Александр Шакилов - Армия древних роботов
– Майор, хочешь высказаться? – полковник Саламан внезапно навис над Мазаридом. Лысина его гневно блестела, мигательные перепонки то и дело накатывались на зрачки и тут же прятались в уголках глаз. – У нас тут не казарма, а заседание Совета, майор. Мы собрались тут не дрыхнуть в тепле, а чтобы принять решение по множеству важных вопросов, а ты!.. ты!..
Из соединения протеза с рукой закапало. Мазарид медленно поднялся, уронив при этом со спинки стула плед, чем вызвал возглас всеобщего возмущения.
– Важные вопросы? – Майор звонко щелкнул клыками. Демонстративно не замечая полковника, он обвел враз утихнувший зал взглядом, полным неистовой ярости. – Доставать ли консервы из складских закромов – это для вас важный вопрос?! Или сколько койко-мест организовать и сколько передвижных сортиров собрать?! – Он громко втянул воздух. На пол полилась алая струйка. – Ваши когти затупились. Мозги заплыли жиром. Мы потерпели сокрушительное поражение, когда звездолет спасителей рухнул на Поле Отцов. Расклад сил на планете должен был измениться в нашу пользу, а что получилось в итоге? Наша армия наполовину уничтожена. Мы понесли огромные потери! Таких потерь у нас не было со времен Третьей мировой! У нас до сих пор нет Главного Активатора, благодаря которому мы должны были обрести свое предназначение. Мало того, причастные тайно покинули Минаполис, вероломно утаив от нас Активатор и тем самым предав заветы и чаяния многих поколений наших предков! Эти твари, не достойные зваться наследниками, как сквозь землю провалились, будто в воздухе растворились! И вместо того, чтобы найти и покарать беглецов, команду генерала Бареса, вы занимаетесь совершенно никчемными делами!..
Окончание его речи утонуло в возмущенных криках.
Кровь лилась на пол ручьем, перед глазами все плыло и качалось. Мазариду надо взять себя в руки. И в прямом смысле тоже. Опустившись на стул, он сунул коготь в сочленение плоти с протезом и нажал на клапан, который стравливал лишнее давление из системы. Слюнявые клыки, искаженные старческие морды, крики и топот… Он больше ничего этого не видел и не слышал, все это для него больше не существовало. Скрипя клыками, он боролся с накатившей тошнотой.
– Ну что, майор, пришел в себя?
Мазарид размежил веки. В просторном круглом зале остались только он и Саламан, который расселся прямо на столе рядом с ним.
– А где… – Мазарид поперхнулся, закашлялся.
– Сборище старых маразматиков? Это хотел сказать? – Саламан склонил лысую голову к плечу. – Проснись уже, майор, заседание закончилось, уважаемые соратники разошлись.
– Не спал двое суток, вот и сморило… – брякнул Мазарид и почувствовал себя неловко, ведь никогда еще ни перед кем не оправдывался.
– Наслышан о твоих подвигах, майор. Это ты остановил разброд и шатания на Поле Отцов после падения звездолета и гибели генерала Бареса, когда старые маразматики – да, майор, лучше не скажешь, – только глазами хлопали. – Саламан часто-часто заморгал мигательными перепонками. – Безжалостно, будто трибунал отменили, – не боишься трибунала, да, майор? – ты пресек массовое дезертирство, лично казнив без малого три десятка трусов. И это ты, сколотив из разрозненных остатков наших войск мобильные ударные группы, отправил их вслед за отступающими силами противника.
Между висков Мазарида зазвучало: трибунал, трибунал, трибу-у-унал…
Он тяжело задышал:
– Чтобы ни один чистяк не вернулся домой! Чтобы все легли костями от Минаполиса до Моса, Тарны и Кия!
– А за мобильными группами ты выдвинул полевые кухни и интендантов.
Трибунал, трибу-у-у…
– Чтобы побольше наследников вернулось домой после победного похода.
С трудом прорываясь через сцепленные челюсти, голос полковника зазвучал гулко.
– Ты, майор, проявил личное мужество на поле боя. Как же без этого, да, майор? И ты попытался проникнуть в звездолет, совсем дурак, самоубийца… – Тут полковник сделал паузу, ожидая комментария от Мазарида. Не дождался, продолжил: – Самоубийцы нам не нужны, майор. От самоубийц мы избавляемся. Поэтому…
Только Саламан прикажет ему сдаться – трибунал! – Мазарид вырвет ему кадык и срежет бритвами-когтями мигательные перепонки, которые так раздражают. Ну сколько можно подмигивать?! Мазариду терять нечего. Сначала усечение в правах за плен, потом обвинение в уклонении от размножения, теперь вот угрожают трибуналом за превышение полномочий!..
