Василий Головачев - Запрещенная реальность. Перезагрузка
– А надо бы. Пойти в воспитатели, что ли?
– В детский сад.
– Необязательно.
– Каждому воспитаннику будешь вручать чёрную метку?
– Найдутся методы потолерантнее.
За столиком с туристами из России заржали.
Посетители начали оглядываться на компанию.
– Смех без причины – признак дурного тона, – скривил губы Вахид Тожиевич.
– Или признак хорошенькой девушки, – пошутил Котов‑старший. – А она симпатичненькая, жаль, что связалась с этими хлыщами.
Парни между тем заговорили громче, перебивая друг друга. В их речи прозвучало слово «рашка».
Матвей прислушался: говорили о России, это она была «рашка», и говорили презрительно, как об отстойнике недалёких, умственно отсталых «жлобов и лузеров». Было понятно, что молодые люди читали труды Акунина, выражавшегося почти так же о русском народе и о России, и опусы известного «оппозиционера с запашком» Макаревича.
– Чёрт! Встать, что ли, морду набить? – поморщился Самандар.
Василий Никифорович посмотрел на него, сдвинув брови, и Вахид Тожиевич ответил жестом: мол, успокойся, я в норме.
Однако неожиданно в процесс «отдыха» компании вмешалась другая сила.
Из-за столика в дальнем углу зала встали два джентльмена в хорошо сшитых костюмах, седовласый и черноволосый, с проседью в густых волосах, обоим было за шестьдесят, и подошли к веселящимся парням. Седовласый вдруг схватил парня с петушиным гребнем из крашеных волос на голове за шею и сунул головой в блюдо с рыбой.
– Веди себя прилично, щенок! Ты живёшь не в «рашке», а в России, великой стране великого народа, с великой историей и традициями! Уважай её жителей! А если мозгов хватает только на помои в её сторону да на золотые цацки, переезжай в Европу!
Всё произошло так быстро, что спутники парня оторопели, вытаращив глаза. Да и посетители ресторана не сразу поняли, что происходит.
– Ты чо, козёл?! – первой возмутилась девушка. – Обкурился, что ли?!
Приятели парня с гребнем вскочили.
– Сидеть! – негромко, но с такой силой проговорил черноволосый спутник седого, что молодые люди оторопели. – Здесь вам не Воронеж, живо в СИЗО загремите! Чтоб духу вашего здесь через минуту не было! Да и вообще в Брюсселе! Я позабочусь, чтобы вас выдворили!
– Отпусти! – просипел втиснутый лицом в рыбные кости парень.
– Вы тут не одни, ублюдки! – процедил сквозь зубы седой. – Ведите себя прилично!
– Отпусти, – кивнул черноволосый.
Седой отпустил шею молодого человека, и оба вышли из зала, сохраняя достоинство, словно не имели никакого отношения к происходящему. Ошеломлённая компания не решилась их преследовать, хотя переживала долго, с криками возмущения и предложениями вызвать полицию или «догнать чмо и сломать сопатку».
– А ты говоришь – нет патриотов, – с удовлетворением усмехнулся Василий Никифорович.
– Уважаю! – выставил большой палец Самандар. – Старая гвардия. Есть ещё настоящие мужики на свете. Хотя быдла с деньгами всё равно больше. Капитан, как ты на это смотришь?
– Хороших людей больше, – пробормотал Матвей.
– Это ты просто молодой ещё, не научился смотреть на мир глубоко. Чёрная идеология, одолевшая СССР, победив Запад, умело опутала всю Россию, и количество хороших людей, объевшихся интернетовской пропаганды, желающих жить одним днём, «здесь и сейчас», ради себя любимого, с каждым днём увеличивается в геометрической пропорции. А коэффициент добра цивилизации, между прочим, остаётся низким.
– Нужно воспитывать…
– Вот мы и воспитываем… как можем. Пока – страхом, так как бандиты подчиняются только грубой силе, а потом, глядишь, и до светлых интерактивов дойдём.
– Если доживём, – обронил Василий Никифорович.
– Что ты имеешь в виду?
– Впереди бой в Киеве.
– Ничего, с нами наши боги, как говорили в старину, да и посланники инфарха на нашей стороне. Кстати, Горшин не звонил?
– Мне нет.
– Мне тоже, – сказал Матвей. – Дива сообщила, что он уже в Киеве, решает проблемы.
– Какие?
– Об этом я не спросил, но думаю, что он пытается найти выход к замку Акарин, где Рыков спрятал Вещи. Дива тоже туда собирается, мы встретимся.
– Мне бы пообщаться с ними, – сказал Самандар.
– Давайте о делах здесь не говорить, – сказал Василий Никифорович.
Обед заканчивали молча, поглядывая на сбавившую тон компанию молодых соотечественников, с которыми теперь можно было столкнуться в любом уголке планеты.
К пяти часам по местному времени вернулись в гостиницу, решив не тратить время на экскурсию по городу. Но Матвей всё же не усидел в номере, узнал у отца, что встреча с нужными людьми состоится в отеле аж в девять часов вечера, и два часа провёл в старинном центре Брюсселя, сделав на мобильный телефон несколько снимков самых интересных, по его мнению, шедевров архитектуры. Посетил Гран-Плас, погулял по авеню Луизы, полюбовался на королевский дворец и Сакре-Кёр, прокатился по одной из линий брюссельского метро (всего таких линий было шесть), отметив, что московская подземка чище и красивее, и сфотографировал-таки Атомиум, сделав селфи.
Несмотря на захвативших город, да и всю Европу, беженцев из Африки и Ближнего Востока, Брюссель умудрился остаться европейским, хотя смуглолицых прохожих на его улицах было больше, чем белолицых. Вели они себя в центре прилично, по оценке Матвея.
В половине девятого он вернулся в отель, не заметив за собой никакой слежки и вообще каких-либо опасных движений вокруг.
Отец находился у себя в номере, сидел за планшетом, разглядывая какие-то рисунки и схемы.
– Что-нибудь нашёл? – впустил он сына.
– Всё тихо, – понял его вопрос Матвей. – Никто никуда не торопится, полгорода бродит по улицам, в основном – мусульмане, судя по одежде, остальные сидят в кафе и пьют пиво.
– Попробовал?
– Нет, ты же знаешь, я пиво не люблю. Вы ужинали?
– Только что. Если хочешь – сходи в ресторан, успеешь.
Матвей бросил взгляд на рисунок в компьютере отца – нечто похожее на ферму ажурного моста, – но спрашивать, что это такое, не стал. Если бы отец захотел сказать ему, что изучает, сказал бы.
– Хорошо, схожу.
– У тебя минут сорок, потом ко мне.
Ужинал он в ресторане Le Maison, заполненном наполовину, с небольшими столиками, накрытыми розовыми скатертями. Здесь даже стены были розовыми и люстры.
Попробовал салат с крабами, съел щупальце осьминога, оказавшееся вопреки опасениям мягким и нежным, и выпил кофе «Амбасс» со сливками.
Переоделся в номере, зашёл в номер к отцу, уже готовому к выходу; одет Василий Никифорович был как чиновник Евросоюза, в тёмно-синий костюм с галстуком и значком ООН на лацкане пиджака.
