Ян Валетов - Дураки и герои
Руки у Аль-Фахри были по-прежнему скованы наручниками спереди, и выглядел он, мягко говоря, не очень. Взгляд, которым он одарил свободно восседающего у костра Михаила, был далек от благожелательности.
Аль-Фахри промолчал и уселся прямо на землю, скрестив ноги.
– Когда вас приветствуют салямом, отвечайте так же или еще лучше. Поистине, Аллах подсчитывает всякую вещь… – произнес Рашид с иронией. – Неужели ты плохой мусульманин?
– Ва алейкум ас-салям, – нехотя буркнул Хасан. – Но я не желаю тебе мира, Рашид. И не желаю тебе благополучия. Ты тычешь мне в глаза словами Пророка, но забываешь, что он говорил: «Мусульманин – это человек, у которого руки, язык и сердце целомудренны и чисты».
– О да… – отозвался из полумрака Рахметуллоев и снова негромко хохотнул. – Я и забыл… Совсем забыл!
И тут же добавил по-русски:
– Видишь, Миша! Меня просто преследует мое пионерское прошлое! Как не стараюсь я проникнуться идеей, а проклятый атеизм заставляет меня думать только о деньгах!
– Что он сказал? – спросил Хасан, глядя на Михаила в упор.
– Сказал, что любит деньги больше, чем Бога… – ответил Сергеев серьезно. – И говорит, что этому его учили с детства.
– Что интересно, – произнес Рашид не менее серьезно, – вы, двое, ничем не лучше меня. Один – готов все сделать ради идеи, хоть идея эта состоит в том, чтобы угробить как можно больше израильтян и отобрать у них кусок земли, который раньше принадлежал англичанам и на котором палестинцы, сидя мирно и тихо, занимались торговлей и ни о какой независимости и не думали…
Хасан оскалился. За эти дни он научился показывать зубы профессионально. Улыбка была по-настоящему волчьей, только здесь ею было никого не испугать.
– Второй, – продолжил Рахметуллоев, не меняя интонации, – готов сложить голову за то, чтобы этого не допустить, и при этом не знает, чего именно и где он должен не допустить, и зачем должен рисковать головой тоже не знает. Он вообще ничего не знает, потому что его просто бросили в гущу событий, как щенка. Не снабдив информацией, разыгрывая «втемную», бросили, полагаясь исключительно на то, что кривая вывезет, а если не вывезет, то и невелика потеря.
– Да ладно тебе, – сказал Сергеев. – Каждому – свое… Раз уж ты проводишь такой толковый брифинг – не отвлекайся. Считай, что мы все осознали! Прочувствовали. И твое циничное величие, и нашу идеологическую мелкотравчатость! Что мне завтра предстоит штурмовать?
Хасан посмотрел на Сергеева, чуть наклонив голову, с интересом.
– Мы в 20 милях от взлетной полосы, – пояснил Рашид. – Вот ее-то завтра и предстоит штурмовать…
– Аэропорт? – переспросил Хасан, но Рашид, казалось, не слышал его вопроса.
– Обычная полоса, такая же, как та, на которой вы садились…
– Ты предлагаешь завтра штурмовать кусок земли? – удивился Сергеев. – Просто полосу – без сооружений, без укреплений…
– Без… – подтвердил Рахметуллоев. – И я бы на вашем месте этому изрядно радовался бы! Потому что полосу будут превосходно охранять те, кто приедет встречать груз… Знаете, такие крепкие местные ребята, задача которых – встретить самолеты и доставить контейнеры на побережье…
– В то время, как остальные все еще пытаются перехватить нас в пустыне, – сказал Михаил. – Неплохо придумано, Раш, говорю серьезно, действительно неплохо! А команду по встрече оплатили те, кому груз продал Блинов? Не думаешь, что у Владимира Анатольевича могут случиться большие неприятности?
– Не думаю, – возразил Рашид. – При чем тут он? Груз передан по назначению… А вот Африка – это Африка! В Африке – бизоны, в Африке – гориллы, в Африке большие, злые крокодилы! Тут может случиться все! Армии бесследно пропадали, не то что караваны! Базилевичу очень нужны деньги, а так как мы с Блиновым более не имеем возможности оплачивать его наклонности и пороки… Вот он и решился на крайние меры! И, вообще, кто может торговать украинским оружием? Только настоящий патриот своей страны!
– Базилевича, значит, ты привез на заклание… А меня? А его?
Сергеев кивнул на Хасана.
– Аль-Фахри, – сказал Рахметуллоев тем же безжизненным голосом, которым уже когда-то грозил Михаилу. От этого пергаментного шуршания по спине невольно бежали мурашки. – Ты правоверный и я готов оставить тебя в живых. Мне не нужна твоя кровь. Того, что завтра ты будешь участвовать в штурме, мне вполне хватит. Но не пытайся сделать что-нибудь против меня. Я не Аллах. Я не буду к тебе милосердным.
