечку, наложил на распухшую ногу шину и вколол болеутоляющее.
К счастью, в кандалы или колодки заковать их не догадались. И вообще, хотя они, облаченные кое-как в жуткую рванину, выглядели весьма неприглядно, изможденными я бы их не назвал. Вероятно, кормили их хоть и не до отвала, но достаточно. И вряд ли особо пытали. Сломанную ногу можно было отнести в счет первых мгновений дипломатического контакта.
– Где остальные? – спросил Генрик. – Вас было пятеро. Пятеро! – Он помахал растопыренными пальцами, а затем согнул два: – А осталось трое.
Первый терранин закатил глаза, громко вздохнул и изобразил, как нечто тяжелое куда-то бросают. Летят брызги. Тяжелого больше нет. Бросают еще. Осталось трое, – показал он. Из глаз его покатились слезы.
– Сварили, – ахнул я.
– Что ж, – сказал Генрик, – значит такая у них судьба. Ну, все, хорош трепаться. Пора делать ноги. Бери раненого.
Поднатужившись, я взвалил калеку на плечо и зашагал к выходу. Остальные поспешили за мной. Когда мы были уже возле двери цеха, со стороны покинутой кочегарки раздалось пронзительное верещание и оглушительный лязг железа по железу.
Верная холопка извещала членистоногих хозяев о нашем вторжении.
Я матюгнулся и побежал.
ГЛАВА 8
Затопили нас волны времен,
И была наша участь – мгновенна.
Александр БлокХромой Брат, при всей своей худобе, весил никак не меньше пяти пудов. Разве что без малого. Бежать с такой ношей на спине – занятие не самое пустяковое. Филипп натужно дышал, чувствуя, как щеки от натуги сползают к подбородку, превращая лицо в уродливую гримасу. А впереди ждал склон кратера – усыпанный мелкой галькой, склонный к оползням. И ограда из «колючки». Перепрыгнуть ее сейчас представлялось несколько проблематичным.
«К счастью, – думал Филипп, грубовато поправляя живой груз, – в заборе наличествует превосходная брешь. Расчудесная такая дыра – всем брешам брешь и всем дырам дыра. Вот о ней и стоит думать. Благо с каждым шагом она все ближе и ближе. А за ней, совсем рядом – мешки, легчайшим движением рук превращаемые в самоходную тележку с колесами. Славные такие мешки. О тележке я уж и не говорю. Ага. Сразу по прибытии Братья займутся ею, подругой самокатной. Небось, разберутся с родной технологией. А мы с Генкой немного постреляем. Пора уже продемонстрировать онзанам преимущества лазерного прицела, прибора ночного видения и обороны с позиции, расположенной на главенствующей высоте. Ну, так вот. Когда потери преследователей превысят все мыслимые пределы, они в панике отступят для выработки нового плана действий. И выработают его, разумеется. Но мы к тому времени, дай бог, будем уже далеко… И все-таки лучше было бы, – погоревал он, – уйти без шуму и пыли. Жаль, не врезал я на прощание аборигенке по чану. Сука визгливая. Дворняга».
В лагере, между тем, нарастала суета. Разгорались все новые и новые огни, зазвучали команды. Свора гончих вот-вот должна была сорваться с цепи.
Беглецы выбивались из сил, стараясь максимально использовать полученную фору. Генрик, всхрапывая, толкал в спины медлительных по причине недокорма Братьев. Те, всхрапывая и оступаясь, карабкались следом за неутомимым легионером, несущим их товарища легко, словно годовалого ребенка. Хоть и гораздо бесцеремонней. Филипп тоже всхрапывал. Раненый терранин, как уже говорилось, годовалым ребенком отнюдь не являлся.
