Николай Чадович - Особый отдел и око дьявола
Закончив предварительную психологическую обработку, Цимбаларь предъявил вериги, полученные от отца Никиты.
Тоном, не обещавшим ничего хорошего, он спросил:
– Ваша работа?
– Ага, – отвечали работяги. – Батюшка попросил.
– Металл, как я понимаю, казённый?
– Так ведь для богоугодного дела не жалко…
– Когда он сделал заказ?
– Прошлой зимой.
– До убийства участкового или после?
В результате долгих словопрений работяги пришли к единодушному заключению, что священник заходил после убийства, наделавшего в Чарусе столько шума, поскольку за несколько дней до этого городские следователи проверяли в мастерской все колющие предметы, имевшие хотя бы приблизительное сходство с вилами.
Сохраняя непроницаемое дицо, Цимбаларь задал следующий вопрос:
– Что вы можете пояснить относительно вчерашних видений? Говорите только по существу и не все сразу.
Немного осмелевшие работяги высказывали самые фантастические предположения, делавшие честь их воображению. Причиной видения они называли и порчу, которую навела на всех присутствующих столичная ведьма, впоследствии обратившаяся в пепел, и испытание секретного оружия, действовавшего, скорее всего, из космоса, и хронический авитаминоз, вызывающий галлюцинации, и происки американо-сионистских заговорщиков, задумавших извести русский народ.
Что касается конкретных персонажей видения, то один работяга узнал в вожде побеждённых негроидов боксёра Майка Тайсона, а второй клялся, что видел среди бледнолицых захватчиков своего кореша Серёгу Зубарика, сгинувшего в какой-то тагильской зоне. Вопрос о багряных призраках вызывал у всех недоумение, граничащее с суеверным страхом.
Убедившись в тщетности своих потуг, Цимбаларь с достоинством удалился, пообещав на прощание, что если выявленные недостатки сохранятся, то в следующий раз он будет действовать без всякого снисхождения, руководствуясь не столько административным кодексом, сколько печально известным законом тайги.
Забытые вериги так и остались лежать на столе, среди костей домино, шелухи кедровых орехов и россыпи сигаретного пепла.
Вернувшись на опорный пункт, Цимбаларь по рации вызвал Людочку. Теперь, после гибели фольклористки (правда, формально ещё не доказанной), опасаться чужих ушей уже не приходилось.
– Ну как дела с опросом населения? – поинтересовался он. – Есть что-нибудь стоящее?
– Полная неопределённость, – ответила Людочка. – Дети видениям не подвержены, это уже доказанный факт. Взрослые на эту тему в их присутствии не разговаривают. Вот и всё, что узнал Ваня… Что касается Петра Фомича, то от его пациентов тоже мало проку. Одни всё отрицают, другие несут откровенную ахинею, третьи утверждают, что хотя и видели багряных призраков, но никаких конкретных личностей в них не узнали… А как твои успехи?
– Примерно в том же духе. Зинка Почечуева нагло врёт, уверяя, что возле опорного пункта вообще не была. Хитрый лис Страшков дурит мне голову наукообразной теорией об особенностях массовой психологии. Другие вообще прикидываются шлангами. Самую удобную позицию занял батюшка. Якобы он при первых признаках видения причиняет себе веригами нестерпимую боль, чем и защищается от дьявольского наваждения…. К твоему сведению, вериги – это такой поповский пирсинг, только в пуд весом и страшно неудобный.
– Спасибо за разъяснение, но вериги я видела в музее атеизма, ещё будучи ребёнком… Так ты, значит, подозреваешь даже своего спасителя?
– Я подозреваю каждого жителя Чарусы. Такова специфика моей профессии… Придёшь на похороны?
– Постараюсь.
– У меня к тебе просьба. Записывай всех, кто туда явится. Если не знаешь фамилий – спроси у своих учеников.
– Надеешься, что видение повторится? – смышлёная Людочка давно научилась понимать своих коллег без слов.
– А почему бы и нет? Все условия благоприятствуют этому. Тут тебе и массовость, тут тебе и стресс. Во всяком случае, надо быть готовым к любому развитию событий.
– Ну что же, для проверки нашей теории случай действительно подходящий… Хотя интуиция подсказывает мне, что на сей раз ничего не случится.
– Женская интуиция эффективна только в сугубо камерных условиях, – тоном знатока возразил Цимбаларь. – В постели, на кухне, в парикмахерской, в гинекологическом кабинете, наконец. А в вопросах кардинальных следует полагаться исключительно на мужскую интуицию.
– Которая обещала Наполеону победу под Ватерлоо, Байрону пророчила долгую жизнь, а тебе сулит головокружительную карьеру? – Людочка не сумела сдержать сарказма.
