Николай Ерышалов - Каратели Пьяного Поля
Надрывный, как водится, вопль – Уби-и-ли! – вывел Георгия из оцепенения, встряхнул и привел в чувство.
Жертв среди населения не оказалось. И даже мужик – тот, что с винтовкой, – спас себе жизнь. Вонзив в землю штык, опустившись рядом на корточки, он тупо смотрел перед собой, забывая отирать пот, струившийся по лицу, и, казалось, ни запахов, ни упыря, распростертого в наглядном виде неподалеку, не замечал.
Вот так… Георгий сбежал с крыльца. Veni-vici. И vidi теперь. Очевидно, по смерти пришлеца защита снималась, что давало возможность рассмотреть его в мельчайших подробностях.
Запах. Мухи. Одежды на существе не было. Георгий не успел составить себе представления об инопланетянах, руководствуясь описанием Гамаюнова, однако помнил: руки, ноги, всё, как у людей. Действительно, руки наличествовали, только выглядели истощенными, без намека на мышцы. На кончиках пальцев – что-то вроде черных шипов, производящих устрашающее впечатление. Очевидно, это и были те самые жала, посредством которых они добывали себе пропитание. Из жил. Ноги от рук отличались только длиной и отсутствием устрашающих наконечников. Голова втянута в плечи. Глаза – не видно, что за глаза, ибо крепко и смертно зажмурены. Рот настолько мал, что почти незаметен. Нос, уверял Гамаюнов, они на затылке носят. Ничего человеческого в очерствелых чертах. Видно, Бог, чтобы не возиться с лекалами, нарисовал инопланетянина наспех неверной рукой. Все тело пришельца покрывало кожистое серо-зеленое образование, упругое – Георгий ткнул его сапогом – словно резиновое, в переплетении борозд и морщин, бугров, складок. Кое-где мерцали мелкие блестки, словно вкрапленья слюды. Рана в груди уже не сочилась. То, что из нее истекло, было красного цвета и вполне походило на кровь земных млекопитающих, а возможно, имело и сходный состав.
У мужиков накопились свои вопросы.
– Этта… вьявь мне или впьянь?
– Глянь-ка, во что попал?
– Во что попало, в то и попал.
– Эк его перекосило…
– Знать, со вчерашнего перепою.
– Чаво?
– Вёдер пять, говорю, с комиссаров выцедили…
– Егор, значит?
Георгий обернулся. Священник стоял за его плечом.
– П… Первач. – Георгий не сразу припомнил фамилию, указанную в мандате.
– Откуда ж такая бестия?
– А вы у народа спросите, отец…
– Аполлинарий… – подсказал поп.
– Длинно-то как. Можно, я вас Аполлоном звать буду? – сказал Георгий в отместку за неприязнь.
– Ты хоть Владимиром Лениным меня зови. Только паству мою оборони от бесов сих.
– Может, поделом пастве твоей?
– Вурдалаков не может быть, – решительно отмел о. Аполлинарий, усмотрев в вопросе Георгия намек на утвердившуюся в народе версию. – Это все спиритуализм и спиртные напитки мутят умы.
Они отошли и встали в тени ветлы. С наветренной по отношению к пришлецу-мертвецу стороны, чтоб не вдыхать его запахи.
– А как насчет инопланетных пришельцев, отец Владилен?
– Я скорее в беса уверую.
– А я, наоборот, в беса не верю. И вообще, не верю в то, чего не могу понять.
– Это что ж тебе непонятного в бесах? Не дергают, не искушают, не теребят?
– Не особенно.
– А кто же только что паству мою пострелять хотел? Есть такой бес – человек с ружьем. Очень прилипчивый.
– Да зачем вам такая паства? Воры да пьяницы…
Да убийцы, хотел добавить Георгий, но промолчал, не желая вмешивать в свое личное дело святого отца с его верою в воздаяние Божье.
– Другой нет, и не скоро будет. Или не будет вообще, если сейчас ею не озаботимся.
– Да может быть, пусть гибнет?
– А с кем останемся? – спросил поп. – Эх, времена наши тяжкие. Словно сжили нас со свету, и теперь мы в кромешной тьме.
– Что же делать нам, отче?
– Бороться в себе с человеком с ружьем, – сказал этот носитель клерикальной истины.
– Что вы можете сказать по поводу вчерашней резни? – сменил тему беседы Георгий. Ибо вся эта риторика стала ему скучна. – Ведь учреждения ваши соседствуют.
– Не знаю, – сказал о. Аполлинарий, не обратив внимания на иронию по поводу сомнительного соседства. – Меня в то время не было в церкви. Соборовал умирающего.
– Тоже от укуса умер?
– Нет, от водки.
– Вино хлещут – истину ищут. Черта чисто отечественная. Хотя всё же спокойнее как-то, если от водки мрут, а не от упыря. Один управляетесь?
– Был дьякон, да сгинул. Активист Федька его с колокольни столкнул. Привязал к нему крылья на спину и велел лететь. Изобретатель был. Самоучка. Все в небо хотел.
– Дьякон?
