Иван Тропов - Шаг во тьму
Я очень старался, чтобы мой голос не задрожал:
– А про этих чертовых сук там есть что-нибудь интересное?
– И про них тоже. Но боюсь, как бы не пришлось нам отвыкать от этих сук…
Он замолчал. Снова поглядел на листок.
А я застыл в кресле, боясь вдохнуть. Ноги стали мягкими и кисельными, будто уже меня не держали. Будто их там уже не было.
…как бы ни пришлось отвыкать от сук…
Виктор, чертов Виктор! Это он Старику рассказал, и теперь…
Я только и смог вымолвить:
– Дед Юр?..
Но он не поднимал глаз от бумаги.
– Ладно, рано об этом говорить. Надо еще разобраться повнимательнее. Может, и перепутал чего… Надеюсь…
Только теперь он поднял на меня глаза – и ледяная рука, стиснувшая меня внутри, отпустила.
Я еще не мог понять, что же он имел в виду, если не то, о чем я подумал, то о чем же он говорил, но чувствовал, что не об этом. Тут что-то другое…
Старик что-то проговорил, только я не понял.
– Что?
– Это на их диалекте латыни, – сказал Старик. – О четырех сущностях.
– Это о чем?
– Так называется ее книга. – Старик огладил раскрытый разворот. – О четырех сущностях.
– О четырех?.. Я думал, их всего две. Паучихи да жабы.
– Я тоже так думал… Раньше. Пока попадались или «О сущности белолунных», или «О сущности чернолунных», либо «О двух сущностях».
– «О двух» – это на которой живой узор сплетен из обоих узоров?
Старик кивнул.
– А еще две, третья и четвертая? Это что?
Старик погрустнел. Вздохнул.
– Я бы тоже хотел знать, Владик… Странно там все. Я конечно, еще только начал разбираться, но… Как-то оно непропорционально. Про паучиху много, про жабу поменьше, а про эти две почему-то вместе и в самом конце книги, гораздо меньше, чем даже про жабу, в несколько раз меньше. Похоже на… – Старик прищурился и сморщил нос, будто принюхивался, глядя на стеллажи. – Знаешь, есть у меня одна паучья книжка, так там в конце есть кратенько о жабах. В самых общих чертах, так… И тут, сдается мне, тоже что-то вроде вот такого же вот грубого…
Разноголосо зазвонили телефоны.
Пронзительно звенела база в гостиной, ей вторила трубка на кухне и, погромче, еще одна где-то под книгами на столе. Старик, раздраженно хмурясь, выудил ее и поднес к уху.
– Да!
Трубка что-то пробубнила, лицо Старика смягчилось.
– Угу… – И он надолго замолчал, слушая трубку. Лишь стрельнул по мне глазами, а потом глядел куда-то вбок, слушая. И все сильнее поджимая правый кончик губ.
Я невольно затаил дыхание, гадая.
Пытаясь разобрать хоть словно в едва слышном бубнящем голосе… знакомом мне голосе – надеюсь.
Стараясь угадать по лицу Старика. Ну же! Ну!
Старик терпеливо слушал. Минута прошла, еще одна. Лишь кончик губ поджимался во все более кислую гримасу.
– Да… Понял. Ты вот что… – Он снова посмотрел на меня. Замялся, но потом вздохнул и стал говорить при мне: – Ничего не делай. Нет, никуда он не уехал. У меня он.
Старик замолчал, но я слышал, что трубка тоже молчит. Ошарашенная тишина? Надеюсь, тишина. Наконец что-то прорвалось, но я разобрал лишь интонацию. Старик ответил:
– Сам пришел… Нет, поговорить. О суках, да. Что раньше между ушей пропускал. Теперь решил ума-разума набраться… Нет… Нет… Нет. И вообще… – Старик еще раз поглядел на меня. – Заканчивай это все… Все заканчивай, да. Оставь его в покое. Совсем, да. Не надо, я сказал! Да… Ну, давай.
Старик дал отбой. Прищурившись, поглядел на меня.
– Ну ты рожу-то невинную не строй, будто не понял, о чем речь была… – Но я уже чувствовал, как под напускной неприветливостью накатывает теплая волна. – Пошли чай пить.
Он выехал из-за стола и покатил в коридор.
На деревянных ногах, еще не веря своему счастью, я поднялся.
Получилось…
Получилось! И даже лучше, чем надеялся.
Сработало… Даже не верится.
Я шагнул следом и – остановился. Стоп… Я потер лоб. Но если Виктор ничего не успел ему рассказать и тот разговор с двумя листками был не потому, что Старик подозревал меня в чем-то…
Если не к моим выездам за город он подбирался, тогда к чему же был весь этот разговор? О чем же он говорил, когда сказал, что как бы не пришлось отвыкать от сук? Старик в самом деле хотел узнать что-то про мои предчувствия?
Я оглянулся. На стол. На книгу, лежавшую поверх всех остальных. Из-под толстых листов выглядывали края переплета – металлический, с живым узором. Действительно живым узором.
Что же он там такого нашел?
Хоровод разлапистых жуков-уродцев и угловатых пауков, тянущийся со строки на строку, без пробелов. Что в них? Я совершенно не разбираюсь в этом.
И даже если очень захочу… Сколько мне потребуется времени, чтобы разобраться в этом? Старик все последние годы с этим возится, но, как выясняется, и он с пятого на десятое понимает…
– Опять замер истуканом, – пожаловался Старик из гостиной. – Выключи там свет и иди сюда!
Глава 5
МОРГ
Я вспомнил, что я забыл.
Глаза, эти глаза…
Рубины, пылающие в свете свечей, провалы за козлиную рожу – к тому, кто глядит из них. Через них. Я же хотел выцапать их. Чтобы не глядели на меня, не пялились – нагло, насмешливо, пренебрежительно… Вырвать их!
Я шагнул к алтарю, протянул руку, но что-то мешало мне.
Я здесь не один. Кто-то еще здесь. Сбоку…
Пальцы – на моей руке – и ее глаза, две блестящие черные дыры в корке засохшей крови, между слипшихся черных косм.
Тебя не должно здесь быть – ты же мертва! Мертва, сука! Отцепись!
Я пытался вырвать руку из ее пальцев, но руку стискивало клещами, а слева, за спиной, засопело, цокнули когти. Я понял, кто там, хотел обернуться, отступить. Назад! Чтобы удерживать перед глазами и суку, и ее зверя…
Быстрее, пока он не прыгнул на меня! Быстрее, пока Старик не узнал, что они еще не мертвы!
Я рвался назад, невольно утаскивая следом и ее, вцепившуюся в мою руку, а волк все сопел… и я никак не мог выглядеть его в темноте… и что-то мешалось под боком, складкой… и эти проклятые рубиновые глаза, буравящие меня…
Я чувствовал этот взгляд, даже когда не видел их, даже выпадая, выдираясь из сна, пока не остался один на смявшейся простыне, вспотевший, с колючей болью в горле, с пересохшими губами.
Так пересохли, что слиплись, еле разодрал.
За окном было еще светло.
Я был мутный, все еще хотелось спать, но пить хотелось сильнее. Я сходил на кухню. Выпил стакан воды, дрожа от холода. В открытые фрамуги натекло ледяного воздуха. Я скорее вернулся, закутался в одеяло.
Обрывки сна все вертелись в голове. Особенно цепко держался привкус стыда, что Старик будет ругать меня за то, что она и ее волк живы…
Я лежал, закрыв глаза, пытаясь вытолкать из себя это неприятное ощущение – тем более дурацкое, что сука-то мертва, лично запер ее в погребе. И волка ее я убил. Своими руками. Но он держался, этот мерзкий холодок под ложечкой, будто я что-то сделал не так, не выполнил обещания, обманул, предал кого-то…
Может быть, не просто так это переплелось. Не причуды сна, а проказы подсознания. Вот и смешался стыд за то, что я обманул Старика прошлой ночью, – с тенью угрызений за то, как обошелся с той последней сукой. Мог просто добить. Сразу же. Может быть, стоило добить…
Я оскалился. К черту! И ее к черту, и эти никчемные угрызения! Теперь она уже не мучается. Мертва. Должна быть мертва.
И черт бы с ней.
А вот то, что Старика обманываю…
Я лежал, глядя в вечернее небо. Странно…
Вроде все правильно я делаю. Знаю, что правильно. Кто-то должен травить этих сук и вне нашего городка. Должен.
Но в сердце сидела заноза. Старика я обманул.
Но ведь иначе было нельзя. Иначе бы он меня не отпустил. Он не шутил, когда предупреждал… Это был единственный выход. Правильный выход.
Только заноза из сердца не уходила. Суки суками, а Старика я обманул. Он обещал отрезать мне ноги, и я знаю, что он сделает это, если прознает что-то. Но я помню и его глаза – вчера, когда я уезжал от него…
Я закусил губу, сдернул одеяло и сел на кровати. К черту!
К дьяволу все эти самокопания, все эти хитросплетения совести! Она никогда не довольна. А меня дело ждет.
* * *
Ночь была ясная.
Луна все набирала силу – уже почти полная. Залила светом все вокруг. И висеть будет почти всю ночь, зайдет только перед рассветом.
Среди голых кустов я чувствовал себя, как на залитой светом сцене.
Ни у морга, ни у домика – никого. Два желтых фонаря и пустая стоянка.
А вот за спиной…
Там тоже тихо, но не пусто.
Предчувствие было тут как тут. Мое предчувствие, особое, которому я привык доверять. Только сейчас не тревожное – легкое предупреждение, что что-то изменилось…
И откуда-то я знал, что это значит.
Я повернул голову, позвал через плечо:
– Борь?
