Андрей Щупов - Дитя Плазмы. (Сборник)
— Но вы были заняты…
— Чепуха! — художник притопнул ногой. — Даже на том свете, в адском котле я буду черкаться в своем блокноте. И не смейте сомневаться в этом! Настоящего художника не способны отвлечь жизненные пустяки. День без карандаша и без кисти — это странно. Более того — это настораживающий нонсенс!
— Согласен, — поддакнул я.
— Словом, я тут же ринулся в мастерскую и сел за холст. И вот… Я вдруг понял, что разучился рисовать. Совершенно! Фантастическое ощущение! Словно потерял в себе что-то объемное и привычное. Пестрый пласт навыков… Можете себе представить, что я тогда пережил. Кое-как довел злосчастную выставку до конца. А после бросился по врачам.
— И в результате? — торжественно спросил я.
— И в результате я прозрел, — художник опустил голову, как опускает голову трагик, дочитав последнюю строку. — Я оставил позади подготовительную часть своей жизни и на виток вознесся вверх.
— Значит, эти палочки и кругляшочки вас вполне устраивают?
— Ну конечно же! — художник сладострастно зарычал и, подобрав с пола длинную кисть, переломил об колено. Я так и не понял, что издало столь громкий треск. Ноги у него были страшно худые. Возможно треснула кость, но в счастливом порыве он мог этого и не заметить.
— А знаете что! — вскричал художник. — Пожалуй, я подарю вам что-нибудь, — он протянул мне рисунок с рожицей какого-то головастика. Уверяю вас, скоро за этим будут гоняться. Не упускайте момент.
— Не упущу, — я благодарно прижал руку к груди. Подарок пришлось запихать во внутренний карман, отчего бумажнику и другим документам стало немного тесновато. Но я не в состоянии был отказать художнику. Он мог бы убить меня. Посредством того же пылающего камина.
* * *Пустующие столы с дисплеями, кутерьма солнечных бликов и воробьи-горлодерики за окном. Симфонии Ажахяна — одного из восьмерых потерпевших и охлажденный кондиционерами воздух — шесть тысяч ионов на кубический сантиметр…
«Цыпочка была грудаста и длиннонога. Она подмигнула мне левым глазом и чуть вильнула правым бедром. Но я на такие штучки не клевал, я был парнем крепким. А главное — я знал, что мафия, которая подослала ко мне эту девицу…» — я тупо уставился в окно. Подослала ко мне эту девицу… Вот ведь странная штука. Зачем им понадобилось подсылать мне эту девицу? Может, я что-то такое знал, чего они не знали? Знал, но не хотел говорить?..
Размашисто я перечеркнул страницу черным крестом и начал снова:
«— Эй, приятель! — окликнул меня гориллоподобный громила. — Обожди чуток. Имеется крупный разговор. Дело в том, что я брат твоей невесты. И как старший брат я публично клянусь отомстить тебе за поруганную честь сестры, пусть даже на это потратится вся моя долгая и оставшаяся жизнь.
— Проспись, амиго, — я презрительно усмехнулся и сунул в зубы ковбойскую сигару. От этих мексиканских бандитов можно было ждать чего угодно, поэтому незаметным движением я перевесил плащ с левой руки на правую и, одновременно оглянувшись, и сосчитал количество притаившихся за спиной злодеев. Их было никак не менее дюжины, но додумать эту мысль я не успел. Правый кулак громилы просвистел в паре миллиметров от моего правого уха. В следующее мгновение я выставил блок и, с ухмылкой небрежности сказав «йаа!», вонзил левую пятку в солнечное сплетение негодяя. Он, мученически застонав, присел на пол, опрокинув по пути пару столиков, три стула и несколько тарелок с дымящимися на них бифштексами с соусом и кровавым гарниром на чесноке. Затесалась схватка, перешедшая постепенно в полный разгар…»
Я перечел написанное и остался недоволен. Какая-то чертова путаница: громила-горилла, голые пятки, чеснок… Все вроде бы раскручивалось как надо, но чего-то при этом явно не хватало — или же наоборот было чуточку чересчур. Со вздохом украсив листок очередным крестом, я вернулся к своим баранам.