– Великие люди остаются великими даже в своих заблуждениях, – высокомерным тоном парировал Цимбаларь и, дабы не продолжать бесплодную дискуссию, отключился.
Ложкина вынесли из клуба с заметным опозданием – ждали, когда деревенские старухи приведут в порядок лицо его бывшего дружка и будущего попутчика Борьки Ширяева, за несколько часов до похорон распухшее так, что даже глаза вылезли из орбит.
В половине третьего обе процессии соединились возле свежего пожарища и после минутной остановки двинулись дальше по маршруту церковь – кладбище.
Пройти предстояло всего полверсты, поэтому гробы несли на руках, меняясь через каждые десять-пятнадцать минут. Лбы обоих покойников опоясывали бумажные ленточки с текстом молитвы «Святый боже».
Впереди всех выступали два ветхих старика, которым и самим-то уже давно было пора на погост. Каждый из них тащил на плече простой деревянный крест.
Чуть поотстав от стариков, мерно вышагивал отец Никита, нараспев читавший приличествующие случаю молитвы. Сизый дымок из его кадильницы вылетал кольцами, как из трубки курильщика.
Позади священника, но впереди гробов кучкой следовали плакальщицы, среди которых Цимбаларь узнал Парамоновну. Едва только отец Никита умолкал, как они хором заводили душераздирающий варварский напев, проникнутый скорее древним язычеством, чем христианством, некогда утвердившимся на этой земле стараниями епископа Стефана Пермского.
За гробом Ложкина шли только вдова, сноха да несколько свояков. Сын, извещённый о случившемся ещё накануне, добраться до Чарусы, конечно же, не смог.
Зато у Борьки Ширяева одних детей оказалось с полдюжины, и все мал мала меньше, а уж родни набралось человек пятьдесят.
Вслед за сородичами покойников шагали и остальные деревенские жители. Похоже, что дома остались лишь паралитики да мамаши с грудными младенцами. Цимбаларь заметил в процессии Страшкова, почему-то нацепившего чёрные очки, и Зинку Почечуеву, оживлённо болтавшую с подругами. Кондаков, Людочка и Ваня держались в самых последних рядах.
Короткая остановка состоялась и возле церкви, причём участники похоронного шествия крестились и кланялись в её сторону. Околица была уже совсем рядом, а дальше вставал дремучий чёрный лес.
Дорогу на кладбище пробили тракторами только утром, и идти приходилось словно в ущелье, между двумя высокими снежными стенами.
Молитвы священника звучали ещё глуше, а дикие песнопения плакальщиц, в которых старорусские слова мешались с зырянскими, – всё громче. Старухи уже не просто шли перед гробом, а приплясывали и вертелись волчком, как впавшие в транс шаманки. Их платки сбились, и седые космы развевались по ветру. Если бы в своё время они догадались продемонстрировать этот номер Изольде Марковне Архенгольц, то, наверное, заработали бы кучу денег.
Когда на опушке леса открылось кладбище, занесённое снегом до такой степени, что исчезли даже верхушки крестов, Цимбаларь поспешил вперёд и подставил своё плечо под угол головного гроба.
Среди пустого белого пространства зияли две могилы, вырытые на приличном расстоянии друг от друга (Ложкина хоронили на семейном участке, где уже лежали его родители, а Ширяева – рядом с братом, им же самим и убитым).
Цимбаларь непроизвольно заметил, что вынутая из могил земля имеет довольно странный цвет и структуру. Лишь присмотревшись повнимательней, он понял, что причиной тому – толстый слой опавших листьев, которыми с осени присыпали места будущих захоронений. В краю, где морозы прихватывают грунт чуть ли не на метр, это была совсем не лишняя мера.
Затем гробы опустили на земляные холмики, и началось самое тягостное, что бывает на похоронах, – процедура прощания.
Едва отец Никита успел прочесть поминальную молитву, как дети, облепившие гроб Ширяева, подняли жуткий вой. Недостаточно голосистых подзадоривали шлепками. Детям вторили многочисленные родственники и окончательно вошедшие в раж плакальщицы.
Когда застучали молотки, заколачивавшие крышку гроба, Цимбаларь натянул шапку поглубже на уши. Он уже не видел, как гроб на полотенцах опускали в могилу и как туда стали бросать мёрзлую землю – сначала горстями, а потом и лопатами.
И вот пришёл черёд прощаться со старостой. При жизни Ложкин как-никак был должностным лицом и вообще человеком заслуженным (заплаканная школьница держала на руках подушечку с его фронтовыми наградами), а посему кому-то из присутствующих следовало сказать траурную речь.
