"Фантастика 2025-20. Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

— Махра завсегда сгодится, обменяешь на что-нибудь, — щербато оскалился Крест.

Уверенный в итоге карточной игры, я помочился в стоявшее в тамбуре ведро, которое надлежало опорожнить всё тому же Митяю либо Витьку, и залёг на нары. Только накатила дремота, как был разбужен криком Митяя:

— Ты чего, Крест, шельмуешь?!

Я с трудом выбрался из забытья, повернув голову в сторону закутка, где засели картёжники.

— Чё ты сказал, падла? — с угрозой поинтересовался Крест.

— Чего… шельмуешь, ты! — немного стушевался Митяй, однако всё ещё не растерявший решимости вывести лихоимца на чистую воду. — Я видел, как ты туза из рукава достал.

Вот же идиот! Неужто надеялся, что с ним будут играть по-честному? Вот и нефиг теперь строить из себя правдоискателя.

Я повернулся на бок, стараясь не вслушиваться в перипетии ожидаемо возникшего спора. Ясно, что ничем хорошим для запорожца это не закончится. Переть в его положении против целой кодлы блатных — верное самоубийство.

— Братва, кто видел, что я шельмую? — донёсся до меня голос Креста.

— Я не видел…

— Я тоже…

— Да чего ты смотришь, Крест?! — Это уже вступил Меченый. — За базар отвечать надо, пусть ответит за свои слова.

— Чё, фраер, народ требует, чтобы ты ответил за свой базар, — снова Крест. — Кровью ответишь или харчами? А может, жопой?

Народ ржёт, а Митяй явно стушевался.

— Не, ну чё… Да вы чё…

— Жало в бок хочешь?

Понятно, какой же ты блатарь без заточки. Интересно, правда, как он успел её изготовить за три дня сидения в карцере? Ложку стырил и заточил по ходу дела? Впрочем, мне-то какая разница, я вообще спать собрался.

И ведь уснул! А утром нас поднял всё тот же Митяй, похоже теперь уже вечный наш шнырь, которому лесоповал и прочие напряги заменила работа в бараке. Как-никак, нужно заботиться о том, чтобы у печурки всегда лежала поленница дров, которые он же и колет выданным ему тупым колуном. Да чтобы в бараке всегда была чистота, поскольку драить сучковатые полы ледяной водой — то ещё удовольствие. Неудивительно, что у Митяя уже через несколько дней после нашего заселения сюда руки красные и в цыпках. Нужно следить, чтобы бочка для воды у входа всегда была полной, а ведро под парашу — пустым. И ещё успевать днём вздремнуть, потому что ночью приходится следить за тем, чтобы огонь в печке не погас. Потому что у печурки в том числе стоит и наша обувь, которая к утру должна высохнуть. Особенно это касается тех, кто пашет в тайге. Летом всем будет попроще, если только доживём. Сохнущая обувь источает жуткую вонь, но мы уже привыкли, не то что в первые дни.

В это утро Митяй нас будил без энтузиазма. Следов членовредительства на нём заметно не было, но настроение дневального свидетельствовало о том, что ему пришлось отдать ворам то, что они хотели. Скорее всего, отдал всё, что было. Урок дурачку на будущее — не садись играть с блатарями в азартные игры, обдерут как липку.

На счастье Меченого, начальника отряда отправили в командировку в Сыктывкар, теперь его не будет несколько дней, а вместо него поутру на построение зашёл молодой сержантик, который и прояснил ситуацию. Он проверил списочный состав, будто за ночь кто-то мог сделать отсюда ноги в бескрайнюю тайгу на верную смерть, собрал «нефтяников» и потащился с ними за семь километров к разрабатываемой скважине. Воспользовавшись таким подарком, наши отрицалы и ещё пара урок устроили себе выходной, я же, как положено, отправился на ремонтный завод. С работавшими там людьми, в частности в столярном цехе, мне было комфортнее, чем с уголовниками.

А вечером, вернувшись с завода, обнаружил в бараке откинувшихся с карцера Туза и его подельника. Блатные с ростовского этапа и нашего уже успели скорешиться, весело потягивая чифирь и треская консервы. Откуда они у них взялись — непонятно. Остальных — и меня в том числе — в свой круг не зовут, да и не очень-то хочется. Я по-прежнему стараюсь придерживаться нейтралитета, всё ещё веря, что такое в лагерной среде возможно.

Лежу на своей шконке, вспоминаю Варю. Туз что-то рассказывает, слышу громкий смех, вроде как хрипло каркает Меченый да подвизгивает харьковский зэчара по кличке Сапог. Тот самый, которого я в бане отправил в нокдаун. Не знаю, почему Сапог, мне это неинтересно. Кстати, уже на следующий день он форсил в экспроприированной у кого-то из политических шапке. Побитый молью и временем треух из непонятного зверя, но всяко лучше, чем разгуливать по такому морозу с голым кумполом.

Похоже, Туз без вопросов взял масть и теперь считает себя негласным хозяином отряда. Пусть считает, пока это не войдёт в конфликт с моими интересами. Хотя хочется верить, что до этого не дойдёт. Куковать мне в ИТЛ ещё долго, а наживать врагов совершенно ни к чему. Просыпаться ночью от каждого шороха надолго меня не хватит, стану неврастеником и в итоге сам кого-нибудь завалю.

До отбоя ещё около часа, да и кто тут будет следить, «отбились» зэки или нет, тем более что отрядный в командировке. Ещё спустя несколько минут кто-то трогает меня за плечо. Поворачиваю голову — Клык. Взгляд напряжённый, словно о чём-то хочет предупредить.

— Клим, там с тобой Туз хочет потолковать, — негромко говорит он.

Что ж, мы не гордые, можно и потолковать. Легко спрыгиваю вниз, ступни в вязаных носках — спасибо Варе за передачку, — по холодному полу, не торопясь — надо же соблюдать видимость достоинства, — двигаюсь в сторону угла, где тусуются блатари в дрожащем свете керосиновой лампы. Подхожу, присаживаюсь на освобождённое место напротив Туза, подгибаю под себя ноги, чтобы не морозить ступни. Тот, попыхивая цигаркой, какое-то время молча, с прищуром, смотрит на меня. Я взгляд не отвожу. Остальные смотрят на нас — кто кого. Наконец игра в гляделки заканчивается с ничейным результатом, и Туз, передав свой бычок Сапогу, который тут же жадно затягивается, протягивает мне сухарь и банку рыбных консервов, где ещё осталось немного содержимого:

— Угостись.

— Благодарствую.

Принимаю банку и не торопясь подчищаю её сухарём. Хочется вылизать жестянку до блеска, но вынужден поддерживать реноме. Практически пустую банку у меня забирает Клык.

— Ты, я слышал, на воле один четверых отметелил, отчего и на нары загремел. Было такое? — спрашивает Туз.

— Было, — соглашаюсь. — Только один из четверых был бабой, правда, боевой оказалась, чуть глаза не выцарапала. И его приложил как следует, не люблю, когда среди своих крысы заводятся, — теперь уже кивок на Сапога, который чуть не давится последней затяжкой.

Это уже наезд, причем серьёзный. За крысятничество из блатных могут и в «машки» определить. Сапог бледнеет и пытается что-то провякать, мол, разреши, старшой, я эту падлу на ремни порежу… Ага, попробуй, шелупонь подзаборная, резалка ещё не выросла. Вслух не говорю, но мой насмешливый взгляд объясняет многое.

— Никшни, Сапог, — негромко, но значимо одёргивает пахан, даже не поворачивая головы в его сторону. — А ты, Клим, я смотрю, тёртый калач, даром что не из блатных. Картинок на тебе нет, погремухи тоже… Не хочешь погремухой обзавестись?

— Да меня и моё имя вполне устраивает, — жму плечами.

— Ты на воле работягой был, — продолжает Туз. — Здесь тоже работаешь. Из мужиков, значит. Не хочешь стать у меня быком?

Бык — это вроде как телохранитель, вспоминаю я.

— Хавчик обеспечим, от работы отмажем, — по-своему понимает мою заминку Туз.

Ну, с хавчиком ещё понятно, может, он, как «законник», теперь на каком-нибудь негласном довольствии. А вот как собирается от работы отмазывать — непонятно. Начотряда его самого скорее в карцер снова отправит, нежели Туз меня отмажет. Да и нравится мне моя работа, как ни странно это звучит. Вернее, люди, с которыми я там общаюсь. Тот же Олег Волков или отец Илларион… Представил себя в роли быка при воре, и как-то стало совсем муторно на душе.

— Наверное, всё же откажусь от такой чести, — говорю, глядя Тузу в глаза.

Буквально осязаю, как мгновенно наэлектризовывается атмосфера на этих нескольких квадратных метрах, только что искры не проскакивают. Начнут метелить? Может, и отобьюсь, а может, и нет. Но свою жизнь продам дорого. На всякий случай периферийным зрением отмечаю, где лежит ложка-заточка.