Елена Долгова - Маги и мошенники
Судьба стучится в двери по-разному. Иногда бравой рукой войны. Конечно, правой рукой, потому что левой руки у войны давно нет, этот рудимент сохранился исключительно у императорских интендантов. Порой – и куда чаще – судьба пользуется легкой рукой местного сборщика налогов, Лоренца Иеронимуса Нерона Роккенбергера. Но на этот раз судьба оставила утоптанные Госпожой Привычкой пути и призвала на помощь Его Величество Редкий Случай. После чего явилась нашим героям в образе Коломана Хаушки, по прозвищу Поросенок, каковое прозвище, не содержа в себе никакого поношения, лишь указывало на род занятий вышеупомянутого Хаушки, пастуха беконного стада.
Тщедушный повелитель нусбаумских хрюшек с трудом пробился в тесный круг, в центре которого герои меча как раз сходились в поединке разума.
– …была последняя шлюха!
– А твоя матушка не сгодилась даже в шлюхи.
Жаркий летний вечер не вполне располагал к драке, и появление Поросенка случилось кстати – как в подпиленные кости сыгралось. Ладер, задрав белесые брови и свирепо выпятив челюсть, уставился на пришельца. Лакомка, чернобородый верзила, ослабил пояс на немалом брюшке и потянулся к оставленной, но не забытой кружке.
– Ну чего тебе, Коломан?
– Старый Анцинус перекинулся!
Новость определенно вызывала интерес – Анцинусом звали ростовщика, в клиентах которого ходила добрая половине завсегдатаев кабака.
– Врешь!
– Не вру, хватил-таки удар старого ящера!
Гуляки подняли кружки, отметив событие, и вечер в трактире Матушки продолжился своим чередом.
Новопреставленный Анцинус к тому времени уже полностью утратил интерес к нусбаумским событиям, иначе непочтительная эпитафия Поросенка пришлась бы ему по вкусу. Во всяком случае, душеприказчик популярного ростовщика, местный знаток латыни и книг, обнаружил в доме покойного такое количество разрозненных ценностей, что образ дракона как-то сам собой сложился в изнуренных наукой, но все еще цепких мозгах ученого. Признаться, образ этот немало льстил Анцинусу Хрычу, который при жизни был щупл, мал ростом, кривоног и лыс.
Каждый дракон рано или поздно встречает своего рыцаря, чтобы гордо пасть, оставив груду золота, бриллиант величиной с кулак и выводок похищенных принцесс. Принцессы, все как одна, почему-то избегали угрюмой берлоги Хрыча, гранить бриллианты в Империи научились только спустя четыреста лет, но золота в монетах и браслетах все равно оставалось порядочно. А раз так – рыцарь не заставил себя долго ждать, и на горизонте, в пыли Терпихиного Тракта, вскоре замаячила долговязая фигура наследника Ящера.
По поводу наследника толково высказался Хайни Ладер, который первым заметил заморского сэра, споро подъезжающего на настоящем рыцарском коне:
– Ух ты! Благородный!
Сметка не изменила наемнику, наследник и не подумал селиться в Берлоге, имущество Ящера назначили к продаже. Сэр Персиваль Анцинус посчитал доход и объявил, заморски гнусавя, что сохранит лишь несколько «догогих сегцу геликвий» «незабвенного дьядьюшки». После чего, собственно, наша история и начинается по-настоящему…
* * *Ночь выдалась замечательная. Оловянная луна, накануне как следует начищенная эльфами, светила вовсю, но недолго. Вскоре ее накрыла куча облаков. Возомнившая о себе куча раздулась до размеров горы, и запутавшееся светило окончательно потеряло возможность внести ясность в события, происходящие на земле. Северный ветер тщетно рвал облачную армию. Обнаглевшие тучи перестроились и решительно пошли в атаку, в результате чего заполночь полил дождь, достаточный для того, чтобы прогнать на сеновал влюбленную парочку, с вечера устроившуюся прямо под звездами. Господин Крот, единственный вассал на землях покойного сеньора Хрыча Анцинуса, прервал ночную охоту и укрылся в подземелье собственного замка, поскольку был самым обыкновенным кротом, обитавшим на грядах под окнами Берлоги. Кусты малины и крыжовника нахохлились, трусливо ожидая града.
Словом, час был глухой и неприветливый. Со всех сторон – хороший час. На гребне фигурного заборчика, что в меру скромных возможностей защищал палисадник Ящера от поползновений мальчишек, показалась сначала одна плотная Фигура, потом другая – еще немного поплотнее. Непочтительные сапожищи топтали резные завитушки, заборчик жалобно скрипел, но его жалоб никто не слушал. Таинственные Фигуры плюхнулись в палисадник, смяли мальвы, проложили путь сквозь ряды крыжовника и малинника, попрали ленные права крота, оскорбили действием клумбу с маргаритками и наконец очутились во внутреннем дворе Берлоги. Здесь Фигуры разом утратили таинственность и обернулись старыми знакомыми – Хайни Ладером и Рихардом Лакомкой.
