Виталий Винтер - Багровый рассвет
– Ну, они и раньше неразговорчивы были. Вспомни их меморандум Спасения – к ним не летать, не трогать и вообще разбираться на Земле самим. Анархисты, что с них взять, да и только.
– Ну, их можно понять. Хватит и одной загаженной и утопленной планеты, – попытался мрачновато сострить Тимофей. – Хоть бы сейчас уж успокоились, но – не можем, блин! А успокоимся, когда до конца всё развалим, что пока не развалили – как ещё что-то вообще работает?
Анатолий жадно вдохнул ртом спёртый воздух:
– Вот так и работает – фильтры нам месяц как обещают. Всё какие-то проблемы, которые сами создаём…
– Проблемы внизу, по-моему, только начинаются. И в этот раз они могут начаться здесь на орбите и спуститься вниз, где проблем и так предостаточно, – Тимофей поднял указательный палец вверх. – «На шестисотый год Ноевой жизни разверзлись все источники великой бездны и лился на Землю дождь сорок дней и сорок ночей… На пятнадцать локтей поднялась вода и покрылись горы. Лишилась жизни всякая плоть: и скоты, и звери, и все гады, ползающие по земле…» А ты тут о фильтрах!
– Давно было – неактуально! Всё уже прошло.
– Все ты о плохом да о плохом. – усмехнулся Тимоха, привыкший к резким переменам в настроении напарника. – Ты вот лучше подумай о том, что ты своим неуёмным любопытством фактически разрешил парадокс Ферми, над которым до Потопа бились тысячи учёных. Ты только представь себе, что тебе задаёт вопрос всё, – он презрительно махнул рукой куда-то вниз в сторону гравитационного колодца, – оставшееся человечество. Является ли человечество единственной технологически развитой цивилизацией во Вселенной? А ты можешь, гордо подняв голову, ответить. Нет. – Видя, что настроение напарника нисколько не улучшилось, он продолжил: – Ты же помнишь, что, с одной стороны, выдвигались многочисленные аргументы о том, что во Вселенной должно существовать значительное количество технологически развитых цивилизаций, – он горько усмехнулся и добавил: – Вроде нашей. С другой стороны – отсутствовали какие-либо наблюдения и данные, которые бы это подтверждали. Ситуация являлась парадоксальной и привела к выводу, что или наше понимание природы, или наши наблюдения неполны и ошибочны. Как сказал сам Энрико Ферми: «Ну, и где они, в таком случае?» – Он перевёл дыхание. – Вот они перед нами, и величайшая философская загадка трёх поколений решена именно нами. Ну, ладно, тобой одним при моей непосредственной помощи. Теперь-то уж наше понимание природы и всего сущего можно несравненно усовершенствовать и улучшить на благо всех живущих.
– Хватит юродствовать, – сухо перебил его Толя, – делом займись. А я с ЦУПом свяжусь.
Он, оттолкнувшись ногой от пульта, поплыл в сторону панели связи. По пути он немного задержался у центрального обзорного иллюминатора, открывавшему вид на Голубую планету.
Атмосферная видимость с их трёхсот пятидесяти километров поражала и в то же время давала отчётливо понять, что творилось внизу. Перед мысленным взором Анатолия пронеслось всё, к чему он уже успел привыкнуть, все последствия изменения профиля континентов – новые заливы на местах устьев еликих рек, исчезнувшие острова и части стран, новые проливы, соединившие когда-то разделённые моря.
…………………………………..
Наверняка ещё через пару десятков лет только немногие выжившие с затопленных территорий и стран будут помнить названия мест, где они родились и выросли. Человеческая память вещь избирательная и хитрая. Она старается защитить своего носителя – сглаживая со временем острые и болезненные углы пройденных этапов жизни.
Не двигаясь и почти не дыша, словно боясь спугнуть картины опустошения родной планеты, которые теперь, после привычных за годы вахты на низкой орбите видов северного полушария, всколыхнули в нём какое-то давно похороненное и забытое чувство щемящей тоски и безысходности. С ним он с успехом боролся все годы своей взрослой жизни.
От созерцания печальных последствий дел человеческой цивилизации его отвлёк напарник:
– Ты уже связался с центром? – всё так же неотрывно мониторя поступающие потоки информации, обратился к нему Тимофей.
