Коллектив авторов - Русские против пришельцев. Земля горит под ногами! (сборник)
Прапорщик оглядел опустевшую землянку. Запнулся взглядом о глупую улыбку Караваева. Буркнул:
– А ты, Караваев, шахматы учи. Вернемся – проверю.
– Такой нюанс, – почему-то смущенно сказал майор. Прокашлялся.
На брезенте лежало четыре тела. Высокий мужчина с кривым, будто измятым под прессом лицом – подбородок сдвинут на сторону, правая скула налезает на висок, единственный глаз, мутный и заплывший, неподвижно уставился вверх. Женщина казалась почти нормальной, только приглядевшись, можно было заметить слишком длинные для человека ладони и зеленоватый, будто мерцающий оттенок кожи. Морщинистое оранжевое безносое лицо старика пряталось в копне ярко-белых густых волос. Ребенок скорчился на боку, поджав ноги и закрыв руками голову.
– Тьфу, – буркнул Зверев, – блин, паскудство какое…
Брезгливо пнул ботинком край брезента. Ребенок дрогнул и вдруг перекатился на спину, отведя в сторону трехпалую ладошку и открыв пухлощекое детское личико. Вполне человеческое, только как бы не совсем дорисованное – его черты мелко подрагивали, будто ребенок лежал на дне ручья и по воде время от времени проходила то мелкая ветреная рябь, то радужные пятна солнечного света…
– Он… оно, что – живое? – тихо спросил Лев Данилыч.
– Такой нюанс, – кашлянул майор. – Ребята поторопились чуток. – Он укоризненно покосился на прапорщика. Тот хмыкнул. – И эти еще не успели…
– Не успели завершить антропоформирование? – уточнил Лев Данилыч.
– Ну да. Вот не знаю, что теперь, – майор указал на ребенка, – с вот этим? Мы ему снотворного, двойную дозу, на всякий случай…
– Теоретически, – сказал Лев Данилыч, – после окончания действия антропоформирование должно завершиться. Но корректность под вопросом, возможны сбои.
– Сдохнет? – уточнил прапорщик. – Я говорил, надо сразу пристрелить, чтоб не мучалось. Тварь такая.
– Зверев! – одернул его майор. Прапорщик насупился и замолчал. – Лучше бы завершилось без сбоев. Тут такой нюанс, – майор вздохнул. – Билет групповой. Ребенка у нас нет. Да и был бы… Короче, вам, ребята, придется взять его… это… с собой.
– Маникюрчик не забудь, – хмуро посоветовал Зверев, наблюдая за гримером. – Реснички выщипать, брови завить…
– Вы, Павел Аркадьич, большой знаток женской косметологии, – уважительно сказал гример.
Прапорщик подозрительно вгляделся в его невозмутимое лицо, плюнул, выругался сквозь зубы и вышел из палатки.
– Зверь сегодня совсем озверел, – тихо сказал гример.
– Угу, – согласился Романецкий, ерзая в кресле и пытаясь увернуться от щипцов. – Брови не трожь!
– Чуть-чуть надо. Форму поправить.
Романецкий взвыл. Гример утешительно похлопал его по плечу.
– Прикинь, – сказал он. – А женщины на такое по доброй воле идут.
– Да они больные все, – пробурчал Романецкий, щупая искалеченные брови дрожащими руками. – А теперь еще мне за них мучиться…
– И я тебе хочу сказать, что брови – это еще не самое страшное, – зловеще прошептал гример, наклоняясь к самому уху. – Вот, например…
– Да пошел ты! Обойдемся без подробностей, – побагровел Романецкий, выворачиваясь из кресла.
– Э! Куда! А может, еще маникюрчик? – крикнул гример и расхохотался вслед улепетывающему солдату.
– Того, блин, – хмуро сказал Зверев, – может, все-таки без чудовища пойдем?
– Зверев, отставить! – рявкнул майор. – Приказы не обсуждаем. Романецкий – молодцом!
Романецкий молодцевато выпрямился, попробовал было щелкнуть каблуками, запутался в подоле юбки, смутился и опять уныло сгорбился.
– Ну, удачи, ребята, – сказал майор. – Осторожнее там.
– Разберемся, – пообещал Лев Данилыч, улыбаясь так довольно и безмятежно, будто и правда собирался на загородную прогулку в семейном кругу.
– Я с чудовищем на одно сиденье не сяду, – заявил Зверев, заглядывая в машину. – Пусть Романецкий туда лезет.
Романецкий испуганно попятился.
– Дети, не ссорьтесь, – успокаивающе махнул рукой Лев Данилыч. – Вы, Паша, давайте за руль, а я – на заднее сиденье. Рядом с этим… ребенком.
– Это, Лев Данилыч, не ребенок, – встревоженно перебил его Романецкий. – Оно неизвестно кто и сколько ему лет… может, сто, а может, тысячу…
– Не преувеличивайте, Ленечка, – старик улыбнулся, взял Романецкого под локоть.
