Ярослав Смирнов - Охотник на звездном снегу
Неужели себя? Но — от чего?
Лекс со спокойной тоской посмотрел вокруг, подивился настойчивости дождя, царапающегося в окна, втянул ноздрями горьковатый воздух далекого подземелья и сказал:
— Заводи машину.
— Какую машину? — слегка удивился Урс, но потом понял и сказал: — Протяните руку, мой господин. Нет, снимите перчатку… спасибо. Как почувствуете себя там, осмотритесь, но ничего не предпринимайте. Вместе с вами буду я, Франк и Эрген. Мы подключимся чуть позже.
Он коснулся указательного пальца левой руки Лекса какой-то железкой, потом что-то понажимал на транспонаторе и сказал:
— Подключаю вас, мой господин. Внимание…
…и немедленно выпил.
Именно эта фраза из знаменитой книжки треснула в мозгу у Лекса: будто жидкий огонь лавой протек в горло, обрушился в пищевод, загорелся в желудке, в легких, во всех печенках-селезенках, а потом проник в каждую клеточку — нет, не клеточку даже, а еще глубже, куда-то в прошлое, когда была только память и отзвуки слов, — грохочущей волной прошелся по жилам, наполняя их силой и упорядоченной свободой, и вернулся туда, где хранились мысли и образы — свои, чужие, придуманные, невысказанные…
Да, свобода — первое, что четко и ясно понял Лекс. Глоток свободы: настоящей, от всех и от всего.
Почти от всего — была вторая мысль, прогрохотавшая по позвоночнику и вернувшая его в реальный мир — из другого бытия, которое пока что не стало истинным.
Он не сразу понял, что его глаза открыты: столько оттенков цвета и света присутствовало в этом мире — повсюду, сверху и снизу, сзади и сбоку, близко — и совсем далеко. Звуков было столько, что приходилось их отфильтровывать, выбирая важные, но это оказалось не так сложно, и Лекс понял, что с этим он справится без труда. Но цвета… все это перенести на любую поверхность, и даже не на поверхность, а просто пропустить через себя, показать всем, что понимает, как мир выглядит на самом деле, как он великолепен и печален, но полон счастья, но пресыщен молодостью, но приветлив и хмур…
Однако совсем близко, в какой-то сотне метров над Лексом шевельнулся чужак, и рефлекс сработал моментально: из торса выдвинулась вторая левая рука, и плазменный заряд вошел в ствол огнемета. Осталось только выдать коррекцию на отсеивание вторичных импульсов при прохождении через слой бетона, и…
Вот тебе и «и», со стыдливым удивлением подумал Лекс, уловив взгляд Урса. Не обманул медведюга: частичка сознания осталась в стороне.
Он сделал успокаивающий жест правой — человеческой — рукой, одновременно обрадовавшись тому, что его рука в теле лапифа не пошевелилась: похоже, привыкаю, подумал Лекс смутно, но все-таки надо быть осторожнее…
Он опять посмотрел на окружающее глазами машины, оставив основное человеческое сознание глубоко и далеко в стороне. Это было трудно и необычно, но раздвоения личности не случилось, а к остальному наверняка можно было привыкнуть.
Лекс принялся шевелить конечностями. Впрочем, оба определения тут не годились: подвижных частей его металлопластового естества имелось слишком много; лапиф, существуя латентно в боевом смысле как монолит, мог «отрастить» массу рук, ног и функционирующих хвостов, да и «шевелил» он ими странно — будто увиденными во сне. В собственном, слава Девятнадцати, как подумал Лекс, сне.
Он прислушался к ощущениям и понял, что сейчас ему лучше будет убрать большую часть функций механизма… или все-таки организма?.. и принять антропоморфный вид — хотя бы для того, чтобы не запутаться, подобно сороконожке, в собственных ногах. Ползать же, как змея, Лекс пока не умел.
Он осторожно встал на ноги — коротковатые массивные конечности были вывернуты коленками назад, но так стоять стало неожиданно удобнее. Попробовал оглядеться — это оказалось не так просто, потому что обзор был круговым, и фиксировать одновременно и синхронно право, лево, верх и низ поначалу не вышло.
Лекс посмотрел вперед и назад и решил сузить поле зрения до передней полусферы. Получилось, хоть и с трудом. Он переставил две свои ноги. Опять получилось. Пошевелил четырьмя руками — удачно. Головой крутить не стал: все равно она для этого не была приспособлена — просто выступ над плечами, для того, чтобы в данной конфигурации оптика и антенны находились повыше над уровнем грунта.
