Андрей Круз - Эпоха мёртвых. Начало
Своей баней я, кстати, вполне законно гордился. Баня была действительно отличная. Она была лучше самого дома, на мой взгляд. И важнее.
— Пусть, — пожала плечами Ксения.
— Ксень, я всё понимаю, но ты должна очнуться, — вздохнул я. — В приказном порядке. Это важно, причём не только для тебя, но и для всех остальных.
— Почему?
— Потому, что начинается Катастрофа, и нам надо спасаться. А ты будешь мешать это делать, — взялся я терпеливо объяснять, хотя, если честно, было желание одновременно надрать ей и уши, и задницу, да ещё и надавать подзатыльников.
— Почему? — также, не поворачиваясь, спросила она.
— Человек в таком настроении, которому всё безразлично, опасен для тех, кто идёт с ним. Ты превращаешься в постоянную проблему для всех. Ты неадекватна, а неадекватные не выживают сами и тянут за собой других.
Я знал, в какое место ткнуть, чтобы вызвать реакцию. Так и вышло — на последние слова она явно среагировала, разозлившись.
— А кто начал эту Катастрофу? — Она посмотрела мне в глаза. — Я начала. Я начала нести этот бред про несчастных обезьянок. Думаешь, мне действительно важна их судьба? Мне плевать было на этих обезьян, я хоть и люблю животных, но не настолько. Я вот Мишку люблю. — Она потрепала сидевшего у её ног пса по загривку. — И своего кота люблю, а на обезьян в лаборатории мне плевать. Но мне обязательно надо было всем показать, какая я передовая, какая умная и какая продвинутая. Общественный деятель, свет в окошке для будущих поколений либералов!
Я пожал плечами. Затем сказал то, что и правда думал:
— Мы все хороши, играли с огнём. Теперь поздно что-то менять. Теперь остаётся только драться за жизнь.
Она глубоко, судорожно вздохнула.
— Если бы мы не полезли со своими играми, то ничего бы не случилось! Ни-че-то! Вообще! Понимаешь? — Она посмотрела мне прямо в глаза. — Вы бы перевели работу в другое место, теперь вас охраняли бы не трое, а тридцать или триста охранников, и ничего бы не случилось! Ты знаешь, что у меня вчера начинался грипп? Насморк, температура и всё прочее? К вечеру мне стало хуже, ты приехал ночью, а сейчас у меня грипп прошёл. Ни насморка, ни жара. Если ты заразил меня этим своим вирусом, то получается, что вы были правы, он лечит людей. А теперь…
Так, это надо прерывать. Пускай в другом месте кается и исповедуется, это не моя обязанность её утешать.
— Ксень, доля вины есть на каждом. — Я даже доверительно взял её за предплечье. — На мне — не меньше. Мы узнали, что делает этот вирус, уже несколько дней назад, но продолжали возиться с ним в своём институте, хотя это не место для такой работы, и надо было немедленно остановиться. Не случилась бы ваша бомба — случилась бы другая авария. Не сейчас, так позже, не у нас, так в другом месте. Но изменить что-либо я уже не в силах и поэтому, вместо того, чтобы казнить себя, намерен выполнить обещание, которое дал вашему отцу. Я обещал доставить вас в Горький-16 в целости и сохранности, и я это сделаю. И я отвечаю за своих друзей.
— А почему ты отвечаешь за них? Они, в отличие от нас, явно сами способны о себе позаботиться.
По крайней мере, проявился интерес к разговору. Не всё потеряно. Надо и дальше давить.
— Потому, что никто не знает об этой заразе больше, чем я, — таким же спокойным, размеренным голосом продолжил вещать я. — Это поможет им. И я должен привезти вас в «Шешнашку», я должен доставить туда все материалы по этой работе. Тогда они смогут создать вакцину. Никто не снимает с меня обязанность спасти то, что останется от этого мира, никто. Понимаешь? И чем больше мы виноваты в происшедшем, тем больше мы должны сделать хорошего. Мы не хотели зла, и наш главный грех — беспечность и любопытство. Надо спасать то, что ещё можно спасти. А просто сидеть здесь и ждать кары небесной — подло. Это бегство. Я такой виноватый, пущай меня за это разорвёт на хрен. Ну и вы подыхайте.
Она понемногу втягивалась в разговор.
— Серёж… ты можешь спасать мир, потому что ты учёный, ты знаешь, что делать, ты ещё и боец. А от меня пользы нет, я всего лишь со второго курса журфака, меня ничему не учили, кроме как молоть языком. Я уточню: гладко и складно говорить о том, в чём ни черта не соображаешь, — это смысл журналистики.
В чём-то она права, но это не её вина. А уж научить здесь каждого быть «полезным членом экспедиции» я точно смогу, в этом не сомневайтесь. Причём трудотерапия — лучшее средство от душевной тоски, это я ещё с армии знаю.
