Юрий Корчевский - Корсар
– Стало быть, судьба, – согласился я.
– Я ещё выпью, чтобы душа отмякла. Внутри ровно заледенело всё, а теперь вроде отпускать начало. Правду про тебя бают, что ты дочь наместника вылечил да хана казанского?
– Ну не самого хана – визиря его.
– Гляди-ко, не соврали, значит, люди. Ну, раз дочку наместника самого лечить отважился, стало быть – в силе своей уверен. Другой бы испугался – головой ведь своей рисковать приходится. Слышал я о Демьяне-то – крут на расправу мужик!
– А то! Зато теперь друзьями стали. Запросто в дом его вхож. Вот и на обручении дочери его, Ксении, был.
– Надо же, повезло как!
– Кому?
– Вот дурья башка, прости господи! Тебе! С таким человеком знаться!
– А я думал – дочери его.
– И это тоже.
Купец выпил ещё. Лицо его раскраснелось, он сильно опьянел. Не думаю, что его можно кувшином вина свалить, вероятнее всего – нервное перенапряжение сказалось.
– Эй, кто-нибудь! Помогите хозяину, устал!
Вбежали слуги.
– Ох, Михаил свет Сергеевич! Сейчас мы тебя под белы рученьки – да в спаленку, спать-почивать.
Прислуга увела купца, а я пошёл в спальню к Пелагее. Пощупал пульс посмотрел повязку. Ну теперь можно и мне прилечь, устал.
Я прошёл в отведённую мне комнату, снял сапоги и, как был в одежде, улёгся на постель. Не бежать же в исподнем, если случится что.
Ночью вставал пару раз, проверял состояние Пелагеи.
Утром сделал перевязку, присыпав шов тёртым сухим мхом. Он неплохо впитывал сукровицу и обладал противовоспалительным действием.
День проходил за днём, Пелагея понемногу набиралась сил, садилась в кровати. Появился аппетит. Кожа пока ещё бледная, но ведь у неё и кровопотеря была, да и на солнышко давно не выходила.
Через неделю я снял швы. Пелагея уже сама ходила, но живот её был туго стянут длинной холстиной во избежание появления грыжи.
Купец по нескольку раз за день навещал жену, радовался, что она пошла на поправку. Потом исчезал по своим делам.
– Подзапустил я дела-то с болезнью жены, теперь поправлять надо, – объяснял он мне причину своих отлучек. – Веришь – как камень с души упал, и работа в радость стала.
А ещё через несколько дней я решил, что моя миссия в Суздале закончена. Пелагея уже свободно ходила, боли не беспокоили, и она понемногу начала заниматься домашним хозяйством. Единственное, что я ей рекомендовал – поносить ещё месяц-другой тугую повязку на животе, вроде бандажа, и не поднимать тяжестей.
За ужином я сказал Михаилу, что Пелагея в моём наблюдении больше не нуждается, и завтра утром я намерен возвращаться во Владимир. Оба – и Михаил и Пелагея – меня горячо поблагодарили.
Утром слуги вывели моего осёдланного коня. Однако проводить меня вышла только хозяйка, Михаила не было. Я был удивлён и даже обиделся слегка: денег за работу он мне не дал, да проводить не вышел.
Пелагея извинилась за мужа, пояснив, что Михаил уехал спозаранку. Ну и чёрт с ним, две недели бесплатной работы, за спасибо. А, ладно, плевать, зато Пелагея поднялась, и совесть моя чиста – я сделал всё, что было необходимо, и вижу – неплохо. Переживём, бывало и хуже – взять хотя бы ту же Флоренцию.
Показалась стена Покровского женского монастыря. Слышал – Иван Грозный использует его как место ссылки опальных женщин знатных боярских фамилий.
Ехал я по суздальской дороге не спеша – теперь-то что уж коня напрягать? Настроение было так себе – унылое, можно сказать.
Когда до Владимира оставалось совсем недалеко, я заметил знакомый поворот – к поместью Матвеевой Вари и отца её Аристарха. А заеду-ка я к ним – хоть развеюсь, может, и настроение подниму.
Я пустил коня галопом. Встречный ветер хлестал в лицо. Утренняя свежесть давала о себе знать прохладой – солнце только начало свой разбег по небосводу, но я почти не чувствовал холода. Варюха-горюха! Как мне надо было, чтобы сейчас рядом оказался человек, который меня понимает! Может быть, зря я был к ней так сдержан? Я так и не разобрался в себе: любовь это или просто жалость? «А ведь и ей нужны были поддержка, опора, надёжное плечо», – подумал я. Да вот только смог бы я ответить ей любовью, если и сам не знаю, люблю ли? Ведь как просто: прижать женщину к груди, сжать её в объятиях, наговорить ей горячих слов… А если тепла моего хватит только до утра? Получится – обманул ожидания доверившейся женщины. Как это в Писании: «Каждый уделяй по расположению сердца, не с огорчением и не с принуждением; ибо доброхотно дающего любит Бог». Нет, торопить события нельзя, принуждать сердце негоже! Посижу с Варей и Аристархом, поговорим о жизни, ещё раз присмотрюсь к ней, к себе прислушаюсь. А там – видно будет. Решив так, я пришпорил Орлика.
