"Фантастика 2023-85". Компиляция. Книги 1-14 (СИ) - Анишкин Валерий Георгиевич

— Если я расскажу наместнику Сирии, что ты по здравом размышлении решил передать ему пергамент… — Приск снизил голос до мягкого шепота.

— Я не могу… — так же шепотом с невыносимой мукой ответил Плиний.

— С обещанием вернуть… — продолжал шептать Приск, суля то, что исполнить ему не по силам.

— Я… не могу…

Тем временем Калидром раздувался от гордости, наблюдая, как в столовую вносят приготовленное им блюдо в виде Капитолийского холма с храмом на вершине.

Раб-разрезальщик принялся накладывать гостям большие, огромные даже куски.

Плиний попробовал первым, одобрительно кивнул.

— Я уже объелся, — признался юный Марк. — Мы что, должны слопать еще целый Капитолий? О нет, без меня…

— А я кусок все же съем, — засмеялся Приск.

Он взял кусок… И вдруг что-то кольнуло палец… Кость?

Трибун опустил кусок на свою тарелку, попытался отобранным у раба ножом отделить осколок кости… и вдруг понял: это не кость — под металлическим лезвием хрустнуло что-то речным песком… Приск наклонился и ногтем подцепил прозрачный крошечный осколок.

Сомнений не было — внутри Капитолий был нафарширован толченым (но отнюдь не в пыль) стеклом. Причем так ловко, что в мягком соусе из шафрана и яиц увязли острые осколки.

— Стойте! — закричал Приск, вскакивая. — Никому не есть! Это отрава!

Калидром, по-прежнему стоящий в углу триклиния, побелел.

— Не может быть… нет… я же сам пробовал. — Он кинулся — но не вон из триклиния, а к своему творению, схватил кусок, положил на язык, подвигал челюстями…

Ощутил на зубах отвратительный хруст, спешно выплюнул не проглоченный кусок, схватил у виночерпия кувшин и, отхлебнув прямо из горла, прополоскал рот и опять выплюнул — струей на пол.

— Вот же лысая задница… — выругался он на солдатский манер.

Плиний тоже поднялся. Поднес к губам салфетку. На белом льне расплылось алое пятно. Но, вместо того чтобы срочно сплюнуть, наместник судорожно сглотнул… стиснул зубы… с уголка рта стекла алая капля…

Юная супруга Плиния испуганно всплеснула руками, но так и осталась сидеть. Вдруг разом взвыли и запричитали сбившиеся в углу триклиния слуги. Если господина отравил кто-то из них, домашних, всех ждет неминучая смерть.

— Почему никто не попробовал блюдо… почему никто не наблюдал… — Приск оглядывался, пытаясь найти виноватого.

Он только сейчас понял, что Плиний и подумать не мог, что один из его домашних попытается убить хозяина или отравить. К рабам и вольноотпущенникам он относился снисходительно, а они платили ему полновесно — леностью и пренебрежением, — но не злоумышляли никогда. Приск зачем-то схватил за шкирку одного из прислужников, кажется структора, который руководил подачей на стол череды блюд, игрой музыкантов и прочими радостями хозяйского пира.

Раб заверещал от ужаса и инстинктивно принялся выдираться, суча ногами и визжа, и едва не опрокинул стол. Приск отшвырнул его, тот больно стукнулся спиной о стену, вскрикнул да так и остался сидеть, оглядывая столовую круглыми от ужаса глазами.

Тем временем Постумий Марин, также присутствовавший на обеде, поднялся со своего места.

— Тита ко мне, — послал он одного из рабов за мальчишкой-прислужником, что в это время вкушал остатки блюд в комнатке при кухне.

— Нет, — прошептала юная Кальпурния и подалась вперед. — Нет… — Она схватила Плиния за руки и принялась рассматривать его пальцы — на одном тоже была кровь. — Ты просто порезался… да, ты просто порезался… зачем ты берешь нож… неужели у тебя нет хорошего разрезальщика… — причитала она, мотая головой и не замечая, что по щекам ее текут слезы. — Ты порезался…

— Это все твой подлый помощник… Авл Сканий, — вдруг забормотал один из слуг, кидаясь в ноги наместнику. — Я видел, видел, как он явился днем на кухню и все вертелся возле чистого блюда…

— А еще он сказал, что маловато соли, — вспомнил вдруг Калидром. — Да-да… Это он наверняка подсыпал толченое стекло вместо соли.

