Олег Верещагин - Скаутский галстук
— В болоте потоп наш старшой. Аккурат вчерась с утречка, — сообщил Олег. — Завтра по свету поминки по нём гулять будем… Это нам куда?
— Вон туда по коридору, — показала бабулька. — Солома там свежая, вчерась перестлали. А собак шуганите, ежли брезгуете. До ветру на двор…
— Здорово она тебя, — заметил я, когда мы уже открывали дверь в номер.
Номер оказался с пятью кроватями вдоль стен в одной-единственной комнате. Посредине стоял стол со стульями и искусственными цветами в вазе, у двери — шкаф, в котором висела вешалка. В небольшой выгородке обнаружился умывальник и унитаз. Одно окно из комнаты выходило в сад за гостиницей.
— Ничего, — сказал Валька, сбрасывая рюкзак на пол. — Даже уютно.
— Все самые зловещие преступления совершаются вот в таких тихих местах, — сообщил Олег. — Вампиры, оборотни, сектанты, людоеды…
— Где бы нам поесть существенно? — спросил «Дэм». — Интересно, тут буфет есть?
— Есть-поесть… — пропел Валька. — Какой буфет, опомнись, «Дэм»! Сухим пайком перебьёмся… Вали всё на стол, скауты!
В рюкзаках у нас и впрямь было достаточно всякой всячины, взятой в дорогу или положенной родителями, и скоро мы уже сидели вокруг стола и лопали.
— А знаете, — вдруг сказал Олег, посерьёзнев, — вот именно в эти дни в сорок втором Северо-Западный и Ленинградский фронты начали наступление, чтобы снять блокаду Ленинграда…
Олег «Строк» о Великой Отечественной знал если не всё, то намного больше школьных учителей истории и вообще взрослых. Мы перестали жевать.
— И что? — спросил Валька. — Наши победили?
— Не, — «Строк» мотнул головой. — Гитлеровцы очень упорно оборонялись… Ничего не получилось. А Вторую ударную армию заманили в болота и уничтожили. Тогда ещё Власов сдался.
Про Власова мы помнили хорошо. Великую Отечественную мы должны были проходить только в будущем году, но «Строк» ходил в исторический кружок и в марте накричал на Виктора Константиновича, учителя истории, который кружок вёл. Тот сказал, что генерал Власов просто боролся со сталинским режимом и искренне хотел пользы для России.[5] Говорят, что Олег покраснел, как помидор, вскочил и сказал, что Власов сволочь и предатель, да ещё и трус, что награды от Сталина он брать не стеснялся, а как припёрло — так сразу стал «борцом с режимом»… Виктор Константинович запретил ему появляться на заседаниях…
— А странно вообще-то, — Валька подпёр голову рукой. — Вот всё это было… И не так уж давно, а кажется — как в сказке. Интересно, вот в этом здании что тогда располагалось? Оно же старое…
— Какое-нибудь германское учреждение, — сказал «Строк». — Можно у той бабульки спросить, она наверняка знает.
Но спрашивать мы не пошли — ещё пожевали и расползлись на кровати. За окнами по небу ползли тучи — нехорошие, уже с явным дождём, сразу со всех сторон. Смотреть на них было скучно, да и вообще почти стемнело.
— Давайте карту посмотрим, — предложил «Остров». — Хоть предварительно определим, куда завтра идти.
Мы снова собрались у стола и развернули на нём большую карту района, в котором оказались — её нам выдал «АСК». Район покрывалом затягивали леса с раскиданными в них редкими деревушками, пересекали кое-где железные дороги и шоссейки.
— Надо бы выбрать какое-нибудь более-менее доступное место, — предложил Валька, — но чтоб с историей… Где, кстати, Лёня Голиков погиб?
— В селе Острая Лука, — ответил я, — это далеко.
— Жаль…
— Э, а в гостинице не мы одни живём, — вдруг совершенно не в тему сказал «Дэм». Мы подняли на него глаза, и он пояснил: — Во, слушайте. Кто-то музон крутит.
Мы прислушались. Да, правда… Где-то — то ли в коридоре, то ли в одном из соседних номеров — слышалась музыка. Гармошка, кажется (у кого это такие вкусы?!) и мужские голоса.
— Народное что-то, — определил «Остров», — нам-то что? Я предлагаю…
Прежде чем склониться над картой, я вдруг понял, что знаю эту музыку.
И слова знаю, но только по-русски.
У каланчи пожарной,
У больших ворот,
Столб стоит фонарный
Уже не первый год.
Ты приходи побыть вдвоём
Со мной под этим фонарём —
Лили Марлен,
Лили Марлен…[6]
У кого-то и в самом деле странные вкусы.
