Ринат Таштабанов - Обратный отсчет
Устроившись возле стены подальше от тел, я начинаю набивать автоматный магазин. Щелк, щелк, щелк – три обычных. Щелк – трассирующий. Пальцы привычно вставляют патроны, уверенно, как меня учили, словно я нахожусь на стрельбище, а не гнию, заживо погребенный с кучей трупов.
«Живым не дамся, – злобствую я. – Вот только… застрелиться могу не успеть. А если и успею, то не хочу, чтобы тело сожрали. Что же делать? – перевожу взгляд на ВОГи. – Даже если зарядить один в «обувку», то второй выстрел, я, скорее всего, сделать не успею. Хотя… – после всего, что произошло, я на удивление легко принимаю эту идею. – Надо подорвать себя, да так, чтобы побольше тварей захватить с собой. – Смотрю на гранату. – Если скрутить ее и гранатометные выстрелы вместе, то должно сработать».
Плевое дело – смотать вместе изолентой пару ВОГов и «Ф-1» так, чтобы рычаг гранаты остался свободным. Сказано – сделано. Чуть подумав, разгибаю усики у предохранительной чеки и привязываю к кольцу гранаты шнур, связанный из двух шнурков от ботинок. Прячу «адскую машинку» в рюкзак, надеваю его. Шнурок перекидываю за спину, с левой стороны, пропустив через лямку «разгрузки» под левую руку. Теперь, стоит лишь дернуть за него, как произойдет взрыв.
Осознание того, что за спиной в буквальном смысле этого слова «притаилась смерть», бодрит. Терять мне нечего. В голове словно проясняется. Странное чувство возникает, когда страх остался где-то там, позади. Точно, решив умереть, я перешел некую грань, можно сказать, переродился. Мне хорошо знакомо это чувство. Оно такое же, как когда-то там, в подвале Эльзы, где я оказался еще пацаном…
«Теперь я знаю, что чувствует…» – какое там было слово?
– Камикадзе хренов, – произношу я, с трудом разлепляя схваченные кровавой коркой губы.
Снаружи, скорее всего, уже настал день. В дверь колотить перестали. Я наслаждаюсь звенящей тишиной. Жутко болят раны. Укусы волкособа так просто не проходят. Судя по жару и пульсирующей боли – началось заражение. Все плывет перед глазами, голова кружится. Несмотря на то, что я «зарядился» первитином по самое не могу, безумно хочется спать. Глаза закрываются. В окружении сонма заблудших душ я медленно проваливаюсь во мрак.
* * *Я вижу лица погибших друзей. Лось, Краб, Хром, Рентген. Они сжимают оружие. Их глаза смотрят на меня, губы что-то беззвучно шепчут. Они протягивают руки, хотят дотронуться до меня.
Но я, влекомый странным потоком, призраком взмываю вверх. Приятный ветерок холодит лицо. Я лечу над Подольском, чтобы оттуда, с высоты, увидеть, как подо мной проплывают дома и дороги. Вдалеке виднеются утопающие в зелени леса. Люди спешат по своим делам. Молодые мамы везут коляски. Дети играют, носятся на роликовых коньках и велосипедах по парковым дорожкам. Их смех долетает до меня, отзываясь в душе чем-то давно забытым. Простой детский смех, утерянный навсегда.
Вдруг раздается один длинный и два коротких гудка. Эти звуки рвут душу на части. Ребятня и взрослые – все как один задирают головы, следя за инверсионным следом в небесах. Белый тонкий росчерк в синеве. Кажется, что сама природа затаила дыхание, ожидая неизбежного. Стих ветер, птицы перестают петь. Лишь надрывный вой сирены разносится над обреченным городом.
Я замираю в небесах, отчетливо слыша, как доносится из громкоговорителей:
– Граждане! Внимание, внимание! Объявлена воздушная тревога!
Время останавливается. Вспышка! Словно видишь рождение второго солнца. Знойный летний день в мгновение ока сменяется адской жарой. Те, кто видел зачин ядерного взрыва, вскидывают руки, закрывая уже выгоревшие глаза. Нервная система не поспевает за скоростью распространения светового излучения.
Слышится нарастающий гул. Ураганный поток ветра сбивает с ног людей, валит деревья, высаживает окна. Машины, обездвиженные электромагнитным импульсом, вспыхивают факелами. А вдалеке, где-то за городом, поднимается уродливый гриб ядерного взрыва, всасывающий в себя грязь и обломки умирающего мира.
Те, кто смог выжить, потом завидовали мертвым. Я вижу обугленные лица, кровоточащую обожженную плоть. Серые фигурки бредут вдоль дорог, стараясь укрыться от невидимой радиоактивной смерти, проливающейся им на головы в виде черного дождя. Пепел, тихо опускающийся с небес, скрывает под серыми хлопьями трупы.
Мертвецы смотрят на меня провалами выжженных глазниц. Тысячи потерянных душ.