Тут Лекс понял, что может определять температуру окружающей среды, массу удаленных объектов, расстояние до них и совершать еще кучу всевозможных измерений. Впрочем, он не стал заниматься ерундой, а только определил собственный вес: оказалось, неизменяемая масса механизма без боеприпасов и прочих расходуемых материалов составляла две тысячи шестнадцать килограммов. А ни хрена ж себе потолстел.
Лекс уловил движение в задней полусфере, и тут его рефлексы сработали как-то не по-человечески: он не стал дергаться или поворачиваться, а просто переместил взгляд назад, одновременно вывернув туда же вторую правую руку с тяжелым пулеметом.
— Мой господин, это я, Урс, — услышал он где-то внутри своей головы.
Смотреть назад было все-таки неудобно, поэтому Лекс повернулся к поднимавшемуся роботу.
Со стороны выглядело это эффектно: глыба серебристого металла, по чьей поверхности споро пробегали серебристые же молниевидные разряды, плавно и почти бесшумно воздвиглась, то есть встала, на кузнечиковые ноги, которых было две, а вот рук у этого лапифа имелось шесть. Ни окуляров, ни еще чего-нибудь подобного — сплошной монолит.
Вылез робот из глубокой темной ниши в стене. Вслед за ним из подобных ниш появились еще два лапифа — такие же шестирукие.
Чего это вы какие-то одинаковые, подумал Лекс, и тут же услышал ответ Урса: это стандартная форма робота, мой господин. А почему ты думаешь в моей голове? Лапифы объединены в боевую сеть, мой господин, и поэтому вербально оформленные обращения и определения двигательной активности транслируются адресату. Понятно, но при чем здесь стандартная форма, ведь я могу измениться хоть в ползающий механизм, хоть в летающий.
Пауза.
Это невозможно, мой господин, передвижение над землей предполагается только с помощью встроенных двигателей без дальнейшей трансформации механизма, изменить можно только положение конечностей относительно корпуса машины или же его видимый объем.
Опять пауза. Лекс прислушался к телу своего лапифа.
Не знаю, возможно это или нет, но я могу трансформироваться по-настоящему. Пока не стоит этого делать, мой господин (Лекс узнал голос… то есть окраску мысли: Эрген, суховатый невысокий киноид). Почему? Осмелюсь заметить, мой господин (это уже Франк), что курс обучения боевым трансформациям занимает немалое время.
— Мой господин, посмотрите на меня.
Голос Урса донесся словно из-под воды, но был грубоватым и режущим слух одновременно.
Сначала Лекс не понял, а потом основной акцент восприятия перенес в ту часть сознания, которая находилась в его реальном теле.
Сердце билось ровно, но шум от тока крови прямо-таки ревел в ушах. Лекс поморщился; ему стоило изрядных усилий отвлечься от прослушивания работы механизмов собственного тела, хотя это было достаточно забавно: шш-уух — прошла кровь по сосудам, клёп — сработал какой-то клапан, что ли… скр-рии — нечто выплеснулось в организм где-то в районе почек, гр-рм — это он поднес руку ко лбу… а вот хр-рм в запястье прозвучало диссонансом. Потом Лекс вспомнил: старая травма, клюшкой рубанули…
Он посмотрел на Урса. Тот очень внимательно глядел ему прямо в глаза.
— Мой господин, вы уверены, что никогда раньше не работали с трансформерами? — негромко спросил он.
Лекс покачал головой.
— Н-нет… Разве что в детстве, — усмехнулся он и пояснил, встретив недоуменный взгляд Урса: — Игрушки. Но на лапифов они не были похожи.
— Очень странно, — заметил Урс. — Честно говоря, не ожидал такой, извините, мой господин, прыти с вашей стороны. Кажется, у вас гораздо большее количество генов Изначальных, чем можно было бы предположить. Похоже, те люди, которые создали этих роботов, не зря боялись, когда использовали не до конца им понятные технологии.
— Опять Изначальные? — слегка поморщился Лекс. Урс медленно наклонил голову.
— Наверное, вам стоит вести себя осторожнее в теле лапифа, мой господин, — негромко произнес он. — Кто знает, что может произойти.
— Хорошо, — легко согласился Лекс, мысленно отмахнувшись от предупреждения: он чувствовал себя в шкуре робота очень свободно и комфортно и совершенно не собирался излишне осторожничать.
Свобода — ключевое слово, понял он, едва ли не приплясывая от нетерпения: так ему хотелось обратно, в серебристый сгусток пышущих небесным жаром электронов и легкую приветливость жгучего подвижного металла.