– Дьявол. Федька Восипов. Его тоже вчера в числе прочих бес умертвил. Эта тварь и сотоварищи. – Он кивнул на распростертого упыря. – Господи, спаси и помилуй, – торопливо перекрестился он.
– Гляди, тут и другие рыскают, – довольно трезво произнес подошедший мужик, тот самый, с ужимкой лица. И как бы устыдившись затянувшейся трезвости, тут же вынул и откупорил уже знакомую Георгию бутыль.
Не исключено, спохватился Георгий. И даже несомненно, припомнил он Гамаюнова. Если их было четверо, то трое еще действуют. Осуществляют питание. Как этот мужик, припавший к широкому стеклянному горлу. А может, и расплодились уже, и теперь их значительно больше. Сейчас опомнятся, станут мстить за убитого. Что-то всё у меня перевернулось с ног на голову. Из мстителя в жертву мщения обращен.
– Замечательно то, что они только на мужиков нападают, – услышал он голос пастыря.
Да и я не собирался на баб нападать. Значит, намерения наши аналогичны. Уж не обратился ли я в упыря?
– Кто убивал Воронцовых, того и хватают, – сказал Георгий, глядя на мужика, оттиравшего губы. – Постой-постой… Так женщин, значит, вообще не трогают?
– Ну… было. – Вопрос относился к пастырю, но мужик решил взять его на себя. – Две… Двух, – уточнил он, оттопырив скрюченный палец, добавив к нему второй. – Да они были пьющие и гулящие все…
– Погулять, значит, захотелось? Или попить?
Он не успел додумать мелькнувшую, было, мысль.
Сзади раздался резкий удар, потом второй, сопровождающийся звоном стекла. Он обернулся.
В подвальном окошечке сельсовета показалась рука. Аккуратно вынула из рамы осколки стекла. Выдернула с сухим треском крестовину рамы. Потом в отверстие просунулась голова, вытягивая за собой плечи и туловище матроса – в тельняшке, с ремнями и с кобурой. Он встал на ноги. Потянулся, глядя на солнышко. Отряхнулся, аккуратист. Напялил бескозырку.
Значит, не показалось, вспомнил Георгий. Скребся кто-то внизу. И не кто-то, а этот матрос, оставшийся от вчерашней резни. В подпол, значит, нырнул. А рухнувшая в процессе паники и борьбы канцелярия придавила крышку. И вылезти он не смог. Или не смел.
– А таперича бьёт склянки, – сказал мужик.
Матрос сдвинул бескозырку на затылок и придирчиво огляделся. Он не мог не слышать пулеметные выстрелы, хотя вряд ли правильно оценил ситуацию. Однако повел носом и насторожился. Поза его – поза пойнтера – была столь выразительна, что и Георгию вдруг показалось, что опять возник этот приторный трупный запах, а уже через секунду он отчетливо уяснил: нет, не показалось, он есть, и доносит его с наветренной стороны.
– Этта… что ж у него за предмет топорщится? – Отрубить его топором… – Топором? – Чтоб не топорщился, – галдели мужики возле трупа пришельца, да вдруг притихли.
И в нависшем зное, в мертвецкой, почти кладбищенской тишине вновь отчетливо раздалось жужжание мушиного роя. Что-то шмякнулось на дорогу, и Георгий с новым холодом вдоль хребта понял, что это была ворона – обезглавленная, со скрученной шеей, она еще билась в пыли.
Черноперые птицы метались над роем мух, то пикируя, то отлетая – их было три, потом одна внезапно исчезла, раздалось рваное карканье, прерванное сиплым всхлипом, и эта третья вновь взялась ниоткуда, отлетела с вырванным боком в траву.
Вся эта птичья драма разворачивалась метрах в тридцати.
На этот раз народ отреагировал более адекватно. Видно, мистический ужас, в течение долгих недель доводивший людей до оцепенения, был снят с убийством первого вурдалака. Поэтому мужики, кто молча, кто матерно, а бабы – голося, причитая, квохча, бросились врассыпную. Остались Георгий, поп да мужик – тот, что всё хотел в Кострому, да вот на тебе…
Матрос, пригнувшись, словно от пуль, метнулся влево, рванул вправо, крутнулся на месте, и в руке его вдруг оказался шприц – невозможно было уловить, откуда и как он его вынул. У Георгия шприц мгновенно ассоциировался с жалами на конечностях пришельцев. И даже на долю секунды возникло дикое предположение, что моряк сам хочет слить с себя кровь, чтоб упырю не досталась. Или наоборот – преподнести ему угодливое угощенье. Но матрос, сунув руку в карман, вынул завернутую в тряпицу аптечную склянку, даже при всей своей торопливости обращаясь с нею крайне бережно. Георгий же, забыв про браунинг, пытался вытянуть из кобуры неподатливый маузер – правой, еще не вполне повинующейся рукой. А пришелец уже стоял вплоть, словно одним мгновенным прыжком приблизился. Поздно, уже не укрыться от него в церкви. Почему-то пришла на ум скрипучая дверь.