Было скучно и жарко, но долг обязывал повиноваться и, обосновавшись в информатории города Знойного, я занимался тем, что нарушал старинную заповедь, советующую не гоняться за двумя, а уж тем более за тремя зайцами одновременно. Но кто не хочет походить на Юлия Цезаря! Пытаясь завершить главу из детективного романа, я раскачивался на ножках стула и, поскрипывая извилинами, гадал о странной подсказке шефа. Попутно слух мой внимал через вставленный в ухо музыкальный кристалл симфониям Ажахяна, а пальцы лениво мусолили подшивки с результатами медицинских освидетельствований всех восьмерых потерпевших. По сути дела я уже влез в тайну личности — и влез по самую маковку. Осознавать это было не очень приятно, но, увы, иного пути я просто не видел. После бурного свидания с художником мозг мой рассудил, что уж лучше занырнуть в святая святых моих подопечных, нежели встретиться с каждым из них тет-а-тет.
Заниматься делом следовало, конечно, там, где это дело свершилось. Поэтому, покинув художника, уже в 12–00 посредством репликатора я переместился в Знойный — эпицентр событий. Кроме маузера, набора испанских стилетов я прихватил с собой еще кое-какой инструментарий оперативника, но пока главным моим инструментом был ум — и в 12–30 я сидел в информатории, положив себе задачей не выходить из зала до тех пора, пока что-нибудь не проясниться. Кажется, я всерьез рисковал застрять здесь навечно. Стрелка на моих часах приближалась к шести, а желанным прояснением по-прежнему не пахло. Трижды я обращался к медкартам клиентов и трижды начинал закипать от всех этих терминов, психотестов и фигограмм энного рода. В ухе надрывно звучали фанфары, и вихляющимися созданиями мысли дергались и изгибались под музыку Ажахяна. Им было плевать на диагностические таблицы и на тонусные показатели моих пациентов. Единственное, что я усвоил, это то, что все мои гении с точки зрения медицины были совершенно здоровы. Отклонения в ту или иную сторону не превышали известных пределов, меланхолия, флегма и раздражительность присутствовали, как и должно присутствовать подобным качествам у всякого нормального гения. Словом, я буксовал — и буксовал абсолютно во всем, включая и написание любимого романа. Разумнее всего было встать и уйти, но я сделал это только тогда, когда стрелка достигла шестичасовой отметки. Что поделать, моя слабость — круглые цифры. Я ухожу и прихожу только под бой часов, и, глядя на мои отчеты, шеф прицокивает языком, начиная ерзать в своем троноподобном кресле. Он не верит в мою скрупулезность. Бесконечная вереница нулей приводит его в ярость. Мой шеф — и в ярости! Вообразите себе эту картинку и вы поймете мой восторг!.. Впрочем, я, кажется, отвлекся.
Итак, в 6-00 я покинул здание информатория и оказался на остывающей после жаркого дня улице. Рассерженно шипел перегретый мозг, внутренний голос, к которому я тщетно взывал, позорно помалкивал. К слову сказать, я перечитал массу детективной литературы. Несколько тонн — наверняка. Однако для меня по-прежнему загадка — каким образом распутывали свои дела все знаменитые сыщики. Во всяком случае — подавляющее их большинство. Треть книги они ухмыляются и костерят тупоголовое начальство, еще треть — пьют виски и дерутся с кем ни попадя, однако в конце последней трети все вдруг раскручивается само собой и шальная волна выбрасывает ухмыляющихся пьянчуг к переполненному пальбой финишу. Все главные противники словно по сигналу вылезают из своих берлог, и единственное, что требуется от нашего героя, это с должной скоростью и в должном направлении поливать пространство смертоносным свинцом. Далее наступает блаженная тишина, приводящая за руку благодарную красотку, которая тут же бросается нашему герою в объятия. Вот такие вот пироги — без малейшего намека на какой-либо анализ, мысленное напряжение и психическую усталость. И, сказать по правде, несмотря на все мои потуги, логика этих суперменов по сию пору остается вне моего понимания, а их стремительность мне попросту не по зубам. То есть, я мечтал бы работать подобным образом, но заранее знаю, что ничего путного из этого не выйдет, и потому действую по собственному рецепту. А именно — пихаю и пихаю в себя все без разбора, читаю, расспрашиваю и запоминаю. Меня интересует все, мало-мальски касающееся дела. Это длится до тех пор, пока не наступает момент, когда я чувствую, что еще немного — и проглоченное разорвет меня на части. И тогда я останавливаюсь, замирая в ожидании. Всякой пище требуется время для добротного усвоения. Главное — чтобы среди проглоченного не оказалось откровенной отравы. Чем доброкачественнее информация, тем быстрее можно ожидать результата. И чудо свершается! В конце концов просыпается то, что я называю внутренним голосом. Этот самый голос и выдает мне пару-тройку неплохих идеек. Вот, в сущности, и все — куцая методика, описывать которую не возьмется ни один из литераторов. Потому что — утомительно, тоскливо и, кстати говоря, не столь уж и эффективно…