— Не прибедняйся. Ты не дура, и это главное, — проникновенно сказал я. — Чем ты потом будешь полезна этому миру — будет видно позже, когда мы приедем в «Шешнашку». А вот стать бойцом — вообще никаких проблем. Хотя бы драться ты сумеешь, мы тебя научим, это я обещаю. Быстро научим. Ты сможешь защитить себя, а знаешь, что это для нас означает?
— Что?
Её участие в разговоре стало абсолютным, никакого блуждающего взгляда. Хороший знак. Пора объяснять политику партии. Эх, ещё бы и навалять ей было неплохо, террористке сопливой…
— Если ты способна защищать себя, то кто-то из нас не должен всё время защищать тебя, — сказал я между тем. — Не один, а два дополнительных человека в отряде получаются. Если умеешь драться ты, то сама сможешь защитить кого-нибудь.
— Можно не защищать меня.
Это уже из гордости. Сказала, чтобы хоть что-то сказать. Можно подумать, что я этой фразы не ожидал.
— А вот это называется демагогией, — хмыкнул я. — Ты можешь представить картину, когда тебя будут мертвецы жрать живьём у нас на глазах, а мы не вмешаемся? Можешь? Ответь честно.
— Нет, не могу, — глядя в землю, ответила она.
— А значит, мы будем тебя защищать и беречь, хочешь ты этого или нет, — сказал я жёстко. — А если ты научишься хоть чему-то, то тогда сама сможешь кого-то защищать и беречь, хотя бы саму себя, для начала. У меня не было семьи с детства, вы её заменили мне. И я защищаю сейчас свою семью, не чью-нибудь ещё. И не мешай мне это делать, я тебя очень прошу. Если за тобой вина, искупай её делом, а не принятием схимы. Обещай мне, пожалуйста, что до того, как мы доберёмся до Горького-16, ты будешь делать то, что следует делать. Будешь учиться драться, будешь помогать всем вокруг, чем можешь. А что будет потом — ты решишь потом, меня это не касается.
— Чем я могу помочь? — сделала она удивлённое лицо. — Анька мне фору даст в чём угодно, она сильнее меня в тысячу раз! Она спортсменка, а я…
— Это не проблема, иногда важна не только сила! — перебил я её. — Например, с собакой так, как ты, никто не управляется. Она вообще только тебя по-настоящему слушается.
— И что?
— А то, что пса надо учить нас охранять, — продолжал я. — Если Мишка начнёт предупреждать об опасности, то мы сможем защитить себя в любом месте и в любое время. Поможешь нам хотя бы в этом?
Ксения посмотрела куда-то вдаль, над верхушками постепенно погружающегося в сумерки леса за забором, кивнула:
— Конечно.
— Тогда иди сейчас в баню, а если тебя гложет вина, то попроси всех остальных отлупить тебя вениками по мягкому месту. Это поможет.
— Ага, сейчас! — возмутилась она.
— Вот видишь, первая здоровая эмоция, — ухмыльнулся я. — Считай, что за свои ошибки ты будешь платить тем, что подчиняешься моим командам по-солдатски, без возражений и рассуждений. Понятно?
Она кивнула.
— А ночью пойдём покараулим вместе, — закончил я свою речь. — Начну тебя учить понемногу всяким полезным вещам. Всё! Бегом марш переодеваться!
Вот так. К делу её, причём такому, где ответственность за других. В караул, в ночь. Чем бы солдат ни занимался, лишь бы за… задолбался, в общем. Истина старая и верная на сто процентов. Ей бы ещё оружие персонааьное, но кроме мелкашек, ничего не оставалось. Ладно, потом что-то придумаем, а пока с сестрой будут «Вепрь» друг другу передавать.
Ксения действительно почти забежала в дом переодеваться, но я, по правде говоря, не заблуждался насчёт того, насколько удалось исправить положение. Приступ бодрости временный, если девушку не занять чем-то действительно серьёзным, она снова впадёт в депрессию. Пусть лучше устает физически, до изнеможения, чем много думает. Ей есть о чём думать, и я совсем не уверен, смог бы я сам вынести подобный груз вины. А если, не дай бог, она узнает, что Владимир Сергеевич, её отец, погиб вскоре после их идиотской выходки, вынужденный застрелиться, чтобы сохранить человеческий облик… Сложно даже представить, что случится после этого. Но как я уже сказал, это не моя проблема после приезда в «Шешнашку». Моя хата с краю в чужих личных делах, как бы я тут ни выступал.
А вот то, что она меня учёным прозвала… С этим сложнее. Не чувствую я себя уже таковым, после того, что случилось. День всего прошёл. А уже не чувствую. И чувствовать больше не хочется.
Вернулся Лёха. Ещё от калитки крикнул:
