Черный день. Книги 1-8 (СИ) - Доронин Алексей Алексеевич

Напротив находилась булочная «Французский батон», но сейчас Саше было не до хлеба, хотя к хозяевам булочной он относился нормально. Они с Анжелой там покупали и булки, и ржаной хлеб, и тот самый французский, с хрустящей корочкой.

Это был крохотный осколок старого мира — потёртое, слегка осыпавшееся великолепие витрин и украшенного лепниной потолка, который не закрыли гипсокартоном, а просто подмазали трещины и оставили как есть. Раньше там была не булочная, а что-то иное.

Дальше в ряду шла лавка древностей «Зигзаг». Держал её человек по фамилии… а может, прозвищу Хорст. Имени его Саша так и не узнал.

Хоть и говорили все, что Остров маленький, но Младшему этот бывший район большого Питера казался очень большим. Именно потому, что здесь на ограниченной площади можно было встретить настолько разных людей и разные ситуации, будто из параллельных миров.

Хозяин лавки был лысый, носил иноземные армейские ботинки на толстой подошве, камуфляжные штаны и рубашку на подтяжках со всегда закатанными рукавами. Ему Младший иногда сбывал старинные монеты, украшения и различные редкости, типа оружия из заброшенных музеев.

Пару недель назад он принёс Хорсту «фашистский автомат». Понятно, не из земли, а из подвала музея артиллерии в Петроградском районе. В Питере военных музеев много, сувениры можно найти в любом, даже если там уже тысячи порылись. Но надо было уметь разбираться. Интуиция тогда подсказала Младшему, который целенаправленно ходил с картой по музеям и проверял их подвалы и подсобки, что это не боевое оружие, а артефакт. Он его в фильмах видел. Про фашистов и ту самую мировую войну. Которая была перед Войной. Может, и можно было добиться, чтобы он стрелял, но как раритет автомат мог иметь более высокую цену.

И тут ему пришлось выслушать десятиминутную лекцию про то, чем отличаются немецкие нацисты от итальянских фашистов. И почему важно не называть этот автомат «шмайсером». И про историю создания автомата Калашникова — до кучи. Верить этому или нет, Младший не знал. Но подыгрывать тем более не захотел.

Хорст исподтишка враждовал с сапожником Ашотовичем, называя его «хачиком» и поклонником кровавого упыря. Но вслух на улице он такие вещи не произносил, сквозь зубы кивал соседу по торговому ряду.

А ещё он изготавливал зловещие украшения из черепов.

«Эти твои артефакты − от слова фак. Эти медали, которые ты принёс, — сувенирные, чувак, — говорил ему в прошлый визит Хорст. — Их выпускали миллионами. А эти значки почётных трактористов и отличников народного образования… на хрена мне побрякушки давно рассыпавшихся в прах совков, паря? Принеси мне настоящие ордена Второй Мировой, да и то возьму не все, а только редкие. Ну и зубы золотые тоже неси. За тридцать штук заплачу хорошо, но больше не возьму.

Это была трудная задача. Когда случилась Война, золотых уже не ставили. Металлокерамику только. Только у старых скелетов на кладбищах они и остались. Вряд ли Хорст собирался перепродать золотые зубы стоматологу Якину, державшему кабинет на этой же улице. Скорее, хотел изготовить из них какую-нибудь жуткую композицию. Но Младший никогда не взялся бы за такой заказ. Есть вещи, которые даже для него были за гранью.

И про медали за Победу тоже… Мерзко это. Награды, которые кто-то получил за подвиги, пусть он и давно истлел… продавать человеку, который из зубов орнаменты делает. Пусть та война, Вторая, была и не такая масштабная, как Третья… но Сашка ещё с детства помнил, что День Победы был праздником у них в Прокопе... да и в остальной Сибирской Державе у Богданова тоже. Его отмечали, хоть детям те события казались такими же дальними, как Отечественная война 1812 года. В Заринске даже фейерверки запускали (в Прокопе у них с пиротехникой было туго, порох для ружей-то был дефицитом). Но зато ставили какие-то сценки, смотрели хронику, пока телевизоры и DVD были. Старики в основном.

С тех пор в эту лавку он старался пореже заходить. Плохой человек этот Хорст. Хотя шмайсеры только ему можно сбыть, больше их никто не берёт.