Глава 3
Я проснулся от того, что под окном, в саду, без конца заводили и никак не могли завести мотоцикл — он глох. С полминуты я лежал, соображая, где нахожусь. Ребята сонно дышали на соседних кроватях. Что-то мягко шуршало по крыше. Мои часы показывали половину второго ночи. Глядя на их циферблат с мягко фосфоресцирующими цифрами, я почти уснул снова, но мотоцикл опять взревел и оборвался нехорошим хрипом. «Свечи,» — подумал я, вставая. Мне не перестало хотеться спать, но посмотреть на людей, которым в полвторого приспичило куда-то ехать, стоило.
Пол был холодный даже сквозь прикроватный коврик, да и вообще — когда я вылез из-под одеяла, в комнате оказалось очень холодно. Протиснувшись между кроватями, на которых спали «Остров» и «Шалга», я подошёл к окну.
Мне сразу стало ясно, откуда тот монотонный шорох. Снаружи шёл дождь. Добротный, несильный, но занудный. На небе — ни просвета. Над чёрным ходом гостиницы — ну, в саду — горела тусклая лампа под жестяным абажуром. В её свете я увидел двух человек в блестящих от воды широких плащах с пелеринами, цветом похожих на мокрую клеёнку. Они возились возле здоровенного «урала» с коляской. «Менты,» — сонно подумал я и, пробираясь обратно к своей кровати, задел свесившуюся руку Вальки. Он немедленно сел и спросил, не открывая глаз:
— Чпрж?
Несомненно, это означало: «Что, пора уже?»
— Да никуда не пора, спи, — буркнул я, и «Шалга» рухнул обратно в постель. Я тоже уселся, готовясь лечь и проклиная себя за излишнюю возбудимость: никто не колыхнулся, один я вскочил!
По коридору быстро прошёл человек, неразборчиво окликнул кого-то. Ему ответили, потом двое громко, но так же непонятно заговорили. Вот вам и пустая гостиница… Днём выспались, ночью гуляют, мотоциклы заводят… Я посидел и начал одеваться, собираясь выйти и попросить!!! вежливо попросить!!! чтобы заткнулись!!!
В майке, штанах и кроссовках на босу ногу я вышел в коридор.
Горела у поворота дежурная лампочка.
Пусто.
Тихо.
Я озадаченно потёр нос. В коридоре было ещё холоднее, чем в номере. Стараясь ступать потише, я прошел до поворота, выглянул.
В маленьком вестибюле было пусто. Дежурная бабулька хрестоматийно вязала, сидя за стойкой, но, едва я высунулся, подняла голову и улыбнулась:
— А ты что ж не спишь?
— Не спится… — неопределённо ответил я. — Бабушка, а кто тут сейчас разговаривал? Громко очень, я хотел сказать, чтобы тише…
Она отложила вязание, посмотрела на меня странным взглядом. Краем уха и мозга я отметил, что мотоцикл заткнулся… а каким-то ещё чувством понял — за моей спиной прошёл человек.
Я обернулся. Он удалялся по коридору — быстро, широко шагая, а мне лампочка била в глаза и, когда я проморгался, в коридоре уже никого не было. Я вновь повернулся к дежурной. Она так и смотрела на меня, потом опустила глаза и тихо сказала — так говорят пожилые люди, когда не хотят, чтобы их услышали, забывая, что у них самих слух уже плоховат, а подростки слышат намного острее взрослых:
— Опять… Никак не уймутся… — она снова подняла глаза и улыбнулась: — Иди спать, мальчик. В гостинице никого нет. Тебе приснилось.
Я открыл было рот, чтобы возразить, но мне внезапно стало очень страшно. Не жутковато, а именно страшно — даже бабулька показалась мне какой-то зловещей. Я попятился, мечтая об одном — оказаться в своём номере, возле ребят. Потом повернулся и быстро пошёл по коридору. Почти за всеми дверями отчётливо звучали голоса — тише, громче, два, несколько… Говорившим было плевать на ночное время — они перебивали друг друга, спорили, шумели, и я не мог понять, что они говорят. Стиснув зубы и опустив глаза, я дошёл до своей двери; меня обогнал человек, вошёл в соседний номер. Еле сдерживаясь, чтобы не заорать, я ввалился к себе и, прихлопнув дверь, запер её на задвижку, не осмеливаясь даже поглядеть в окно: в голову лезли строчки из песни —
Мы на краю села
С тобой вдвоём живём.
Нечистая родня
Нас хочет съесть живьём…
Смотри — в окно глядит
Твой умерший отец!
Ещё немного, и
Нам всем придёт конец…
Звуки как отрезало. Я поднял голову. Света в саду не было, никто не возился в темноте с мотоциклом… Погасили и уехали? А звук?
Тебе я говорил:
Мол, лучше не ходи
В сортиры по ночам —
Избави господи!
Но ты была горда…
Я вижу результат —
Твой бездыханный труп
Они низвергли в ад…
Чушь какая… Я потряс головой, потёр лицо руками. Отошёл от двери и сел на кровать, не сводя с неё глаз. Сейчас поскребётся в неё бабулька (когтями!!!), скажет: «Мальчик, отдай мою голову…» Или типа: «Открой, я хочу есть…»
