Юрий Брайдер - Гражданин преисподней
— А то, что вас химеры не трогают, тоже басни? — насел на Кузьму светляк, державшийся справа.
— Почему не трогают?.. Всякое бывает. Просто им поперек дороги становиться не следует. И потом я думаю, что мы химерам этим не очень нужны. Кто мы для них? Слизняки, черви. Не станешь же ты каждого встречного слизняка топтать. А тем более жрать.
— Я не буду. Зато крот или землеройка запросто сожрет.
— С теми химерами, которые в разряде кротов числятся, я как-нибудь справлюсь, — скромно сообщил Кузьма.
— Да ты, как я посмотрю, геройский парень! — съязвил светляк с фонарем. — Что же ты нам в руки так легко дался?
— Повторяю, я сам к вам шел. Службу мне тут обещали. Да и запасы кончаются. Сушь кругом. Думал, поживу у вас немного…
— У нас своих дармоедов хватает. Корми еще всяких выползков.
— Это вам только кажется, что я дармоед. А я многое такое знаю, про что вы и не догадываетесь. Не раз добрым людям пользу приносил. Потом еще благодарить будете.
— Обязательно… Стой здесь! — Кузьму толкнули к стене, от которой ощутимо тянуло запахом свежей извести.
Двое светляков остались за его спиной, а третий побежал куда-то докладывать.
— Ну и порядочки у вас, — вздохнул Кузьма. — Дикарями живете. Купили бы у темнушников телефон. Вот это вещь! Через него можно за тысячу шагов разговор вести.
— Молчи, морда скобленая! — У светляков, носивших бороду по пояс, это, наверное, было самое тяжкое оскорбление.
Посыльный вернулся не скоро. Питались светляки обильно, а потому расторопностью похвастаться не могли.
— Доложил, как положено, — отдуваясь, сообщил он. — Дескать, задержали мы тут одного. К нам якобы шел. Речи лукавые, но при себе ничего предосудительного не имел. Нож да палку. За выползка себя выдает. Прозывается Кузьмой Ин-дик-дык… Во, опять забыл!
— Неважно, — перебил посыльного светляк с фонарем. — Что тебе ответили?
— Не знают там никакого Кузьмы Ин-дык-мык… Тьфу! И никого к себе со стороны не ждут.
—Все?
— Все!
— А нам что делать?
— Мне сие неведомо.
— Спросить трудно было?
— Не подумал как-то, — растерялся посыльный.
— Дуй обратно и обо всем подробно выспроси!
— Нет, касатики, без телефона вам просто невозможно, — сказал Кузьма, когда посыльный вновь удалился. — Штука незаменимая. Темнушники с вас по старой дружбе дорого не возьмут. Или одного кабана, или одну бабу. Мало разве у вас этого добра.
— Будешь много болтать, мы тебя охолостим, как кабана, или вздрючим, как бабу.
— С вас станется, — вздохнул Кузьма. На этот раз посыльный отсутствовал вдвое дольше прежнего, а когда вернулся, уже даже не отдувался, а прямо-таки хрипел:
— Прирезать его велели. А еще лучше — удавить втихаря. Если перед смертью помолиться пожелает, пусть помолится. Не препятствуйте. Опосля в мох его бросить. Отребье адово пусть в ад и возвращается.
Такого поворота событий Кузьма никак не ожидал. Похоже, что-то сильно повлияло на светляков, если они самых дорогих гостей режут да давят. Вот уж нарвался так нарвался!
К счастью, руки ему не связали. На численное превосходство, похоже, понадеялись. Ну что же, сейчас посмотрим, у кого это превосходство на самом Деле окажется!
Посыльный еще не успел закончить доклад, как Кузьма изо всей силы заехал ногой по фонарю, а когда тот погас — просто отошел в сторону.
Началась игра в жмурки, где трое незрячих упорно пытались поймать четвертого. Все преимущества, естественно, были на стороне Кузьмы, в таких играх успевшего изрядно поднатореть.
Свободно ориентируясь в темноте, он легко уклонялся от объятий светляков, толкал их друг на друга, ставил подножки и творил прочие гадости. Спустя недолгое время все его противники лежали на полу, связанные своими же собственными поясами.
— Простите, братцы, что так получилось, — сказал Кузьма, на ощупь собирая свои пожитки. — Сами напросились.
Тут в дальнем конце туннеля замерцал свет и послышались взволнованные выкрики:
— Прекратить! Не трогать гостя! За каждый волос с его головы собственной шкурой ответите!