— Рвота… надо немедленно вызвать рвоту, — заявил Постумий. — Приляг, сиятельный, — попросил он Плиния. — Кто не ел последнее блюдо, все покиньте столовую. А кто ел — пусть останутся — я осмотрю каждого.

Плиний подтверждающе махнул рукой, давая понять, что просьба лекаря — его приказ. Тит, примчавшийся на зов, уже подавал врачу специальные перья — как раз для того, чтобы вызывать рвоту.

«Если даже внутренности и оцарапаны, они заживут — мало ли обломков костей довелось мне слопать за свою карьеру, и вот ничего, живой… Так и Плиний выкарабкается», — попытался уговорить себя на счастливый исход происшедшего Приск.

За время службы ему не однажды пришлось очутиться в легионном госпитале. Так что понахватался он всяких медицинских мудростей, мог и нетяжелую рану перевязать, и кровь остановить, стрелу вынуть и прижечь рану, кое-что знал про отраву — когда сам себе готовишь из того, что подвернется под руку, на жаре или из чужих припасов — отравиться тухлятиной или нарочно подкинутой дрянью ничего не стоит.

Постумий и Тит тем временем вывели Плиния из столовой. Кальпурния побежала следом, на ходу бормоча обеты Асклепию и Гигее.

Остальные же гости ринулись в латрины — спешно ковырять в горле выданными Титом перьями и обильно блевать. Даже те, кому не довелось отведать начиненного толченым стеклом блюда, на всякий случай опорожняли желудок. Несчастный Калидром зачем-то побежал наблюдать, как извергаются наружу его кулинарные изыски. Если бы он был философом, то наверняка придумал бы на этот счет какую-нибудь мудрую сентенцию в стиле прежнего обитателя дворца Гая Петрония. Но грек лишь в отчаянии ломал руки.

Приск, не успевший проглотить кусок, не пострадал вообще. Марк и не притрагивался. На всякий случай военный трибун еще раз прополоскал рот и отправился к наместнику — узнать, как он. Наместнику было худо. Плиния, который имел дурную привычку глотать пищу почти не жуя, рвало кровью… Его уложили не в спальне, а в таблинии, куда вынесли хозяйское ложе. Здесь было более воздуха и простора для многочисленных слуг.

Супруга Плиния стояла на коленях рядом с кроватью.

Приск распорядился послать за Авлом.

Того привели. Военный трибун расположился на стуле, что поставили рядом с креслом наместника. Себя он посчитал облеченным властью если не судить, то вести допрос.

— Ты подсыпал стекло в блюдо Калидрома? — спросил, едва арестанта привели.

Авл, руки которому предусмотрительно связали, и два караульных при этом стерегли у дверей, лишь скривил губы:

— Если я скажу нет, ты мне все равно не поверишь.

— Зачем?

Пленник, казалось, не слышал вопроса. Он глядел куда-то мимо Приска и говорил монотонным равнодушным голосом, как будто рассказывал историю, которая к нему, Авлу, не имела никакого отношения:

— Плиний виноват в том, что меня посадили на тот трухлявый корабль и едва не утопили. Я проклял его и поклялся отомстить. Я прибыл сюда для мести. И… вдруг понял, что ненависти больше нет. Как киснет вино в открытой амфоре, так и ненависть моя за долгие годы превратилась в уксус печали. Я вдруг выдохся. Как бегун, который бежал слишком долго.

— Почему ты решил, что Плиний виновен?

— А кто еще мог нашептать Траяну мое имя? Другие, куда виновнее меня, выжили и сохранили состояние. Значит, кто-то лично указал на меня. Кто-то близкий к императору.

Неведомо почему, но военный трибун ему поверил.

— Это я назвал твое имя императору, Авл, — сказал Приск. — Я стремился к мести.

Арестант вздрогнул, перевел взгляд с наместника на трибуна.

— Да? Значит, сама Судьба мне велела убить именно тебя.

— Судьба велела? Или твоя ненависть ко мне так и не успела прокиснуть? — криво усмехнулся Приск.

— Ненависть? О да… тебя я по-прежнему ненавижу. К тому же я узнал о твоем умении узнавать людей спустя много лет — Плиний накануне твоего приезда рассказал на обеде, зачем вызывал тебя в Никомедию. Ты бы непременно признал во мне Эмпрония. Ты явился разрушить мою жизнь. И жизнь остальных. И забрать в Рим моего приятеля Калидрома. Ты был опасен. Ты — а не Плиний.