Выражение лица Хасана не изменилось, ни один мускул не дрогнул на его лице, пока он всматривался в темноту, в которой скрывался Рашид.
– А тебе, Умка, я уже все пообещал, – добавил Раш на русском.
Говори он на фарси или на английском, интонации могли бы быть не столь очевидны для Сергеева, поднаторевшего за годы работы отделять правду от неправды надежнее любого детектора лжи. Но он говорил на русском. На родном для него языке, интонационными тонкостями которого Рахметуллоев владел в совершенстве.
Сергеев не сомневался в том, что завтра их всех ждет смерть, но если бы даже в душе его и теплилась крошечная надежда, то… Сергеев улыбнулся, глядя в глаза Аль-Фахри, и увидел, как по лицу араба пробежала тень понимания.
Рашид Рахметуллоев лгал. Все было рассчитано и расписано на десять ходов вперед. Плод династического брака не хотел обременять себя обязательствами ни перед Аллахом, ни перед людьми.
Собственно говоря, и самого Раша здесь не было. Игру доигрывала его физическая оболочка, а душа его давно уже была там, где в полумраке сокровищниц звенели золотые монеты, на пустынных пляжах шелестели листвой мохнатые пальмы, плескались волны, наползая на белый, словно мел, песок… Сладкоголосые гурии вились вокруг лоснящегося от жира и масла тела Рашида Мамедовича, касались его кожи твердыми горячими сосками, и пышные ягодицы их чувственно вздрагивали… И качалась на пологой волне белоснежная яхта, и восхитительно ласкал нёбо напиток неверных – коньяк! Оставалось только материализоваться…
– Если ты гарантируешь нам жизнь, Рашид, – сказал Сергеев по-английски, – то считай, что мы договорились! У нас просто нет другого выхода!
– Ну, вот и хорошо! – отозвался Рахметуллоев, и рассмеялся своим по-детски звонким смехом.
Глава 9
Каждый шаг, сделанный Сергеевым прочь от лежащего на ящике автомата, уверенности ему не прибавлял. Кто мог знать, что надумал Мангуст? У Михаила были живейшие сомнения в том, что куратор идет к нему навстречу безоружным. Голые руки можно толковать по-разному…
Он сделал еще несколько осторожных, скользящих движений, особенно старательно избегая хлюпающих звуков – под ногами уже блестела вода, а автоматика продолжала лить вниз воду из пожарного резервуара. У края стеллажа Сергеев оглянулся. Оружия не было видно в полумраке, но ему надо было запомнить расстояние и направление движения. На всякий случай.
Выступив из-за полок в широкий проход между двумя секциями, Михаил увидел Мангуста. Тот стоял, расставив длинные, худые ноги на ширину плеч, слегка наклонив голову. Руки свободно свисали вдоль туловища. Сергеев аккуратно выдохнул воздух между сжатых зубов. Автомата у Мангуста не было.
Андрей Алексеевич смотрел на бывшего кадета хоть и исподлобья, но весело: на перепачканном маскировочной пастой лице то и дело вспыхивала полоска зубов.
С их последней встречи куратор не изменился. Впрочем, что значил год для этого сухощавого, скрученного из мышц и жил человека? Он был почти таким же, когда Михаил впервые вступил в стены Школы. Почти таким же. Может быть, морщины, рассекавшие его лицо тогда, казались чуть мельче, да и не было яркой, фарфоровой улыбки – не имелось в те годы такой техники протезирования, и оскал Мангуста был желтоватым от крепкого табака и чая, до которых Андрей Алексеевич был большой охотник.
Облегченный вздох Сергеева, по-видимому, не ускользнул от внимания куратора, и он рассмеялся, не сводя с воспитанника взгляда.
– Что? Боялся, что обману?
– С тебя станется… – выдавил из себя Сергеев.
Расстояние между ними было метров восемь. Всего ничего, но для атаки великовато. Даже Мангуст с его вьетнамскими штучками не смог бы сократить его до контактного мгновенно.
– Не того ты боишься, Умка, – сказал Мангуст спокойно. – Что толку бояться автомата? У нас тут с тобой свой гамбургский счет, в нем огнестрелу места нет. Автомат – штука хорошая, но он не для удовольствия. Для удовольствия надо чувствовать смерть врага пальцами, кожей, телом… Ты понимаешь, о чем я говорю?
– О да… Понимаю, конечно! Так, как ты убивал Кручинина? Да, Мангуст?
– Сдался тебе этот Кручинин! Кто он тебе? Не он тебя – ты его на спине тащил! А потом я вас обоих! Какая тебе, на хер, разница, кадет, кого и как я убил?
– Есть такое слово, Андрей Алексеевич – дружба. Ты понимаешь, о чем я говорю?
