Валентин Февраль - Шиш вам, а не Землю!
— Миновали те времена, друзья, когда наши самолеты не могли попасть бомбой в стогектарное поле, а тем более — разглядеть, что находится у них под фюзеляжем. Потому не будем спорить на тему ошиблись ли ВВС относительно наличия на берегу, не имеющей стратегического значения, речушки, стратегически важной для нас чужепланетной техники.
— Правильно! — в один голос воскликнули звездоносные генералы, ибо дискутировать они очень уж не любили.
Ведь, все они, по большей части, людьми были мирными, несмотря на блестящую военную карьеру, и тратить свободное время предпочитали только на игру в покер, дегустацию лимонада и общение со своими домашними животными, включая и аквариумных рыбок.
— Дискуссия в ее чистом виде это такая хренотень, — выразил общее мнение генерал Мурлыкин и достал из кармана банан, который успел очистить перед секретным совещанием, но не успел, так сказать, употребить.
В воздухе ощутимо запахло тропиками и… трупиками. Ибо бананы, как скоропортящийся продукт, по древней торговой традиции после доставки с Югов местные шибко умные торговцы пропитывали специальным бальзамирующим составом, который, в общем-то, предназначался исключительно для применения в ритуально-похоронных конторах.
Однако Мурлыкину было по фигу. В отличие от своих соратников по теплому местечку в генштабе, в вопросах обоняния он был не привередлив. Ведь, до того как стать генералом, вырос Мурлыкин в семье могильщика, а рос в доме, стоящем в непосредственной близости от кладбищенской ограды. К тому же мама Мурлыкина работала патологоанатомом и Мурлыкину с самого раннего детства, частенько приходилось играться с отрезанными конечностями и прочей ерундой человеческого экс — так сказать — организма. И потому запахи подобного химического состава, то есть, тления, гниения и биологического разложения, пробуждали у генерала лишь самые теплые и приятные ностальгические воспоминания о далеком, безвозвратно и бесповоротно ушедшем игривом детстве. И, если и влияли эти запахи на генеральский аппетит, то только с самой положительной стороны.
— Начнем с того, господа, что вызовем для секретного собеседования по данному факту нашего суперагента. Кондратий Игнатьевич! Ваш выход! — выкрикнул генерал Мурлыкин.
— А вот и я! — радостно сообщил Придуркин, по привычке и для вящего эффекта открывая дверь ногой в святое святых — совещательную комнату генштаба.
4
Однако Придуркин вскоре понял, что ошибся и дверь привела агента не в совещательную комнату, а в общественный туалет-курилку.
И тогда Придуркин переменил тактику и грохнул кулаком в стенку справа.
С коротким, сухим треском стенка раскололась и в облаке штукатурки агент предстал пред ясным взором заждавшихся генералов.
— Ну, что? Не ждали? — произнес он жизнерадостно и несколько через чур, оптимистично.
То есть произнес все это в полном соответствии со своим неунывающим и шебутным характером.
— Кондраша! — обрадовались генералы. — Где тебя носило, идиот ты наш безмозглый?
— Ты поаккуратнее, паря, — поморщился Зимин. — А то мы тут переволновались все. Предупредил бы вначале. Мол, захожу. Агент все-таки, а не фуфло несчастное.
— Так я ж секретный! — напомнил Кондратий и лучезарно улыбнулся. — По долгу службы я обязан внезапно появляться и так же внезапно исчезать. Как Фигаро в театре, в общем.
И, словно иллюстрируя собой сказанное, Придуркин, вдруг, исчез.
Генералы же обескуражено и как-то даже обиженно заозирались, отыскивая взглядом несносного, такого ловкого и неуловимого Кондратия.
Но через минуту голова Кондратия показалась из-под крышки журнального столика, стоящего в дальнем углу.
— Ну что, господа? Недурно? — проблеял, сам собой восхищенный, Кондратий.
— И где только Космическая Глубинная Разведка откопала этого идиота? — вслух выразил мысль, возникшую спонтанно и одновременно у всех присутствующих, один из полковников. — Чувствую, с этим агентом мы не пропадем, но и горя тяпнем, — чуть ли не обречено вздохнул полковник, закругляясь.
Кажется, произнес все это Коляня.
Кондратий же к этому времени совсем обнаглел агентурной своей, хитроумной наглостью.
Исчезнув из-под стола, он появился в шкафу.
Зимин же, в ответ на столь чудесные, неоспоримо профессиональные перемещения ловкого агента, разгладил усы, заморгал, а потом рука Зимина самопроизвольно потянулась к висящему на его генеральском боку нагану.