– Нет! – встрепенулся Толя и, оттолкнувшись ногой от «стены», последовал к станции связи. Пристегнувшись в кресле и начав настраивать аппаратуру, он обратился к напарнику:
– Знаешь, я тут лишний раз вглянул вниз – везде такой кошмар, и в южном полушарии ничем не лучше, чем в северном! И подумалось мне, что мы это всё заслужили…
– Под «мы» ты, как я понимаю, подразумеваешь все человечество? – всё так же не отрывая взор от мониторов, ответил ему Тимофей и, не дожидаясь ответа, продолжил: – Ты слишком много думаешь, а это теперь вредно. Там внизу об этом мало кто ещё задумывается. Некогда думать – выживать надо. Всё же нарастало постепенно, из года в год. Постепенная потеря плодородных низменных земель, голод, волнения и целая охапка разраставшихся локальных конфликтов – как следствие. Так что людей там, внизу, сейчас больше заботит банальная проблема обретения куска хлеба и глотка чистой воды. Ты вот знаешь, что ещё до начала Потопа я да жил, а точнее выживал, со своей семьёй в городе с населением в семьдесят тысяч человек? Не знаешь… И в этом городе уже не было воды, электричества, бензина, медицинской помощи, гражданской обороны, системы распределения продовольствия, а муниципальные службы или какие-либо другие формы централизованного управления приказали долго жить ещё задолго до того…
Он оторвался от мониторов и посмотрел на напарника пустыми глазами, полными боли и темноты, принявшей неизбежное.
– Наш город был блокирован во время очередного «оранжевого» мятежа в течение долгих двух лет. Жизнь в нём была настоящим адом – плавно перетёкшим в локальную гражданскую войну. Всё случилось не за день и не за два. В вялотекущей жизни сонного городка простому человеку, наверняка, было сложно заметить негативные изменения, происходившие понемногу, но постоянно. У нас не осталось ни милиции, ни армии. Были только успевшие кое-как вооружиться группы самообороны из родственников, и все, по большей части, только пытались защищать свои дома и семьи. Каждый был сам за себя. Когда всё это началось, некоторые из нас были лучше подготовлены, но у большинства соседских семей запаса продовольствия имелось всего на несколько дней. У некоторых были пистолеты, и только у очень немногих – древние АК и ружья. Через пару месяцев в городе начали орудовать банды. Они крушили всё, например, если ты жил один в доме – быть убитым и ограбленным становилось лишь вопросом времени, независимого от того, насколько хорошо ты вооружён. Сила была в количестве. Огнестрельное оружие, патроны, вода, зажигалки, антибиотики, бензин, аккумуляторы, еда – это то, за что мы дрались, как бешеные звери. В такой ситуации, какая сейчас творится, за редкими островками тающей призрачной стабильности, всё меняется – большинство людей превращаются в кровожадных монстров. Это было просто отвратительно, а ещё хуже, что многие хорошие, в принципе, люди, чтобы выжить, превращались в чудовищ.
– Могу себе представить… – опустив взгляд и чувствуя на себе вину, которой не было, сказал Толик.
– Да нет, не можешь, – резко перебил его напарник. – Никто не сможет, пока сам не переживёт такое. Ты же из закрытой карантинной военной Зоны, верно? Там не было такого хаоса. Да, урезанные пайки, беженцы, болезни, теснота, но оставшиеся порядок и закон, державшиеся на солдатских штыках. Знаешь, говорят, что человек умирает столько раз, сколько раз он теряет дорогих и близких ему людей. Чехов, кажется, сказал. Так вот я уже устал умирать… Ты, как и другие, наверняка, видя в новостях лагеря беженцев, даже не понимал, что эти люди, среди которых был и я, всего лишь хотели вернуться домой. Но их дома развеялись прахом, как и надежды на какое-то нормальное будущее…
Он замолчал, тяжело дыша, отвернулся вновь к россыпи мониторов у своего пульта и уже на тон ниже продолжил:
– Мне повезло выжить, только потому, что моя семья была в то время многочисленной: десять человек в большом доме, четыре пистолета, три старых АК. Вывод из моего опыта очень прост – никто не может выжить в одиночку. Сила в количестве, в правильном выборе надёжных друзей, в единстве семьи и её подготовке. Поэтому я выжил и сейчас нахожусь здесь. И за это заплатили своими жизнями все мои родственники. Все. Для того, чтобы жил я. Один. И это будет гнести меня всю оставшуюся жизнь – груз того, что мне следует совершить, чтобы их смерти не оказались напрасными. Войне должен наступить конец – рано или поздно. Я надеюсь приблизить его – всеми доступными мне способами. – Он помолчал и продолжил: – Пока мы спали – время шло, пока мы думаем – время также идёт, и ещё быстрее оно идёт, когда ты думаешь, как прокормить семью… Год – как месяц. Месяц как неделя. Неделя как день. День как час, а час как год. И это значит только одно – наше время истекает и уже никогда не вернётся. Будущее мы разрушили – не построив ничего взамен. Основная ценность нашей жизни – это время. Время не вернёшь и не знаешь, сколько его ещё у нас осталось. Человек определяется делом. Хотя бы попыткой…
