Андрей Лазарчук - Абориген
Не помогло. Сначала было больно, потом очень больно, потом я полежал без сознания, а потом – ничего. Мягкий и мокрый, но абсолютно довольный. Меня охватила дебильная эйфория. Плохо было одно: я не мог шевельнуть левой рукой, она меня просто не слушалась, и для простоты мы пристроили её за пазухой. Там она и лежала посторонним грузом.
Мы даже попробовали ехать. Дорога была уже совершенно нормальная, достаточно ровная, разве что стыки плит кое-где чувствовались, но это ерунда. Но у Лю не было никакого навыка вождения, а я болтался сзади, не прибавляя равновесия ни ей, ни мотоциклу… да и падал я почему-то каждый раз на раненую сторону…
В общем, после пятого или шестого падения я хотел снова встать, но не получилось. Организм сказал: баста. Дальше можете ехать без меня.
119
Последний раз Тину видели часа через полтора после начала гонки, неподалёку от моста между Ливадией и Срединным. Один из гонщиков-наземников, профессиональный оператор (да его все знают – это Вилли Бахман), прихватил с собой камеру и всю плёнку, до которой успел дотянуться, и вёл съёмки на всём протяжении гонок. Пикап Тины попал в его объектив. Потом этот пикап нашли в сухой таиге неподалёку от маяка «Суин» на северо-западном побережье Срединного; баллон пикапа был распорот сверху.
Тину искали долго, но не нашли. Это значит одно: в таигу она попала уже мёртвой или тяжелораненой, в противном случае она выбралась бы. А так, понятно – никаких следов…
Всего при подготовке к гонке и в самой гонке погибло и пропало без вести две тысячи одиннадцать человек; это те, кто известен поимённо. Но я уже говорил, что в сельской местности, особенно на Юге, учёт населения не слишком строг…
Через час после заката на Коробок прилетел из Ясного помощник шерифа, Марк Кёнигсблау, я его помню, он несколько лет назад занимался у меня на курсах выживания. Парень умный и осторожный. Найдя в темноте скалу (что не так уж и просто: маяков поблизости нет, а дальние видны не во всякую погоду), он не попёр садиться, очертя голову, а сделал круг, светя издали прожектором, – а потом еле удрал. На скале копошились как минимум десяток драконов. Увидев вертолёт, несколько тварей бросились его преследовать. И не было Стены, чтобы уйти под её защиту…
Он оторвался на скорости. Ну и повезло, конечно.
Потом выяснилось, что драконы разметали крышу сарая. От моего пленника остался только ботинок.
Люсьена
Он бредил, он кричал: «Поезжай! Одна! Сама! Ты нужна, ты должна! Ты успеешь, ты сможешь! Ты вернёшься! А я тут пока полежу…»
Дурак.
120
Я миновал ещё один пожар: на склоне холма выгорала трава. Огненный контур вокруг плеши напоминал Армена в профиль.
Интересно, этот старый бандит уже финишировал? Скорее всего, да. Теперь-то ему на Земле ничто не грозит…
Ладно. Даже если у меня не получится, его подлечат и так. Но почему это у меня должно ничего не получиться?
Башня долго-долго не приближалась, а потом вдруг – прыжком – оказалась совсем рядом. Предки, какая огромная, какая страшная она была вблизи! Непонятная, слепящая огнями, подавляющая. Всё вокруг облито было пылающим туманом или дымом, не знаю. Из-за этого терялись пропорции. Не сразу, с промедлением, я всё-таки смог различить-собрать-составить из разрозненных деталей – сначала вертолёты, потом людей, и уже потом дирижабли, они не имели размеров и форм, а казались амёбами или облаками.
А потом – наконец – я увидел движущиеся по воздуху рубиновые, чуть размытые по краям цифры, огромные, как города: «9–9 – 6».
Не поверите – я успевал. И не только на банкет.
Теперь мне нужна была дорога…
С первого захода я не сел, по дороге нёсся обвешанный прожекторами грузовичок, они осветили меня – и ослепили, попали как раз в тот момент, когда я форсировал ночное зрение; и мне пришлось уходить на второй круг. Кстати, это и был тот самый Вилли Бахман, оператор, со своими друзьями.