Левый глаз генерала неудержимо дергался и единственная мысль, которая билась в седой голове была примерно следующего, далекого от сантиментальных оборотов, содержания: «Я тебя породил, я тебя и порешу!» Ибо генерал все же вспомнил! Агента Кондратия нашел в одном из заводских цехов не кто-нибудь, а именно он сам. Зимин.
Тем временем агент продолжал выкаблучиваться. То есть, он не прекращал свои, чуть ли не телепортационные перемещения ни на секунду, исчезая в одном месте и тут же появляясь в другом.
Остекленевшими глазами генералы, командующие космическими эскадрами, полками и армиями, смотрели на все это непотребство.
Адъютанты, бывалые, участвовавшие в нелегких учебных боях полковники, с бледными, как, вымоченный в хлорке, мел, лицами, стояли позади своих начальников и не знали, что предпринять.
В совещательной комнате зарождалась тихая паника, грозящая по мере своего развития, разрастись безобразно. Чтобы затем перекинуться на действующие армии, все полки и, частично — дивизии, и тем самым парализовать до того сытую, спокойную и беззаботную жизнь русской армии.
— Отставить! — вдруг рявкнул, перепугано Зимин и выстрелил из револьвера в потолок, отчего в последнем, то есть в потолке, образовалась дыра.
Потолок в месте попадания зиминской пули обвалился, и оттуда посыпались мышиный помет и чья-то заначка — мухлявы разного достоинства.
Мухлявы были, как в пачках, так и по одиночке.
Оторопевшие полковники молча подсчитывали на лету свалившееся на них нежданное богатство.
Кто-то грохнулся в обморок.
Но тут же этот кто-то поднялся, не желая пропускать самое интересное — миг своей удачи, в случае возможного дележа посланного богом.
— Чья заначка? — грозно вопросил Зимин, прекрасно понимая, тем не менее, что заначка его и все мухлявы ворованы им, Зиминым собственноручно долгими, зимними ночами из государственной казны.
И в тот момент, когда Зимин спросил о принадлежности заначки, агент внезапно прекратил свои скачки в объеме ограниченного крепкими стенами штабного пространства и исчез.
А вместе с агентом исчезли и мухлявы.
Теперь уже трое полковников грохнулись в обморок.
Грешным делом эти полковники подумали, что ловкий агент помчался и к их заначкам.
— Во-он за тем стогом, — сказал Патрикеев и кивнул головой в направлении противоположного берега узкой, всего в один перелет плевка, речки.
— Ты только что, Васек, разгласил военную тайну, — угрюмо объявил Голенищев. — Ты предал нас, своих боевых товарищей и верных друзей и перешел на сторону условного врага.
— И ничего он не предал! — вступилась за лейтенанта Пелагея Селедкозасольская, услышавшая и слушавшая весь этот разговор. — Это мой стог. Сама его сложила. Тем летом. Никакой тайны из этого не делаю. То, что я кошу, знает все село. То есть, вся наша Тюрьевкрошевка-Щихлебаловка.
— Ну вот, — повернулся к прапорщику Патрикеев. — А ты — «тайна, тайна»!.. Какая ж это тайна, если про нее всем известно?
— Так то про стог все знают! А то, что в нем НЛО замаскирован — только мы с тобой! — нечаянно проболтался Голенищев.
И тут же он прикусил язык. До окончательного разглашения военных секретов ему оставалось полшага.
— А ну рассказывай, нежить! — схватила Голенищева за грудки и чувствительно встряхнула Пелагея. — Какой такой нэлэо?.. Отвечай, зараза, а то я из тебя сейчас всю твою заячью душу вытряхну.
— Уважаемая женщина, — заюлил прапор. — Так, ведь, мы не имеем никаких прав на разглашение секретных сведений. Нам за это начальство такого прочесону даст, что не возрадуемся. Вы уж, гражданка, совесть бы поимели, — обратился Голенищев к здравому смыслу Пелагеи Кузьминичны, возжелавшей удовлетворить свое праздное женское любопытство за счет уменьшения общего количества государственных секретов.
Но барышня эта, царица огородов и полей, мастерица кошения травы и складывания скошенной травы в копны, не желала просто так сдаваться.
— Отвечай, кирзовое отродье, а не то я за себя не ручаюсь, — встряхнула она прапора снова так, что у того неприлично забренчали значки на покатой груди.
Лейтенант же сообразил, что хотя Голенищев и находится в данный момент в могучих женских руках, жизнь Голенищева всецело — в руках Патрикеева и висит она, эта жизнь в данную минуту на тонюсеньком волоске.
