Михаил Кликин - Чистилище. Охотник
Какой-то враг попытался лишить её глаза – она отмахнулась лапой, разворотив ему грудь.
Что-то тяжелое ударило её в брюхо – она задохнулась, подпрыгнула, обрушилась сверху на человека с рокочущим орудием в руках, втоптала его в землю.
Она чувствовала их всех, видела их тепло, слышала биение сердец, обоняла их дыхание. Они не могли от нее убежать, не могли навредить ей, хоть и очень старались. Они были пищей. Из них получались забавные игрушки.
Ламия в два прыжка настигла убегающего человека, оторвала ему руки.
Уже не слышно было раздражающих хлопков, и незримые железные клювы не рвали кожу, не крошили кости. Голод слегка унялся, но еды было еще много.
Ламия рвала свежее мясо, глотала, давилась, не в силах остановиться. Её дважды вырвало, но она заглотала всё, что исторглось из не успевшего расшириться желудка. И продолжила отвратительную трапезу.
Когда брюхо раздулось настолько, что стало мешать, Ламия повалилась на бок и заурчала. Глаза её закрывались. Всё, что она смогла еще сделать, – это заползти в кусты. Там Ламия впала в оцепенение – как было всегда, когда она наедалась до отвала.
Она словно бы спала, но при этом подергивала лапами, скалила зубы. И её раны, сочащиеся розовой пузырящейся слизью, быстро подсыхали и затягивались.
За стремительным процессом заживления с ужасом наблюдал единственный уцелевший человек, спрятавшийся в этих же кустах. Ламия чуяла его сквозь дрёму, но он не представлял опасности, а она уже пресытилась – потому и оставалась в приятном зыбком небытие.
Вскоре человек исчез.
И Ламия тут же о нем забыла – навсегда.
63
Три раза в день охотники делали короткий привал, чтобы перекусить, привести себя в порядок и передохнуть. В это время кто-то из них забирался на гору или на высокое дерево, обозревал округу – не видно ли где дымка, не кружат ли над лесом вспугнутые птицы. Нагнать отряд моряков и похищенных женщин не получалось. Видимо, чужаки тоже спешили, не жалея сил, торопясь доставить Коктейль на базу. А может, им просто хотелось как можно скорей оказаться дома, в окружении товарищей, под защитой привычных стен.
Охотникам стены были не нужны. Они и в лесу чувствовали себя в безопасности. Единственное, чего надо было бояться, это мутов – чем дальше маленький отряд уходил от деревни, чем больше была вероятность нарваться на опасную тварь. Хорошо хоть, что путь отряда пролегал на север, а не на юг. На севере для прожорливых мутов было мало пищи, да и условия были слишком суровые – поэтому они здесь встречались нечасто, несмотря даже на избыток столь любимой ими воды.
Гонка со временем давалась охотникам нелегко. Иван понимал, что рано или поздно ему придется дать людям нормальный отдых. Он видел, что Антон Птицын засыпает на ходу, Кондрат Котов прихрамывает и время от времени украдкой щупает колено, а неунывающий весельчак Илко Тайбарей уже не пытается шутить, а только тяжело дышит и сплевывает густую слюну. Одному Федьке, казалось, всё нипочем. Иван, глядя на него, только диву давался: и почему этот низкород всё так же легко, как и в начале пути, перелезает через стволы упавших деревьев, перескакивает бобровые каналы. Он не притворялся, не бодрился. Он действительно не устал – Федька отмахивался от комаров и мошки, а ведь любому наблюдательному человеку известно, что первое, чем перестает заниматься по-настоящему уставший путник в лесу, – это отгонять надоедливый гнус.
Чем ближе было море, тем реже становился лес. Всё чаще под ногами хлюпал набравший влаги мох, всё ниже и корявей становились деревца. Если бы охотники повернули на восток и прошли в том же темпе еще сутки, а может и меньше, то они очутились бы в настоящей тундре, на оленьих пастбищах, где родился Илко Тайбарей и где кочевали роды Большаковых и Вылковых – они хоть и считались частью общины, придерживались правил Кодекса, но жить предпочитали отдельно, навещая дальних родственников и друзей всего несколько раз в году для того, чтобы обменять оленину и шкуры на соль, железные предметы, самострелы, тканую одежду, мёд и Коктейль…
– Тебя бы, Федька, запрячь в волокушу, – пробурчал Иван, в очередной раз наблюдая, как низкород легко преодолевает лесной завал. – Ты бы нас всех, наверное, утащил бы.
Ему подумалось, что не случайно, наверное, Тая выбрала Федьку, именно ему подарив заячью лапку. Почувствовала, должно быть, в нем какую-то силу, твердость, надежность.
Иван отогнал неприятные мысли, поравнялся с Федькой, пошел с ним рядом, словно соревнуясь. Так вдвоем они и выбежали точно на мута, ворочающегося в тине на берегу лесного озерца.
Мутант жрал лося. Сам он убил животное или нашел падаль – понять было невозможно. От рогатого великана мало что осталось – видимо, пир продолжался не один день.
Почуяв людей, мут резко повернулся и зарычал. Таких уродцев Ивану видеть еще не приходилось. Он вскинул свое новое ружье, рявкнул Федьке:
– Пригнись! – и спустил курок.
Пуля попала мутанту в грудь – в область сердца. Однако это его не убило. Мут завизжал, полез на берег, выволакивая кучу вонючей тины.
Федька, не дожидаясь, когда Иван выстрелит второй раз, вскинул автомат. Две короткие точные очереди опрокинули мута в вязкую топь.
– Зачем стрелял?! – накинулся Иван на Федьку. Тот растерялся, развел руками:
– Он же к тебе лез. Мог прыгнуть.
– Ты же нас выдал только что!
На берег озерца выбежали отставшие охотники. Убитого мута они не увидели – он полностью погрузился в грязную воду. Зато охотники заметили останки лося.
– Твой автомат могли услышать те, за кем мы гонимся, – сказал Иван. – А моя винтовка бьет тихо. Понимаешь теперь?
Федька виновато кивнул. Иван махнул рукой:
– Да что уж теперь. Дело сделано…
Остаток дня они были очень осторожны. Уже не торопились, двигались с оглядкой, опасаясь засады. Если чужаки услышали выстрелы, если они заподозрили преследование, то стычки не миновать.
Только к вечеру Иван успокоился и велел остановиться на отдых.
– Антон, ложись спать, Федька, разводи огонь, Илко, готовь ужин, Кондрат – ты сторожишь. Останемся тут до утра, так что набирайтесь сил, пока есть возможность. Завтра – решающий день.
Ветер пах морем. Бухта была совсем рядом.
Иван сел на землю, прислонился к теплому стволу ёлки и мгновенно уснул. Ровно через тридцать минут он очнулся, обтер лицо мокрым мхом, немного погрелся у костра, дожидаясь горячей похлебки, раз за разом снимая пробу, шумно прихлебывая обжигающее варево из деревянной ложки. Решив, что блюдо готово, Иван сам снял закопченный котелок, позвал к огню остальных. Только Антона будить не стали и Кондрата оставили на посту – свои порции они получат потом.