Я зашёл на второй круг, это заняло чуть больше минуты, обогнал грузовичок, дорога была пуста, только впереди, в километре примерно, горела пронзительно-лиловым пламенем финишная черта, а за ней толпились сотни людей. Всё это было преувеличенно ярким и чётким, как на туристическом плакате.
Земля опять не хотела меня принимать, я тянул, и тянул, и тянул на малой высоте, уже почти остановил моторы, а скорость всё никак не падала, лиловая черта была совсем рядом, а за ней толпа, которая вовсе не собиралась разбегаться, и тогда я сделал глупость: взял ручку на себя. Чуть-чуть. Но этого хватило: самолёт взмыл метров на семь, завис, полностью потеряв и скорость, и управляемость, – и рухнул на дорогу, как раз перед бешено несущимся грузовичком Вилли. Грузовичок зацепил своим крылом моё, меня закрутило и выкинуло на обочину.
Я не пострадал. В таких мелких авариях Собака спасала на сто процентов, не прилагая к этому особых усилий. Однажды мы с ней катились по крутому склону – вот тогда да, тогда ей пришлось постараться…
Но временная обалделость у меня, конечно, была. Даже после простого пятичасового полёта на земле стоишь, слегка покачиваясь. Я же, наверное, покачивался не слегка. Ко мне бежали, и даже с носилками – и вдруг всё покрыл рёв, торжествующий рёв, и захлопали петарды и ракеты, а цифры на небе поменялись и стали «1–0 – 0–0».
Ну вот. Я опять оказался тысяча первым. Рок, просто рок.
Я опустился на землю, дожидаясь, когда подбегут люди. И когда они подбежали – много, больше двух десятков, и наши, и землюки в форме, – я достал из ботинка рожок в виде серебряной лопатки, воткнул его в землю, а потом с планшета отправил в КД уже заготовленное сообщение, а в Нотариат – список наследников…
Дело в том, что я точно знал: Земля никогда и никак не оформляла права собственности на Срединный. Она им владела явочным порядком, по праву сильного, и не более того. Теперь же Срединный, как бесхозное имущество, переходил в мою собственность – со всеми жилыми и хозяйственными постройками.
Планшет характерно пискнул: от КД поступило подтверждение. Я лёг на спину, сложив руки на животе. Пролежал секунд десять. Это было как сон: лежишь, и не нужно вставать. Потом сон кончился. Я приподнялся, сел, встал. Планета качалась. Меня обступали – плотно, но держа дистанцию.
– Так, – сказал я. – По какому поводу веселье? И почему это вы без разрешения топчете мою землю?
Эпилог
Я вот думаю: а нужен ли в этой истории эпилог? Ладно, какое-то подобие не помешает. Тут главное – не увлечься. Потому что события первых – абсолютно безумных – дней после переворота (а именно так сам собой назвался момент, когда я стал владельцем острова Срединный с прорвой всяческой недвижимости на нём, а главное – с Башней, космическим лифтом) тянут на десяток романов; Армен говорит, что мы тогда уцелели просто-таки чудом, и я с ним согласен. Большую роль в нашем спасении сыграл хитрый стратегический ход: объявить моим единственным наследником грандиозную «вертушку», в которую входит всё население Эстебана (с ротацией очерёдности каждые полчаса). Этот факт всех ввёл в ступор тогда… А как мы формировали новое правительство, потому что старое никуда не годилось! И как договаривались, выкручивались, юлили и вообще вели себя недостойно в отношениях с Землёй, одновременно разыскивая союзников и сочувствующих среди других колоний, – и, конечно, нашли. И как выбирались из энергетической ямы, и какую роль в этом сыграли Подколодные, и как они стали электрическими магнатами – о-о!.. А фантастическая история Артура Ак-кама – до его пленения, во время и после? Нет, масса интересного случилось потом, но Гагарин и Лю – ну и Мирабелла, разумеется, – раскрутили меня только на воспоминания о последних днях прежней жизни, и я честно исполнил обещанное…
Может быть, позже, когда стану совсем старым? Доживём – увидим.
