Вячеслав Шалыгин - Будущего.net
В самолете обнаружились плоты. Мы погрузились в них, но очень долго не могли сориентироваться, куда нам плыть. Сплошная серая облачность над Карибским морем, волна примерно в три балла и обстрел не давали нам сосредоточиться…
Наконец самолеты оставили нас в покое. Из трех плотов на плаву остался только наш. Но и на нем каждый второй был ранен. Уцелели только мы вчетвером. На перевязку ушли все запасы бинтов и пластырей и даже часть одежды, но хуже всего было то, что почти сразу кончилась вода. А сколько нам придется болтаться в море, было неизвестно. Лейтенант Волков нашел в аварийном комплекте компас, но определить по нему, куда следует двигаться, мог только второй пилот, а он получил тяжелое ранение и лежал без сознания. Ни мой шеф, ни Ефимыч в географии почему-то не разбираются. Во всяком случае, в географии северного полушария. Так они сказали сами. Анна тоже не смогла определить, где ближайший берег. Тогда мы, вернее, они решили плыть на запад. Потому что там рано или поздно должна обнаружиться земля. Предположительно Ямайка или, если промажем, континент. Хотя до него добраться сил нам наверняка не хватит.
Первыми на весла сели мы с Ефимычем. Гребли часов шесть. Под конец я уже ничего не соображал и хотел одного – пить. Володя пытался процедить морскую воду через фильтр противогаза, но получалось мало; с допотопным угольным фильтром у нас была всего одна маска, остальные с новыми, в которых используются ионообменные смолы. А еще эта вода была все равно соленой. Не такой, как за бортом, но и не пресной. Но тут уж ничего не поделаешь, и мы пили.
Когда начало смеркаться, море успокоилось, но легче нам не стало. По крайней мере морально, потому что умер пилот. Он захрипел, выгнулся, как борец, потом у него изо рта пошла кровь, и он обмяк. Володя закрыл ему глаза и сразу же сбросил в море.
Я долго смотрел на то место и все ждал, что появятся акулы, но ничего не увидел. Просто море. Серо-зеленое, почти без волн. Тут меня сменил Волков, а Ефимыча – Анна. Но отдохнуть или поспать нам не удалось. Трое оставшихся раненых, увидев, что случилось с пилотом, закатили истерику. Один не мог шевелиться и потому просто орал, пока не охрип, а двое других – молодая женщина с простреленной ногой и мужчина с осколочными в плечо и в голову – они едва не перевернули плот. Хорошо что он устойчивый, восьмиугольный, и все восемь его сторон – это отдельные баллоны. Надуваются они из одного источника, но потом срабатывают клапаны, и спустить их можно лишь по отдельности. Это хорошо потому, что пока мы вязали мужчину – его зовут Алик – и пока Ефимыч вводил ему в вену последний запас промедола, девушка ухитрилась подползти к Волкову и ударить его складным ножом. Как мы позже выяснили, она не поняла, что пилот умер, и решила, что Володя начал избавляться от раненых, как от балласта. В лейтенанта она не попала, потому что в последний момент Анна заметила нож и успела пнуть диверсантку в бок. Но баллон девица все-таки проткнула. Тут Володя разобрался, что к чему, и выбил у нее ножик, затем бросил ее животом на дырявый борт и связал руки за спиной. Пока он обматывал ей запястья и щиколотки ее же шнурками, баллон прилично спустил, и примерно минуту злодейка была вынуждена лежать лицом в воде. Потом она долго кашляла и страшно ругалась, но в конце концов поверила, что пилот скончался, и угомонилась. Пока мы успокаивали этих психов, прошло часа два. А потом еще два часа мы с Ефимычем заклеивали дырку и накачивали баллон. Получилось не очень, приходилось каждый час его подкачивать, но если учесть, что заклеивали мы подручными средствами, лучшего желать не приходилось.
Ребята нас пожалели и дали поспать лишние полчаса. Но просыпались мы все равно тяжело. Обсудив, кто сколько натер мозолей, мы решили сократить вахты до четырех часов. Это, конечно, не помогло, но мы хотя бы не так выматывались.
Утром, к исходу моей вахты, Володя начал раздавать воду и обнаружил, что парализованный раненый тоже умер. Мы даже не узнали, как его зовут. На этот раз Волков растормошил «скандалистку» Таню и показал ей, что раненый больше не дышит. Эта истеричка снова разоралась. На этот раз она заявила, что мы придушили парня и что она обязательно доложит кому надо, когда мы выберемся на берег. Я сильно пожалел, что мой автомат утонул вместе с самолетом. Оружие сохранил Ефимыч и, я подозреваю, Володя – тот трофейный «ПСС» – но лейтенант это не афишировал. В общем, борода заявил, что паникеры в военное время приравниваются к диверсантам, и выстрелил у девицы над ухом. «Винторез» – оружие бесшумное, но не настолько, чтобы не понять, что это был реальный выстрел. Для закрепления урока Ефимыч сунул ствол ей в лицо – понюхать пороха. Опаленные волосы, глухота на одно ухо, легкий ожог на мочке и мокрые джинсы мгновенно превратили нашу «вопящую совесть» в пришибленную рабыню. Выглядело это некрасиво, но больше мы не услышали от Татьяны ни единого громкого слова. Только услужливые «да» и «конечно», если нам требовалась ее помощь.
