Василий Звягинцев - Мальтийский крест. Том 1. Полет валькирий
— Мы, господин полковник, предложенную вами идею обсудим пятью минутами позже. А сейчас можно — личную просьбу? Первую за всё время совместной службы. — Валерий опять не удержался от лёгкого ёрничества: — Многие, достигая чинов и званий, склонны забывать о тех, кому обязаны не токмо продвижением, а и самой жизнью моментами…
— Это ты о ком? — удивился Тарханов?
— Тост, что ли, собрался произнесть? — проявил большее понимание момента Ляхов.
— Тост тоже можно, если нальёте. Но перед тем как… — он выдержал паузу, — прошу обещания безусловно выполнить мою скромную просьбу. Абсолютно сейчас вашей властью исполнимую, Арсений Николаевич, и уж тем более вашей, Вадим Петрович…
— Чего это он? — весело воззрился на Тарханова Вадим, разливая меж тем извлечённый из сейфа Сергеем коньяк, недопитая бутылка которого покрылась исторической пылью ещё с начала московских событий.
— Да обычно с таким настроением у старшего начальника руки его дочери принято просить, — показал Тарханов, что и он не чужд юмора.
— Вроде того, — глубоко вздохнул Валерий. И рассказал ту самую историю. Она вызвала похожую, но не совсем одинаковую реакцию у двух действительно почти всесильных на сей момент полковников.
У Тарханова — скорее служебную, а у Ляхова — эмоциональную. Очень он ярко представил себе жизнь и настроения коллеги (пятнадцать лет, представьте себе!), тянущего гарнизонную лямку. Дослужившегося пусть и до бригадного врача и обречённого уйти в отставку максимум подполковником. Чистый Жюль Верн — «Пятнадцатилетний капитан»! И уже второй Г А ждущего, не поможет ли и ему чем товарищ, которого он из этой дыры вытащил.
— Чего же ты хочешь? — спросил после короткой общей паузы Тарханов.
— Пусть кто-нибудь из вас снимет сейчас трубку нужного телефона, и прикажет направленцу Главупраформа по Туркестанскому округу — сегодня же, самолётом командировать такого-то и такого-то в Москву. В личное распоряжение… Ну, кого хотите. Наверное, удобнее будет в ваше, Арсений Николаевич. А насчёт следующего чина и всего, что можно дать за многолетнюю и беспорочную, включая Владимира третьей степени с мечами — проще вам решить, Вадим Петрович…
Валерий замолчал, чувствуя, что запал и настрой руководить старшими начальниками у него кончился.
Ляхов предложил всем выпить налитое и сказал задумчиво, адресуясь в основном к Тарханову.
— Всё же неплохую молодёжь мы воспитали, ваше высокоблагородие. (При том, что был он старше Уварова всего на пять лет.) Момент-то как выбрал! И куда нам деваться?
— А я готов взять Терёшина к себе, старшим отрядным врачом. Он, конечно, не вы и не Бубнов, но в общемедицинских вопросах и как человек вполне меня устроит, — уже в пустой след добавил Уваров.
— Да хватит, хватит, — отмахнулся Тарханов и отдал по телефону соответствующее указание, тоном, не предполагающим дополнительных вопросов: — Да, именно самолётом, любым, хоть специальным, если подходящих рейсовых нет. Завтра в десять жду его у себя…
— Видишь, Валерий, — с лёгким оттенком назидательности сказал полковник, — «Дульце эт декорум…», как там дальше? — замялся не слишком грамотный в латыни Тарханов.
— Если в оригинале: «э про патриа море»[68], — снова вмешался Ляхов. — Не совсем по делу, конечно, но я твою мысль уловил. Но если продолжить в римском стиле, тогда лучше так: «Бис дат, кви цито дат ад хонорес кауза»[69].
— Завтра в десять прошу быть у меня в приёмной, — строгим голосом сказал Уварову Тарханов, после чего вернулся к прежнему. — Так давай, Вадим, продолжай про девочек. Лично мне очень интересно.
— Кому ж неинтересно, — состроил мефистофелевскую гримасу Ляхов. — Я, чтобы было ещё интереснее, предлагаю создать отряд «Печенег-7», или — «Печенег-А», от слова «амазонки», для вящей экзотики. Первый взвод супербарышень я вам через неделю представить готов. Два следующих — через три, из уже числящихся в кадрах, и других тоже, от профессиональных разведчиц до философинь, филологинь и инженерш любой квалификации. На военмехе, кафедрах взрывчатых веществ или артиллерийских систем есть тоже весьма талантливые девочки… Каждая будет иметь какое-нибудь мастерское спортивное звание, от стрельбы, боевых единоборств и горных лыж до акробатики, художественной гимнастики включительно. Я уже прикидывал наши мобилизационные возможности. Через верископ в том числе. В таком отряде и особые курсы ввести можно, в присутствии мужского контингента неуместные, и ещё всякое такое… — он пошевелил в воздухе расставленными пальцами.