– И неизвестно, чем оно питается…
– Если оно захочет питаться, – перебил Зверев, втискиваясь на водительское сиденье, – сразу меня зовите – придушу урода.
– Непременно, Паша, воспользуемся вашим предложением, – пообещал Лев Данилыч. Подтолкнул Романецкого к машине: – Поехали, Ленечка, пора.
Тот вздохнул, быстро оглянулся на столпившихся возле штабной палатки солдат. Поддернул дурацкую юбку, тихо пожаловался:
– Надо мной же теперь все ржать будут…
– А по этому поводу, Ленечка, я на вашем месте беспокоился бы в последнюю очередь. – Лев Данилыч снова улыбнулся и обвел свою команду строгим встревоженным взглядом. – Во-первых, для этого вам надо будет сначала благополучно вернуться, а во-вторых, цирк у нас, собственно, будет там…
– И долго нам еще тут… того, блин, – спросил прапорщик, хмуро разглядывая разложенные на салфетках бутерброды, – жрать?
– Ждать, Паша, – мягко поправил Лев Данилыч. – Вы же понимаете, мы не можем появиться на посту с недоформированным инопланетянином.
Привал устроили на живописной полянке, недалеко от дороги. Недавний снег растаял бесследно. Вечернее солнце нежно гладило кожу, пахло нагретой сосновой корой и грибами, над малинником звенел одинокий шмель, лениво перекрикивались птицы.
– Паскуды, – буркнул Зверев.
– Кто?
– Да эти, на посту. Это же надо – продаться этим уродам.
– Паша, вы даже не представляете себе, насколько мирное население, как, впрочем, и армия в большинстве своем, не в курсе происходящего. Впрочем, – Лев Данилыч печально махнул рукой, – так оно было всегда. Еще задолго до вторжения. Инопланетяне – это просто частный случай.
– Люди как обезьянки, – вдруг задумчиво сказал Романецкий. – Эти, как их… Не вижу, не слышу, не говорю…
– Какие обезьянки? – спросил Зверев. – Цирковые, что ли?
– В свете происходящего – пожалуй, именно что именно цирковые, – согласился Лев Данилыч. – Это, Паша, даосский символ, вырезанный на крыше конюшни в Никко, в Японии. Одна обезьянка закрывает лапками уши, вторая – рот, третья – глаза.
– Означает – не вижу, не слышу, не скажу… – пояснил Романецкий.
– Да это я понял уже, – поморщился Зверев.
– Хотя, знаете, Ленечка, как это часто бывает, со временем утерялось одно важное слово, которое меняет весь смысл. Сперва было: не вижу зла, не слышу зла, не скажу зла. Понимаете, как это слово все совершенно меняет?
– Совершенно меняет, – согласился, подумав, Романецкий.
– Вот. Правило, которое должно было в идеале уничтожить все зло в мире, превратилось в девиз, уничтоживший сам мир. Потому что обывателю, который живет именно по этому принципу – не вижу, не слышу, не скажу, – на этот мир наплевать. Он будет тихо колупаться внутри своего личного мирка. Ходить в контору с девяти до пяти, перебирать бумажки, не интересуясь, кому и зачем это надо, откуда эти бумажки пришли и куда уйдут. Пить чай из пакетиков, есть бульон из кубиков, читать книжки в суперобложках – не интересуясь, что на самом деле там, внутри упаковки, и кто и зачем это туда запаковал… Как птенец, который вроде уже и вырос, но никогда не вылупится и не полетит. Так и будет до старости возиться под защитой яичной скорлупы.
– Со страху это все, – вдруг сказал Зверев.
– Думаю, в целом, вы, Паша, правы, – согласился Лев Данилыч. – Вот вылезешь из яйца наружу – и вдруг окажется, что мир совсем не таков, как казался изнутри. Ну, скажем, что человечество давно вымирает, а власть захватили инопланетяне…
– Кстати, о них. Это чудовище когда уже перелиняет?
Прапорщик брезгливо посмотрел на ребенка, уложенного на одеяле, отодвинулся еще дальше.
– Думаю, скоро проснется, – предположил Лев Данилыч. – Дыхание выровнялось.
– И как мы будем с ним… того…
– Теоретически, после антропоформирования они должны общаться в рамках новых групповых, в данном случае семейных отношений. Поэтому, друзья мои, постарайтесь вести себя естественно. Иначе у нас будут проблемы при проходе через оцепление. Особенно вы, Паша. Без открытой враждебности, по крайней мере.
– Это значит, – ввернул Романецкий, пряча улыбку, – вы, товарищ прапорщик, как будто его папа.
Зверев разъяренно фыркнул.
– Чтобы я… – со змеиным шипением начал он. Осекся, внимательно посмотрел на довольную физиономию рядового. Ухмыльнулся: – А ты у нас, Ромашкин, типа его мама?
– В общих чертах, совершенно верно, – подтвердил Лев Данилыч, сдержанно улыбаясь.
– Ты, Ромашкин, рожу-то не скаль, – с угрозой посоветовал прапорщик. – Маникюр обсыплется.