К полудню темп нашего движения снизился, потому что сквозь мутную пелену облаков проступило размытое очертание солнца и стало невыносимо жарко. Наш фильтр окончательно перестал очищать воду, и его пришлось выбросить, чтобы не поддаться соблазну и не принять иллюзию, что он еще что-то может, за реальность. С Таней снова случилась истерика, но на этот раз тихая. Она расплакалась, а потом ушла в себя. Просто сидела в углу плота и смотрела в его колеблющееся оранжевое днище. Мне было ее сильно жаль, но чем я мог помочь?
Володя и Ефимыч переиграли вахтенные пары, отправив Анну на легкую работу – ухаживать за «грузом триста», а меня временно бросили на подкачку. Сами они сели на весла, но не столько гребли, сколько разговаривали. Понять их было вроде бы несложно, однако я все равно не понимал почти ничего. Вроде бы по-русски говорили, а вроде и нет. Чудно…
А к вечеру поднялся ветерок, но не такой, чтобы заштормило, а только против жары. И это было плохо. Мы-то ждали, что начнется дождь и в плот нальется хоть немного пресной воды… Смешно и обидно – умирать от жажды посреди моря. Наш раненный в голову Алик очнулся после укола и попытался напиться из-за борта, но баллон был слишком высок, рукой до воды не дотянуться, и тогда он прыгнул. Вернее, съехал на пузе вниз головой. Я успел схватить его за ногу, но он вывернулся, оставив у меня в руках кроссовку. Честно говоря, прыгать за ним не было ни сил, ни желания, но Волков приказал его достать. Осколок у человека в мозгах, что с него взять? Пришлось купаться.
Вода, как ни странно, последние силы не отняла и даже взбодрила. Умалишенного я догнал сразу, да он никуда и не уплывал – так, барахтался у борта. Пока его вытаскивали, я сделал круг почета и влез на плот другим человеком. Оценив результат, искупаться решили все. Раздевались без стеснения, догола и плескались будто дети. И откуда силы взялись? Не повезло опять только Тане. Мочить в соленой воде рану было по силам только чокнутому Алику – он, по-моему, так ничего и не понял. Потому что в принципе ничего не соображал. Пока мы купались, он сидел привязанный к страховочному тросу и безучастно смотрел в море. В общем, когда мы освежились…
А Волков определенно неравнодушен к Анне… Как он на нее смотрел! Особенно когда она только-только сняла одежду. Огонь, а не взгляд…
Так вот, когда мы освежились, я попросил Ефимыча поддержать мою инициативу и устроить из свободного конца троса нечто вроде петли-люльки. Борода и Володя держали трос на борту, а мы с Аней спустились в воду и страховали снизу. В петлю посадили Таню. Я придерживал ее сзади, а Нюра спереди страховала ее ногу. Короче, Таню нам тоже удалось искупать и не замочить рану. Все эти водные процедуры длились всего лишь час, но как-то сразу сняли суточную напряженность и неприязнь. Может, оттого, что голышом все купались и потом сохли, а может, просто страх прошел. И даже набросившаяся с удвоенной силой жажда нас уже не пугала. Просто лишала последних сил, но мы ее больше не боялись…
Помню, что задремал и очнулся уже затемно. Народ спал, даже Алик. Было очень тихо. Даже волны почти не плескались. Я прислушался к дыханию. Дышали вроде бы пока все. Только хрипло и как-то жестко, будто через трубки для подводного плавания. Я и сам так дышал. Сухой рот, язык – большой, неудобный, царапающий небо, как еще тут подышишь? Я намочил ладонь в лужице на дне плота и провел по губам. Стало больно. Губы потрескались. И вот тут я почему-то понял, что на самом деле нам всем очень скоро крышка. Завтра к вечеру или к ночи, если не произойдет чуда, мы умрем.
А чудес в новых условиях ждать не приходилось. Дождь идти не желал. Искать нас было некому. А радиомаячок Володя и Ефимыч решили не включать до самого последнего момента, потому что рядом был флот американцев, которые нас явно не любят.
Сначала я с ними не стал спорить и принял их решение как единственно верное, но осознание близкого конца меня растормошило, и я задумался. Если маячок будет работать, а флот от нас далеко… Разве это нам чем-то грозит? Вряд ли вражьи адмиралы настолько обозлены, чтобы посылать корабли черт знает куда ради расправы с десятком умирающих пассажиров. Даже самолет вряд ли пошлют. Ведь любому салаге понятно, что больше суток нам не протянуть. Зато те, кто готов нас подобрать, возможно, проходят сейчас мимо в какой-нибудь миле…
