Андрей Левицкий - Песчаный блюз
Спать хотелось все сильнее. Зевнув, я стащил с шеи платок, свернул и сунул в карман. Надвинул шляпу на лоб, откинувшись на стуле, прикрыл глаза. Размытые светлые пятна поползли под веками, голоса слились в гул, который окутывал меня, покачивал… Что-то заслонило свет. Я сидел неподвижно. Тень сгустилась, стала больше, отчетливее. Тихий голос произнес:
— Тебя называют Музыкант? Надо поговорить.
* * *— А ты кто такой?
— Называй меня Богдан, — сказал он.
— Звучно, брат, звучно, — согласился я, приподнимая шляпу, чтобы получше разглядеть его. — Хорошее имя, деловое и бодрое. Если кто-то не хочет говорить настоящего имени, завсегда называется Богданом.
Я решил, что это бывший монах. Расстрига, покинувший Орден, причем давно. Передо мной стоял немолодой мужик с сединой в коротких волосах и дряблыми складками на шее. Крепкий, невысокий, с медленными движениями и тихим голосом. Одежда обычная: брезентовые штаны да куртка из грубой кожи. Еще высокие кирзовые сапоги. На груди его висел бинокль, а на ремне — нож. Я заметил следы залеченной земляной лихорадки. Мало кому удается выжить после этой болячки, скосившей две трети Минска. Богдана она наградила светло-серой зернистой коркой, затянувшей левую половину лица.
Я вытянул ногу под столом и со скрипом выдвинул стул.
— Садись, Богдан. Выпьешь?
Он покачал головой и сел.
Мы рассматривали друг друга, а вокруг гомонили, звенели бутылками, ругались и хохотали старатели. Отложив потухшую трубку, я потянулся, поведя плечами, налил себе настойки и выпил. Подцепил длинный ломтик мяса из тарелки, отправил в рот, медленно сжевал. Богдан молча глядел на меня.
— Знания приобретаются посредством диалогов, — заметил я. — Может, анекдот расскажешь, или посидим так, помолчим по-дружески, да и разойдемся?
Он негромко произнес:
— Мне нужно доставить груз. В Арзамас. Выехать придется немедленно, то есть этим утром, не позже.
Я покачал головой.
— Нет, это не ко мне.
Богдан не моргая глядел на меня. Пришлось пояснить:
— Мой самоход сломан. Ремонт нужен серьезный.
— До утра не починить?
— Починить, если механики прямо сейчас начнут. Не всё, но на ходу он будет. Только у меня для этого денег нет.
Он кивнул.
— Тебе хорошо заплатят.
— Правильно, заплатят, когда доставлю твой груз. Ну, дадут треть авансом, как всегда, но этого мало. Деньги на ремонт нужны сейчас.
— Сколько? — спросил он.
Вот это уже было интересно. Отложив погасшую трубку, я стал прикидывать:
— Насос с аккумулятором надо сразу менять… Борт… ну, борт можно не монтировать новый, залатать дырки. Стойку заварить пока. Это ненадежно, но какое-то время протянет. Оси поглядеть обязательно, управление… — Я завел глаза к потолку, подсчитывая, и вынес вердикт: — Пять монет.
— Хорошо, — сказал он.
— Пять золотых монет.
Богдан помолчал и произнес:
— Я плачу…
Тут к нашему столику вынесло пьяницу. Столик, как я говорил, был угловой, стоял он далеко от остальных, здесь было относительно тихо, и народ вокруг не толкался, предпочитая развлекаться в центре зала. Но этот пропойца как-то добрел до нас и, склонившись над Богданом, обнял его за плечи.
— Д-друг… — промямлил он. — Брат! Выпьем, не? Бутылку ставите? Я… Эх! Выпьем, брат…
— Пошел вон, — сказал Богдан, не поворачивая головы.
— Че? — не понял пьяница. — Я… Ах ты гнида — брата гонишь? Ты… Да я тебя…
Он отступил, качаясь, схватил со стола бутылку и жахнул ею о стену. Бутылка разбилась, настойка потекла по руке бродяги, в которой осталось горлышко с острыми «лепестками».
— Я убью тебя, брат! — сипло выдохнул пьяница.
Он был высокий и широкоплечий, а мой собеседник — совсем не крупный с виду. Я уже собрался вмешаться, когда Богдан встал и, коротко замахнувшись, саданул бродягу кулаком в живот. Произошло это очень быстро. Будто мощный поршневой рычаг сдвинулся у меня перед глазами…
Через толпу к нам проталкивались двое вышибал. Бродяга выпустил «розочку» и упал на колени, перевернув стул. Глаза остекленели, он разинул пасть, пытаясь вдохнуть. Поднял голову — и тут Богдан врезал ему носком сапога по лицу. Он мог бы этого уже не делать, но почему-то сделал. Может, получал удовольствие от подобного? Не знаю, но этим ударом он сломал бродяге нос. Пьяница вскрикнул, упал на спину, лицо залила кровь. Вышибалы подскочили к Богдану, он повернул голову и вперил в них холодный взгляд. Они посмотрели на Богдана, на пьяницу, корчившегося у перевернутого стула, на меня.