— Снова несёт тебя, Вадик, — сказал Тарханов, а Уваров вслушивался в слова полковника с большим интересом.
— Да пусть и несёт. Свободный поток сознания, он, знаешь ли… Очень способствует.
Ляхов особенным образом приосанился, подвинулся на самый край мягкого кресла, положил локти на стол и взгляд его стал отстранённо-туманным.
Хорошо поставленным голосом (не зря в детстве занимался в драматической студии), начал вдруг читать, будто священник с амвона проповедь пастве:
— О, если ты покоен, не растерян,
Когда теряют головы вокруг,
И если ты себе остался верен,
Когда в тебя не верит лучший друг,
И если ждать умеешь без волненья,
Не станешь ложью отвечать на ложь,
Не будешь злобен, став для всех мишенью,
Но и святым себя не назовёшь,
И если ты своей владеешь страстью,
А не тобою властвует она,
И будешь твёрд в удаче и в несчастье,
Которым, в сущности, цена одна,
И если ты готов к тому, что слово
Твоё в ловушку превращает плут,
И, потерпев крушенье, можешь снова —
Без прежних сил — возобновить свой труд,
И если ты способен всё, что стало
Тебе привычным, выложить на стол,
Всё проиграть и всё начать сначала,
Не пожалев того, что приобрёл,
И если можешь сердце, нервы, жилы
Так завести, чтобы вперёд нестись,
Когда с годами изменяют силы
И только воля говорит: «Держись!» —
И если можешь быть в толпе собою,
При короле с народом связь хранить,
И, уважая мнение любое,
Главы перед молвою не клонить.
И если будешь мерить расстоянье
Секундами, пускаясь в дальний бег, —
Земля — твоё, мой мальчик, достоянье!
И, более того, ты — человек!
— Киплинг, если не ошибаюсь, — сказал Уваров, когда произошёл процесс усвоения психологически выверенного текста.
— Кто же ещё, — кивнул Ляхов. — В нашей богоспасаемой державе между поручиком Лермонтовым и поручиком Гумилёвым зияет дырка диаметром в век. В промежутке исключительно: «Только не сжата полоска одна, грустную думу наводит она…», «И пошли они, солнцем палимые, повторяя — «храни тебя Бог», «Ваши пальцы пахнут ладаном…». Какая, на хрен, при такой поэзии национальная идея? То ли дело: «Несите бремя белых, пошлите сыновей…»
Полковнику Тарханову эти интеллигентские рассуждения были мало интересны. Некрасова он читал, по программе, и Лермонтова. Гумилёва в основном от Вадима слышал, до Киплинга его образованность не дошла. А сейчас показалось, что — надо бы. Он, разумеется, не воспринял общение Ляхова с Уваровым на их уровне за унижение, но некоторую обиду всё же испытал. Но тут же и снизил планку. На скрипке его тоже играть не научили, так что?
— И вообще, дорогие друзья, — с весёлым вызовом сказал Вадим, — совершенно ни в чём я вас убеждать не собираюсь. У меня к вашей службе отношение Десятое. А вот в хороший кабак приглашаю. На несколько часов службу забудете и к выходящей за пределы вашего воображения жизни прикоснётесь.
При этих словах Уваров насторожился: Вадим Петрович никогда (в его присутствии, по крайней мере), не говорил ничего просто так. И, следовательно, опять ожидается нечто интересное.
А Тарханов отнёсся к приглашению друга попросту. Чем, на самом деле, плохо? Закатиться в приличное заведение, отдохнуть, как встарь. Начальства над ним нет, никто не вызовет в самый неподходящий момент.
— В штатское — переодеться? — только и спросил Сергей.
— Вполне необязательно. Мало по ресторанам офицеров хаживает? Да мы в такой пойдём, где, если захочешь, нас вообще никто не увидит…
Ляхов привёз друзей в неизвестное им место, недалеко от центра, в одном из многочисленных, причудливо запутанных переулков между Гоголевским и Смоленским бульварами. Москва большая, любой может найти что-нибудь по вкусу именно себе. Да вдобавок у каждого из сотрудников управления имелись собственные места, рассчитанные и на приятное времяпрепровождение вдали от посторонних или слишком знакомых глаз, и обеспеченные всем необходимым для конфиденциальных встреч. Такие, куда не тот человек не забредёт даже случайно. А если и забредёт, так ничего лишнего всё равно не увидит и не услышит.
Этот ресторанчик, разместившийся за неприметной дверью в цокольном этаже семиэтажного доходного дома постройки конца позапрошлого века, за популярностью явно не гнался. Вывеска на нём имелась, но столь неприметная, что, проходя мимо, не каждый заметит. Зато внутри всё было оборудовано с учётом самых требовательных вкусов. Вообще это был не столько ресторан, сколько подобие клуба с соответствующими порядками, но пускали гостей и «с улицы», если швейцару они казались того достойными.