— Да жив я, жив. Успокойтесь, — ответил Кузьма, не надеясь, впрочем, что бегущие сюда услышат его. — Забавный вы народ, светляки. Сначала заглазно на смерть обрекаете, потом милуете ни с того ни с сего. И себя дурите, и других… Недаром, наверное, ваш Бог грустный вид имеет. Достали вы его…
ОБИТЕЛЬ СВЕТА
В чужие дела Кузьма старался не вникать, однако не мог не отметить для себя, что со времени его последнего визита в обитель Света (ничего себе названьице для катакомб, лишь кое-где освещенных тусклыми масляными плошками!) здесь действительно изменилось очень многое.
Во-первых, Кузьма не встретил ни единой знакомой физиономии, хотя прежде водил дружбу с немалым числом светляков самого высокого пошиба. Нынче на всех более или менее значительных должностях состояли совсем другие люди, и вид у каждого был такой, словно он только что хлебнул уксуса.
С Кузьмой разговаривали хоть и вежливо, но как-то натянуто, а уж чарку, как это было принято раньше, нигде не поднесли.
Во-вторых, его и в обитель-то не пустили, а глухими окольными галереями, где в ямах с торфом произрастали вкусные и сытные грибы-благуши, провели в дальнюю пещеру, о назначении которой яснее ясного говорили вмурованные в стены ржавые крюки и кольца. Впрочем, застенок этот давно не использовался по прямому назначению, а скорее выполнял роль гостиницы для иноверцев.
Здесь Кузьму дожидались несколько бородатых молодцов в рясах того покроя, под которым у светляков принято носить власяницы и вериги.
Разговор не заладился с самого начала. Вопросы задавались невпопад и не по делу. У Кузьмы даже создалось впечатление, что светляки сами не знают, чего от него хотят. Неудачей закончились и все попытки Кузьмы выяснить нынешнее положение вещей в обители Света. Своей скрытностью местный народец был известен по всему Шеолу.
Пустопорожняя трепотня, не удовлетворившая ни одну из сторон, была прервана по просьбе Кузьмы, сославшегося на усталость и голод.
Большинство светляков удалились, а единственный оставшийся, по имени Венедим, должен был впредь прислуживать гостю (и, естественно, приглядывать за ним).
— Имя у тебя больно странное, — сказал Кузьма, когда они познакомились. — Что это хоть за Венедим, в честь которого тебя назвали?
— Святой мученик, — сдержанно ответил светляк. — Пострадал за истинную веру. Отвергал идолопоклонство и по сей причине был живьем сожжен в печи.
— Жалко беднягу. — Кузьма сделал скорбное лицо. — И где только такую большую печь нашли?.. Но я тебя лучше Венькой буду звать.
— Зови, — пожал плечами светляк.
— Ну так покорми меня, Венька.
Угощение, выставленное Кузьме, по местным меркам было скудное — жбан сырой воды да миска какого-то пресного месива.
— Пост у нас, — буркнул Венедим, заметив кислую гримасу гостя. — Скоромное не употребляем.
— И правильно делаете. От скоромного сон тяжелый. Только я здесь при чем? Мы люди вольные. В еде себя ограничивать не привыкли.
— Греха не боитесь?
— Тоже мне грех — поесть от пуза! Нам ведь в пути частенько голодать приходится.
— Что с вас, безбожников, взять…
— Больно быстро ты меня в безбожники записал. Я, между прочим, тоже верующий. Только другого символа веры придерживаюсь.
— Не безбожник, так еретик. Это еще хуже.
Впрочем, теологическая дискуссия этим и закончилась. Воду Венедим заменил доброй брагой, а безвкусную размазню — комком жареных земляных червей, каждый из которых был размером с палец. Имелось, стало быть, негласное распоряжение до поры до времени удовлетворять все прихоти гостя. Этим обстоятельством нельзя было не воспользоваться в полной мере, тем более что светляки завтра могли сменить милость на гнев. У них это было в порядке вещей.
— Мне бы соснуть с дороги, — покончив с угощением, произнес Кузьма. — Притомился слегка.
— Спи, — равнодушно согласился Венедим. — Лавок хватает.
Под лавками он подразумевал грубо обтесанные каменные глыбы, от одного взгляда на которые холод пробирал по коже.
— Я не на лавке спать хочу, а на бабе, — напрямую заявил Кузьма. — Раньше у вас с этим делом очень даже просто было.
— Сразу бы и сказал… — ничуть не удивился Венедим. — А то — спать хочу! Блуд ты свой хочешь потешить.
— Тебя это нисколечко не касается.
Венедим ушел и, как это водится у светляков, отсутствовал неоправданно долго. Ничего не скажешь: неторопливого воспитания был народ. Кто о вечной жизни печется, тот спешить не любит.
Вернулся он в сопровождении Феодосьи Акудницы, занимавшей в обители Света немаловажную должность постельной свахи (семья у светляков отрицалась, а способных к деторождению мужиков и баб Феодосия сводила в пары по собственному разумению).