А стоматолог Якин зубы золотые действительно ставил, но говорил, что отливает их сам. Брал дантист за свои услуги очень дорого. Чёртов живоглот! Даже тут, на Острове, у многих плохие зубы, поэтому без заработка он не сидел. Мимо его двери Младший прошёл, не останавливаясь, чтобы лишний раз не вспоминать про зубную боль. Вроде пока она его не беспокоила, но это дело такое — застигнет, и что будешь делать? Порошки-то можно купить в аптеке в этом же ряду, но толку от них мало. Всё равно придется лечить. И тут непонятно, чего бояться — боли от сверления без укола или счёта за услуги. Скорее − второго. Боль можно вытерпеть. И всё равно в пустошах с этим хуже. То есть − вообще никак.

Следующей была лавка «Богемия». Там тоже продавались древности, но менее брутальные, более утончённые.

Если у Хорста на видном месте стоял пулемет MG, то в «Богемии» был дверной колокольчик, бамбуковые занавески, китайские божки, африканские маски и целая витрина с кальянами и другими восточными редкостями. В воздухе витал запах благовоний.

«Благовония — это то, что хорошо воняет», — расшифровывал термин для себя Младший.

Антиквар Пётр Аполлонович говорил, грассируя, носил длинные волосы (единственный, у кого они длиннее, чем у мажордома Баратынского), и беретку, которая почему-то ассоциировалась у Саши с Францией. На нём всегда были идеально выглаженные брюки и бархатный пиджак с нарукавниками. Чтобы не протирались рукава, как он объяснил. Всегда безукоризненно чистый воротник шёлковой рубашки и ухоженная бородка, которой антиквар уделял много внимания.

За такой вид за пределами Питера его просто убили бы и съели. А может, побрезговали бы. В Сибири тем более не поняли бы, потому что жили с таким мнением, что мужик должен быть, блин, похож на мужика. А тут ему не просто позволяли жить — он ещё и процветал. Говорят, длинноволосый не унаследовал лавку и не купил, а получил в управление, когда её «отжали» у прежнего владельца михайловские. Как бы то ни было, дела в «Богемии» шли хорошо. И сам Михайлов, уж на что брутальный, Петра Аполлоновича не обижал. Понятно — тот был курицей, которая золотые яйца им несла. И поэтому мог гнуть пальцы перед такими, как Саша. Никто его древности не покупал, кроме десятка человек из верхов. Зато он давал в долг, и проценты накручивал большие. Но к нему все равно ходили, потому что он давал на сутки и без залога. В более диком месте его бы просто зарезали ночью, а здесь приходилось расшаркиваться, потому что он платил мзду в «Фонд безопасности» Михайлова. И по первому звонку к нему сразу выехала бы группа реагирования. У него даже был телефон. И к должникам тоже выезжали.

Этому хлыщу Младший собирал экспонаты из музеев, находящихся в других районах бывшего Питера и даже за городом. Но жаден был антиквар, и даже за вещи, которые выглядели очень изыскано, мог заплатить не больше, чем десяток банок рыбных консервов. Не довоенных, ясное дело, новых, с рыбзавода. Но всё равно мало. Младший, конечно, ещё не доставлял ему настоящего Фаберже или какого-нибудь Айвазовского, но наверняка и тех буржуй оценил бы в селёдку, кильку или шпроты, разве что побольше количеством.

После таких сделок, выйдя за дверь, Младший сквозь зубы называл хозяина лавки лицом нетрадиционной ориентации.

В следующем здании в подвальчике находился ломбард, дверь которого была под стать бомбоубежищам. Оно и понятно — тут давали в долг под проценты, чуть более божеские, чем у длинноволосого, и принимали вещи в залог.

Младший прошёл мимо спокойно. Он владельцу ничего не должен, уже расплатился. А задерживать платежи было нельзя — владелец Гурам тоже ходил под главным хозяином, тем самым, с наколками на пальцах. И тот сразу прислал бы коллекторов и не посмотрел бы, что Молчун его собственный боец. Поначалу без паяльника и зубных клещей, просто для беседы. Обычно этого хватало. Долги — это святое. Более святы только карточные долги. За них вообще могли всё что угодно с человеком сделать. Таковы Понятия, по которым Остров по факту жил.