Я падаю, ветер свистит в ушах. Земля все ближе, она точно притягивает меня. В последний момент, когда меня должно размазать по остекленевшей поверхности, почва неожиданно раскалывается, позволяя моему эфемерному телу падать все ниже и ниже, туда, где начинается наш рукотворный ад образца две тысячи тридцать третьего года.
Не хочу видеть мир настоящего, но чьи-то пальцы с силой раскрывают мне веки. Слышу голос, который говорит мне: «Иди и смотри!» И я смотрю.
Лица, тени, голоса, шепот. Трясущиеся руки стариков. Худые дети беззвучно играют на бетонном полу. Женщины, обвязавшие головы серыми платками, – так теплее и не видно проплешин.
Разведчики возвращаются с задания. Они присаживаются к «буржуйке», тянут руки к пламени. В этом есть что-то первобытное – от инстинкта охотника. Вести неторопливую беседу, чувствуя запах дыма, слыша треск дров.
Убежище, где мы навеки заточены, – это наш мир и наше проклятье. Прошлое, нахлынув, погружает меня в пучину воспоминаний. Я помню, как какой-то мальчик, покачиваясь, идет вдоль стены коридора. Серые краски ему опостылели. Он замирает перед гермодверью.
– Нельзя, малыш, – произносит чуть хрипловатый голос.
Паренек оборачивается. Рядом с ним на культях, замотанных в целлофановые пакеты, стоит Палыч. Они смотрят друг другу в глаза. Вынув изо рта нещадно чадящую забористым самосадом трубку, Палыч вновь повторяет:
– Нельзя, малыш, – и грозит пальцем с почерневшим ногтем. – Там смерть!
– Но я хочу! – упорствует мальчишка. – Хоть одним глазком глянуть! Напоследок…
Палыч, вздыхая, качает головой:
– Вырасти для начала, а там посмотрим…
Он берет ребенка за руку и уводит за собой, шаркая обрубками ног по бетону.
Я смотрю им вслед, понимая, что это уходит моя жизнь: прошлое, настоящее, будущее.
Мальчик, обернувшись, смотрит на меня. Что он видит? Призрака?..
Фигуры тают в серой хмари, среди теней, выныривающих из каждой щели. Каннибалы. Их рты раскрываются, обнажая остро отточенные зубы, руки тянутся к ребенку, и за секунду перед небытием, я взглянул на тварей его глазами, почувствовав весь ужас, охвативший маленькое сердце.
Головоломка последних часов сложилась воедино. Страх перед будущим исчез. Теперь я знаю, зачем прошел весь этот путь.
– Тень, просыпайся! – крик из безумного далека врывается в истерзанный разум, сметая все преграды, вышвыривая в настоящее.
Открыв глаза, я замечаю, как перед моим лицом истаивает призрачный образ старухи.
– Понял, для чего ты здесь? – спрашивает она.
Я киваю.
– На тебе замкнется круг. Прощай…
Голос исчезает, сменяясь металлическим грохотом сверху. Подняв голову, я вижу, как металл вентиляционного короба изгибается под тяжестью ползущих в нем каннибалов.
Пальцы сжимают автомат. Медленно ведя стволом по коробу, я шепчу:
– Ну, идите, идите сюда, уроды. Мне есть чем угостить вас.
Липкий пот заливает глаза. Все двоится. Мне жарко. Хочется содрать с себя одежду, кожу и кататься по холодному полу, сбивая запредельную температуру. Беру себя в руки. Едва тонкую жесть вентиляционной трубы вспарывает нож, открываю огонь.
Сумрак «бомбаря» разрывают частые вспышки. Трассеры, оставляя за собой ярко-красный росчерк, пробивают короб. Из отверстий обильно льется кровь – кажущаяся почти черной в тусклом свете фонаря. Крики, стоны и мат заполняют помещение.
Автомат, превратившись в живое существо, становится продолжением рук. Точно огненным хлыстом я провожу стволом от начала и до конца вытяжки. Тонкий металл, не выдержав, раскрывается, как утроба матери, исторгая скрюченные тела. Судя по их размерам – в вентиляцию отправили «молодых».
«Перезарядка, – отмечаю про себя. – Последний магазин. Тем лучше для меня – скорее развязка».
Ставлю переводчик огня на одиночные выстрелы. Нажимаю спуск. Наверное, это – ад, и я его вечный пленник. Я кричу, всаживая пулю за пулей в мерзкие рожи. Замечаю, как вылетает решетка, закрывающая люк, в проем просовывается рука и, немыслимо изогнувшись, отодвигает засов в сторону. Люк распахивается, и из него один за другим выползают потрошители. Несколько каннибалов бросаются к гермодвери, дергают блокирующий рычаг. Я стреляю по ним. Каннибалы падают, на их место встают другие. «Герма» поддается, и в «бомбарь» вваливается вопящая толпа. Я, сделав вид, что у меня кончились патроны, кладу автомат на пол. Мой час близок и, если расчет верен, я не покину этот мир в одиночестве…