— В чем Дело, Музыкант? — спросил один.
— Мы с приятелем разговаривали, — я кивнул на Богдана, — а этот к нам полез. «Розочкой» махал… за то и получил, сам виноват.
Я здесь завсегдатай, меня знают. Не говоря больше ни слова, доблестные работники кулака и дубинки подхватили стонущего бродягу под руки и поволоки к выходу.
Богдан сел, достал из кармана платок и вытер руку. Ту, которой ударил пьяницу в брюхо. Кстати, когда он это проделал, пола плаща откинулась, и я заметил оружие на боку. Очень, очень редкое в этих местах оружие.
Ситуация становилась все более и более любопытной.
— Все приходит, все уходит, — философски заметил я, поглядев на осколки и лужу настойки, растекшуюся по полу. — Мы закончили разговор на хороших словах.
Он молча глядел на меня.
— Ты сказал: «Я плачу…» — напомнил я, сделав ударение на последнем слоге.
И вот тогда человек, назвавшийся Богданом, на ремне которого висело очень дорогое и редкое оружие, произнес роковые слова:
— За эту доставку я плачу семь золотых. Пять дам вперед, чтобы ты починил свою машину.
* * *Бочонки мне сразу не понравились. Железные, приземистые и какие-то зловещие. Закрыты тяжелыми крышками на винтах, с клапанами, над ними торчат изогнутые трубки, вентили и манометры.
Рядом стояли два длинных ящика — тоже железные и тоже крепко закрыты. Еще и сургучные печати на засовах с большими замками.
Все это находилось посреди небольшого гаража, расположенного неподалеку от мастерской, где я оставил «Зеба».
— А где твой сендер? — спросил я, оглядывая пустой гараж. — Ты ж не местный.
— Меня подбросили сюда на автотрейлере, — пояснил бывший монах.
— Что, и груз в нем привезли? — я пнул бочонок сапогом. — Тяжелое же…
— Груз доставляли сюда в два захода. И это не твое дело, Музыкант. Я плачу семь золотых, пять — вперед, чтобы ты починил сендер. Ты доставляешь груз в Арзамас. Мои доставки происходят в секрете, я не подряжаю крупных перевозчиков вроде «Бегунов Пустоши» или «Курьеров Дядюшки Стерха». Мне нужен одиночка, на которого можно положиться.
— А что там?
— Это тоже не твое дело. За три дня…
— Ну, пока, приятель. — Хлопнув его по плечу, я развернулся и шагнул к воротам.
— Стой! — окликнул расстрига со злостью.
Понимая, что он вполне мог достать свое оружие и прицелиться мне в спину, я шел дальше.
— Доставщик, стой!
Я оглянулся. Богдан не целился в меня, но кисть правой руки была под плащом.
— Слушай, у меня дела. Что тебе еще надо?
— Почему ты уходишь?
Я удивленно ответил:
— А зачем мне еще в этом гараже торчать? Песни с тобой распевать?
— Почему ты прервал разговор?
— Э, приятель, да ты не понимаешь, похоже… Ты всерьез решил, что я возьмусь за доставку сам не зная чего? Будь здоров, ищи себе другого доставщика.
Я шагнул в ворота, и тогда он сказал:
— Там оборудование для опытов. Альбинос — назад!
Вот это уже было совсем интересно. Альбинос, значит? Откуда он…
— Откуда ты знаешь это прозвище? — спросил я, возвращаясь в гараж. — Никто в центральной Пустоши не…
— Никто, кроме меня, — перебил расстрига. — Когда-то я был на Крыме и видел тебя там. Ты бывший управитель Херсон-Града. И ты — мутант.
Я достал пистолет и выстрелил в него.
Глава 3
В ДОРОГУ
«Шершни» стреляют негромко, а во дворе было шумно: крики, звон и музыка «Банды четырех» лились из окон кнайпы, из мастерских доносился лязг, кое-где гудели моторы… В общем, моего выстрела не услышали.
Когда я послал горячий привет из ствола Богдану в левую половину груди, он упал навзничь, я же отскочил назад и быстро выглянул в приоткрытые ворота гаража.
Опустив пистолет, повернулся — и, будем говорить честно, малость охренел, увидев вставшего на ноги Богдана. А ведь под его одеждой не было пластин панцирных волков или какого-то еще доспеха, я бы заметил! Броня, способная на таком расстоянии задержать пулю, пусть даже она выпущена из маломощного «шершня» — это как минимум железная пластина толщиной с мизинец. Но на расстриге был только плащ и легкая рубаха, под которой, клянусь всеми мутантами Пустоши, не было никакого железа! Во всяком случае, я его не видел — и вот же, этот мужик стоит передо мной живой и даже, кажется, невредимый, рубаха слева порвана, но крови нет…