Примечание Гагарина
Я думаю, Север с удовольствием рассказал бы и то, что творилось потом, но тогда ему нужно будет касаться его отношений с Кумико. А это до сих пор отдаётся в нём настоящей болью, я же вижу. Я им не судья, особенно сестре…
Кумико сейчас на Земле. Чему-то учится. Пишет редко, возвращаться пока не собирается.
Вот её стихи. Может, они что-то объяснят.
Был сумасшедший месяц май,
Созвездия стекали с неба.
В них всё смешалось – быль и небыль,
Эдем – с Аидом и Эребом,
А мы с тобою – с тем, кто не был
Замешан в наш безумный май,
Пронзительный от счастья май.
Как невесомо, как несмело
Слова своё вершили дело.
В изломах каменело тело,
Всё отгорало и горело,
Клубами рвался дымный май,
Мой опалённый душный май.
Листва пылала, словно пламя,
Но… слёзы – в льдинки жемчугами,
Но слёзы – по оконной раме,
Но слёзы – по стеклу кругами
И без меня, всё сами, сами.
Дождливым был мой месяц май,
Безжалостный, как ливень, май,
Дождь слёз и звёзд, дождь расставаний.
Сквозь пустоту непониманья,
Сквозь чей-то голос окаянный,
Неведомо чьих причитаний,
Назойливых и непрестанных,
Мы дотянулись…
Ливень ранний —
Не ведая, что нас изранил, —
Бесследно смыл наш месяц май,
Наш невозможный месяц май,
Благословенный, мимолётный,
И проклятый навеки май.
Хочу целовать тебя, пока не уснёшь…
А знаешь, а ты опять на мальчишку похож…
А имя твоё я уже никому не отдам.
И, может быть, только оно и останется нам…
Мой любимый, вы так далеки,
Что все люди вокруг меня вымерли
До следующей нашей встречи.
Как странно – я ещё жива,
Хотя два дня тебя не вижу,
Я только ростом стала ниже
И голос никнет, как трава,
Полёгшая под ливнем хлёстким,
И на травинках слёз шары —
Под солнышком из-за горы
Горят, как ёлочные блёстки.
И капли канут в небеса,
И сохнут мостики-подмостки —
Здесь, по сухим скрипучим доскам,
Скользили наши голоса.
Я вновь ловлю ладонью звуки —
Подстреленный полётный жест —
И льну к стене. Распяли в крест —
И разом обрубили руки.
Ни чувств, ни мыслей – ничего.
Ни тела – ни убить, ни ранить.
Во мне жива одна лишь память,
Подцвеченная синевой.
Я хожу – а ты читаешь,
Я смотрю – а ты читаешь,
Я к тебе – а ты читаешь
И меня не замечаешь.
Я шепчу – а ты не слышишь,
Я зову – а ты не слышишь,
Я кричу – а ты не слышишь.
Вот и буду тише мыши.
В уголочке у окна,
Так и буду дотемна,
Буду тихо, буду молча,
На полу в сторонке скорчусь,
Съёжусь и под стол забьюсь.
Позовёшь – не отзовусь.
Не хочу с тобой играть!
Буду лучше рисовать.
Нарисую я ракету
И ещё такую… эту…
Как её зовут… планету!
Солнца два и два рассвета,
Справа будет синий-синий,
Слева жёлтый и красивый,
И по небу солнцы ходят,
Как паром и пароходик,
То – туда, а то – обратно.
(Стрелками, чтоб всё понятно)
У тебя такого нет!
…Ой, откуда этот цвет?
По бокам немножко жёлтый,
Синего осталось что-то,
А рисунок весь стемнел
И совсем позеленел…
Ну и ладно, ну и что же!
Так красивей даже, может!
Эту, как её… зарю! —
Я тебе не подарю!
Знаешь, ад – это очень просто:
Уходить. А ещё – понимать.
И всё.