И снова, как прежде, колотилось сердце, отсчитывая бешеными ударами быстро тающее расстояние до усадьбы Матвеевых.
Вот и знакомый мостик, за ним усадьба виднеется. Я пересёк поле – уже и ворота видны. Только уж что-то многолюдно во дворе. Перед воротами кони стоят, возок с парой гнедых. Довольно необычно для всегда тихого поместья. Душу мою охватило смятение.
Подъехав к воротам, я спрыгнул с коня и подошёл к кучеру, что сидел на облучке возка. Поздоровался.
– И тебе доброго здоровьичка, барин.
– Зачем народ съехался, по какому поводу торжество?
– Так сваты приехали, Варвару сватать.
Опа! Новость меня оглушила. Казалось, сердце оборвалось.
– За кого же?
– Да за боярина Карасёва.
– Что-то я не припомню такого, откуда он?
– Из Юрьевца.
– Сколько же лет ему?
– Точно не скажу, но с виду – постарше тебя будет. А ты что интересуешься – родня ихняя?
– Да нет, знакомый.
Что сегодня за день такой неудачный? То Михаил времени проводить не нашёл – уехал, почитай, не попрощавшись, денег за работу не заплатил, а тут ещё Варю сватать приехали… А впрочем, сам виноват. Коль девушка по душе, надо было мне раньше подсуетиться. «Опоздал!» – в горле застрял комок, сердце сжалось.
А ведь наверняка Аристарх руку к сватовству дочери приложил. И толчком могло быть посещение моей амбулатории и наш с ним разговор. Что он тогда узнал о моём обустройстве во Владимире? Что я снимаю угол у Ефросиньи? Да кто же в здравом уме выдаст единственную дочь за голодранца и бомжа?
Я, не прощаясь, развернул Орлика.
Коня я не подгонял, а сам он не торопился – останавливался где хотел, травку щипал и шёл дальше. Я же был погружён в мрачные размышления и удручён. Конечно, сватовство Вари – не крах для меня, но было обидно, саднило в душе. Настроение было настолько паршивое, что я проехал мимо имения Татищева. Не хотелось мне сейчас улыбаться. А может – всё же заехать да напиться в доску, в хлам? Нет, настроение не то.
К дому подъезжал уже в сумерках. Сейчас поужинаю с Ефросиньей и – спать.
Около дома маячила подозрительная фигура. От ворот ко мне качнулась серая тень. Я насторожился – неужели злоключения будут преследовать меня весь день? – и схватился за нож. Добрые люди не стоят у ворот.
– Лекарь, это ты? – услышал я незнакомый голос.
– Я. Кто это, назовись. – Неудачи сегодняшнего дня распирали меня, и я едва сдерживал раздражение, готовое прорваться наружу. Лучше в такие минуты меня не трогать. Думаю, тон, которым я ответил, сомнений не оставлял – шутить не люблю!
– Ты меня всё равно не знаешь. Давно тебя поджидаю, – в перепуганном голосе сквозила растерянность.
– А что случилось?
Я убрал руку с рукояти ножа.
– Заждались мы тебя, долго ли было из Суздаля во Владимир возвертаться?
– А ты кто такой, чтобы допрос мне учинять? Пшёл вон с дороги! Шпынь!
– Остынь, лекарь. Я холоп Михаила Гладкова. Мы тебя с полудня ждём.
– Где же сам Михаил, что-то я его не вижу.
– Пойдём со мной, провожу, – миролюбиво предложил незнакомец.
– Ты иди, а я поеду.
Что-то мне не нравился этот разговор, какой-то он неопределённый. Хотел бы ограбить – напал бы, не разговаривая. Да и грабить меня – пустое, денег я не получил, а с собой впопыхах не взял. Даже калиты поясной не имел.
Незнакомец уверенно шёл вперёд, я на коне – за ним.
Если это действительно холоп купца, то что ему здесь, в чужом городе, делать? Зачем я ему срочно потребовался, на ночь глядя? По обычным делам с утра приходят. Я терялся в догадках. Не с Пелагеей ли что стряслось? Так не зазывали бы неведомо куда, у Ефросиньи бы и поговорили, коль потребовался. Иль купец почудить решил? Так не на того нарвался!
Перед воротами, за которыми виднелся каменный двухэтажный дом, неизвестный остановился, зашёл в калитку, распахнул ворота и бодро крикнул:
– Заезжай, лекарь!
Я спешился, завёл коня. Посмотрел по сторонам, оглядывая двор. Окна дома темны, не похоже, что здесь кто-то живёт. Двор тоже пустынен и тих – не кудахчут куры, не хрюкают свиньи – живности не слышно вообще. Нет даже собачьей будки, равно как и собаки. Вдруг в черноте одного окна метнулся и тут же погас огонёк. Или показалось?