– Поэтому, майор, есть для тебя особое задание. – Полковник оторвал стальные когти Мазарида от своего горла. Если он не почувствовал, как из проколов по его голубой коже потекла кровь, у него высокий болевой порог. Невозмутимо, чуть с хрипотцой, полковник продолжил: – В Совете поговаривают, что Главный Активатор и исполнение Великого Плана не есть благо для нашего народа. Напротив даже – абсолютное зло. Поэтому многие вздохнули с облегчением, узнав, что Активатор мы не получили и ответственные за это покинули Минаполис.
– Жалкие предатели! Ничтожества!
– Запомни имена предателей, майор, которых тебе приказано настигнуть: пирос Шершень и рептилусы Хэби и Шацу. Последний был личным адъютантом генерала Бареса.
– Рептилусы?.. – Мазарид презрительно скривился.
Лицо полковника окаменело, змеиные глаза стали холодными, и даже голубая лысина гневно блеснула.
– Если неприязнь к наследникам моего вида поможет тебе, майор, справиться с заданием, я не возражаю.
Мазарид лишь ухмыльнулся в ответ.
* * *Плотный свинец облаков вдруг прохудился у горизонта.
Не было – и вот вам брешь, от которой быстро-быстро зазмеились трещины. А там уж ветер смял и раздробил тучи. Прорвавшееся наконец солнце прижгло белесый рыхлый гной, выступивший на коже огромного бетонного поля. Гной этот, плавясь, заструился ручьями меж трупов, которые, как подснежники, проклюнулись из сугробов. Потек гной под колесами раскуроченных и уцелевших самоходок, от горячего дыма которых осталась лишь жирная копоть на выхлопных трубах. Кипяток в их котлах, превратившийся в лед, теперь снова становился водой.
Зима стремительно капитулировала. Если б у зимы были руки, она задрала бы их над своей морозной башкой.
Обугленное тело Сыча, лучшего из следопытов, черной головешкой лежало поверх трупа князя Мора. Но вот оно дернулось, зашевелилось, заставив отпрянуть от него молодого птера, который вразвалочку подошел к нему. Проскрежетав мандибулами, птер попятился и, отойдя на безопасное расстояние, взмыл в небо.
Зог четко выполнил команду, которой его обучил Сыч.
Да, это было непросто. Да, Сыч потратил много месяцев на то, чтобы вбить в тупую башку ящера простейшие движения. Да, для обучения постоянно нужны были свежие трупы, потому что весной и в летнюю жару мертвецы быстро начинали смердеть, чем не только раздражали Сыча, но и привлекали падальщиков и людишек. Последние задавали слишком много вопросов, становясь в итоге очередными трупами для тренировок. От зога всего-то требовалось взять хозяина, когда он перестанет подавать признаки жизни, и отнести до ближайшего человека, можно мертвого недавно, а если живого, то лучше бы его убить, потому что трупы не оказывают сопротивления, когда их разбирают на органы. А остальное – уже не забота ящера.
Да, Мститель настиг Сыча на Поле Отцов и, погибнув сам, едва не убил свою жертву. Едва – потому что с Сычом не так легко справиться.
Совсем мальчишкой он выжил среди бесконечных льдов, никогда не знавших весны, и сумел добраться до Разведанных Территорий. Из своего детства он помнил немногое: ослепительный свет, бубнящие голоса и – главное! – вспышки безумной боли, от которой корежило все тело, из-за которой он орал так, что почти сразу срывал голос и мог только сипеть, поэтому ему не затыкали кляпом рот. Так бывало, когда родители отрезали ему пальцы или выкалывали глаза. Еще они рубили ему руки и кромсали скальпелем живот. Папа и мама потом перевязывали его, чтобы не истек кровью, отстегивали ремни и относили его к себе в комнату. Когда боль уходила, они давали ему конфету и позволяли играть. У него была любимая игрушка – тираннозавр. А потом отрезанный палец обязательно отрастал, зрение восстанавливалось, дыры в животе как не бывало. Он терпеть не мог этого. Лучше уж с дырой в пупке и совсем без рук, потому что когда он опять становился здоровым, родители возвращались, а с ними возвращалась невыносимая боль. Они называли это экспериментом. Он плакал, умоляя их больше не делать с ним такое, а они досадливо морщились и, кривя лица, переглядывались, будто испытывали брезгливость и разочарование из-за его слез и глупых просьб, мешающих им нормально работать. «Сын, ну как ты не понимаешь?..» Его звали тогда вовсе не Сычом, это имя ему дали после, когда на невольничьем рынке его приметил и купил мастер следопытов.