– Мешок при тебе?
– А как же!
– Думаешь, чародей заплатит?
– Не заплатит – не отдадим. Вперед! И держи язык за зубами.
Возмущенно клацнул и разинул пасть разбитый замок, дверь конюшни тихонько заскрипела – и отворилась. Кобыла Хрыча, Розалия Анцинус, фыркнула, шлепнула жидким хвостом, и повернулась задом, демонстрируя негодяям сугубое презрение. Рыцарский конь сэра Персиваля глянул на широкую физиономию и могучие плечи Хайни – и промолчал.
– Где оно? Посвети, Лакомка!
В углу конюшни, там, где заезжий сэр поместил кое-какие «догогие сегцу» реликвии, шевельнулся мятый серый комок. Комок вздохнул, немного повозился, подрожал коротким пушистым хвостиком и выпустил на свет шею, увенчанную приплюснутой головой. Голова, с яблоко величиной, поднялась на два с лишним локтя над землей, и робко уставилась на Хайни чудесными карими глазами.
– Ух ты, Лакомка, глянь, ну и шея у этой птички!
Струс мигнул, надернул на глаза тоненькую белесую пленочку, щелкнул клювом, и церемонно поклонился.
– Как ты думаешь, откуда это чудо у Хрыча завелось?
– Странствующий рыцарь какой-нибудь в Сарацинии поймал, а в Нусбауме, пропившись, заложил.
Струс поднялся во весь рост, распрямил длинные ноги. Ноги оказались наподобие журавлиных, только потолще и…
– …а когти у него здоровенные.
– Зато крылья тощие. И не летучий он. Давай мешок!
Струс покорно топтался на месте, чуть склонив голову набок. Нежно подрагивали метелочки коротких крыльев.
– Хватай его и суй туда.
– Сам хватай.
– Держи мешок, храбрец. А я…
Струс смущенно поджал ноги, оторванная от земли долгопалая когтистая лапа сложилась в подозрительно знакомую фигуру.
– Мешок держи, говорю!
– Ых!
– Вот так! Тепленьким взяли.
Струс повозился, устраиваясь поудобнее. Герои выбрались в разоренный палисадник, вскарабкались на многострадальный заборчик и вскоре очутились на пустынной улице Нусбаума, под мелким назойливым дождем. Град так и не пошел. Словом, как и было сказано, ночь выдалась замечательная.
* * *Ночь сменилась розовым утром, а утро осветило нового героя короткой истории знаменитого скандала в Нусбауме. Герой этот, профессор Парадамус Нострацельс, доктор обеих медицин, астрологии и герметики, поселился в Нусбауме около пяти лет назад после малосущественных событий, которые, однако, заставили его поспешно оставить столицу. Зелья ученого герметика включали порой такие ингредиенты, о которых и не подозревали пациенты – тонкую материю тайны следовало хранить от грубых лап невежественных провинциалов.
Парадамус Нострацельс любовно глянул на хирургические инструменты и желчно посмотрел на гостей – небритый крепыш Хайни тупо мигал коровьими ресницами, а чернобородый толстяк Лакомка выглядел в точности так, как и должен выглядеть неукротимый пожиратель пива.
…Если придерживаться истиной правды, происхождение Лакомкиного прозвища было темно. Пожалуй, поискать причину стоило вдалеке от нусбаумских трактиров – Рихард имел склонность дружески заботиться о попавших в беду юных девственницах. В бурные годы Большого Мятежа эта черта героя проявилась сполна. К немалому огорчению, после мятежа девственницы сделались столь же редки, как Струсы, напитки стремительно вздорожали, а хозяйки таверн грубили и ничего не продавали в кредит…
Нострацельс в качестве престарелого ученого отличался сухостью нрава, давным-давно сжился со множеством предрассудков и не имел о вышеописанных качествах Лакомки ни малейшего представления. Однако наука требовала величия и жертв, а сделка – аккуратности. Парадамус печально вздохнул, решительно насупил седые брови и произнес не без суровости:
– Ну-с, молодые люди, материал у вас с собой?
Через краткое время из чистого, аккуратного домика, выстроенного в готическом стиле, выбрались бывшие солдаты Гагена, достояние которых увеличилось ровно на ту сумму, на которую полегчал кошелек Нострацельса.
Нострацельс остался один.
Если не считать мешка, в котором тихо возился Струс…
Беконный капитан Коломан Хаушка, который равно отличался любопытством, предприимчивостью и способностью незаметно задерживаться под чужими окнами, рассказывал чуть позднее за трактирным столом:
