"Фантастика 2025-20. Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

В этот момент тягостных раздумий Северцев, проходивший вдоль строя, на пару секунд задержался возле меня.

— Ваше дело я что-то не помню, или фотокарточка в деле не очень качественная… Фамилия?

— Осужденный Кузнецов, статья 142-я.

— Ага, Кузнецов, теперь вспомнил, вот только не успел ваше дело пролистать. Человека покалечили?

— Ну, если сломанную челюсть можно считать тяжким увечьем… Не считая ещё трёх разбитых морд.

— Вы что же, нескольких человек в одиночку избили?

— Выходит, так.

— И за что?

— Сидели с девушкой в кафе, а компания за соседним столиком начала её оскорблять. Попросил их вести себя скромнее, они не поняли, предложил выйти разобраться на улицу, они предпочли устроить драку в кафе. Ну я и помял их немного. А тот, кому я челюсть сломал, оказался сынком местного партийного начальника.

— Хм, — крякнул капитан, покачав головой. — С виду вроде не богатырь… Боксом не занимались?

Не буду же я говорить, что помимо бокса много чем занимался, о чём в это время ещё даже не имеют представления. И инструктором по рукопашному бою уже не представишься, теперь легенда другая.

— Да какой бокс, гражданин начальник! Просто у нас в деревне сызмальства все пацаны драться обучены, иначе, ежели за себя не постоишь, так и будешь постоянно с разбитым носом ходить. А ещё хуже, когда над тобой смеются. Так вот и пришлось с малых лет учиться кулаками махать.

— Надеюсь, это умение вам здесь не очень пригодится, у нас такие вещи пресекаются на корню. Осуждённые свои силы тратят на производстве, а не в драках… Кстати, — обратился ко всем капитан, — сегодня прибывает ещё этап, восемнадцать человек из Ростова-на-Дону, тоже будут зачислены в наш одиннадцатый отряд. Как раз барак полностью и заполнится. И чтобы к вечеру у каждого на бушлате был вышит его порядковый номер и номер отряда. Нитки и иголки возьмёт у завхоза под расписку ваш дежурный по бараку, вышивать будете сами. Номера я вам раздам. А сейчас строем в столовую. Все, кроме Козьева, Клыкова и Семенихина. Сержант, отконвоируйте заключённых в карцер. Там вас, граждане осуждённые, и покормят. Только меню, уж извините, будет попроще, чем у остальных.

Однако наш завтрак, состоявший из тарелки сечки и кружки мутного чая с куском чёрного хлеба, на который предлагалось намазать нечто напоминающее по вкусу маргарин, думается, не сильно отличался от того, чем потчуют в карцере. Если уж нас так кормят, то что же дают проштрафившимся?!

Заглотив нехитрую снедь, подумал, что надо было всё же попытаться сбежать, а не ехать сюда, как баран на заклание. Уж всяко на воле что-нибудь придумал бы, всё ж в 37-м, в эпоху отсутствия Интернета, телевидения, камер видеонаблюдения и прочих достижений технического прогресса, скрыться на просторах необъятной Родины легче, чем в моё время. Да и с документами нет такой запарки, всеобщая паспортизация ещё не наступила. Нашёл бы себе работёнку с одним выходным и кормился бы в любом случае лучше, чем здесь. Отощаешь на таких харчах, чего доброго, тем более у меня после работы докером подкожного жира не так уж и много накопилось.

Конечно, при попытке побега мог и пулю словить. Меня ж вон с самого вокзала под стволами вели. Хрен его знает, может, и к лучшему, что хоть теперь и в зоне, но живой. Пока рано заказывать отходную, ещё побарахтаемся. Главное — не очень-то портить отношения с лагерным руководством и уголовниками, хотя и примазываться к ним не стоит. Что же касается политических, то они по традиции ведут себя смирно и от них особой подлянки ждать не стоит.

После завтрака капитан снова выстроил нас в бараке. В руках он держал пачку наших личных дел. На этот раз нам предстояло узнать, кому и где предстоит трудиться в ближайшее время.

В течение получаса Северцев выкрикивал имя каждого заключённого и объяснял его дальнейшие перспективы. Каким-то непонятным образом получилось, что политические будут впахивать на бурении новой нефтяной скважины в семи километрах от лагеря, причём туда и обратно будут двигаться пешим ходом в сопровождении конвоя. Ну а уголовникам, и мне в том числе, нашли применение в пределах лагеря и его окрестностях. Кого-то отправили на судоверфь, кого-то на нефтеперегонный завод, кого-то на завод по производству брома, на радиевый и гелиевый заводы… А меня и ещё троих командировали на механико-ремонтный завод чернорабочими, где требовались не только мастеровитые люди, но и грубая физическая сила. На предприятии, представлявшем собой кирпичное здание на площади в полтора футбольных поля, производилось — но по большей части ремонтировалось — оборудование для нефтяных вышек. Одного из блатных забрал под своё начало начальник производственного цеха, а мне и ещё двоим предстояло заниматься погрузкой-разгрузкой металлоконструкций и ящиков с деталями для оборудования по добыче нефти. В принципе работа привычная, что в доке мешки-ящики таскал, что тут железки. Только вот пахать предполагалось не за деньги, а за жратву и обмундирование, да и в свободное от работы время за пределы лагеря не погуляешь. Не говоря уже о явно не черноморском климате.

На заводе большинство рабочих составляли осуждённые, но присутствовали и вольнонаёмные, жившие на правом берегу соседней с Чибью реки Ухты в посёлке-поселении. Даже представительницы слабого пола попадались, работавшие на не особо тяжёлых в плане физических энергозатрат должностях. Честно говоря, писаных красавиц среди них не наблюдалось, но зэку хоть косая, хоть кривая, лишь бы щель промеж ног имелась, как с плотоядной усмешкой прокомментировал мой соэтапник Гриша Сретенский с погонялом Казбек. Данное прозвище получил ещё на воле за то, что курил исключительно эту марку папирос. И в ИТЛ прибыл со всё ещё солидным запасом курева, который несколько подтаял после первоначального шмона, несмотря на вопли Гриши, что он вор по понятиям чёрной масти и требует к себе, так сказать, соответствующего отношения.

Представляю, как жируют вертухаи, которые с каждого зэка имеют свой кусок. И порой весьма нехилый. Ну ничего, отольются кошке… Они ж друг друга к стенке пачками ставили в эти годы, если историки не врали. Сегодня ты царь горы, а завтра на твоём месте другой, и тебе уже, глядишь, лоб зелёнкой мажут. Так что, как говорил то ли Сунь Цзы, то ли Конфуций: «Если долго сидеть на берегу реки, то можно увидеть, как по ней проплывёт труп твоего врага».

Радовало, что над душой не стояли конвойные и даже на обед в столовую мы отправились сами по себе. Чёрт, уже и на вкус внимания не обращаешь, в голове сидит раскалённым гвоздём мысль, что от такого «изобилия» скоро могут начаться голодные обмороки.

На обратном пути к заводу остановился у стенда, почитать местную прессу. Она была представлена газетами «Вышка» и «На вахте». Не выдержал, поржал над заметкой, как заключённые из числа евреев справляли субботу в недостроенном бараке лагеря, изготовив вино из спрятанного в посылки изюма, и не вышли на работу. Соответственно, «виновникам торжества» влупили по 10 суток карцера. В этой канве напоминали, что в молодой Советской республике и Ухтпечлаге в частности идёт непримиримая борьба с религиозным мракобесием.

А я как раз сегодня во время одной из передышек успел познакомиться с работавшим в столярном цехе при заводе бывшим священником отцом Илларионом. В столярке нам было разрешено греться, когда не было работы на улице. Илларион мастерил деревянные ящики, выстилавшиеся опилками, куда укладывали особо ценные конструкции, чтобы не повредить их во время транспортировки.

Отцу Иллариону, в миру Василию Яковлевичу Злотникову, было пятьдесят восемь лет, хоть выглядел он намного старше. Когда-то он был послушником Онежского Крестного монастыря в Архангельской губернии. В 1922 году монастырь упразднили, и Илларион стал странствующим монахом. Бродил по сёлам и деревням Архангельщины, за краюху хлеба и стакан воды крестил детей, отпевал покойников, проводил службы в разорённых храмах или вообще по домам, пока на него не обратила внимание губернская комиссия по борьбе с религиозными пережитками. Отмотал пять лет, а выйдя на свободу, вернулся к старому занятию. Вновь был осуждён, теперь уже на восемь лет как рецидивист, как ни смешно это звучит. А по мне, скорее грустно.