Вадим Шарапов - Командир Особого взода
— Прямо как в сказке, — удивился капитан.
— Такие сказки в гробу бы виделись, — сплюнул Нефедов. — Ладно, хорош трепаться. Пора.
Он бросил окурок под ноги, наступил на него подошвой шнурованного парашютного ботинка, и, прежде чем Чирков успел что-то сказать еще, исчез в тени, кивнув Ангеле. Девочка вышла на середину улицы и пошла вперед, зябко кутаясь в платок. Вслед за ней, нога в ногу, след в след, как волки, двинулись три темные фигуры.
«Нефедов… Никифоров… третий кто?» — подумал Чирков. Третьего он не знал, но это точно был кто-то из Особого взвода, большая часть которого невидимо и неслышно притаилась в развалинах вокруг. Уважение к Охотникам, щедро смешанное со страхом, еще возросло у Чиркова, когда несколько часов назад он увидел смертный обряд. Особый взвод отпевали живьем. Причем, и по-христиански, и по совсем древним, языческим обычаям. Каждый из Охотников становился живым мертвецом, уже не имевшим ничего общего с обычными людьми.
— Часто вы так? — спросил тогда капитан у Степана Нефедова.
— Каждый раз, — усмехнулся в ответ старшина.
— А как же ваши альвы?
— Им незачем, они и так стир'къялли.
— Кто?
— Это значит — Все равно, что мертвые. Клан их считает мертвецами, неуязвимыми.
Теперь эти стир'къялли ушли вперед, и ждали людей где-то там, рядом с вероятным проходом. Чирков еще раз глянул на светящийся циферблат часов, вздохнул и приготовился ждать. На всякий случай он проверил обойму в пистолете, хотя совершенно непонятно было, понадобится ли ему «ТТ», если из открывшейся вдруг дыры на него попрет непонятно что.
* * *Шаг в шаг. След в след. Еще раз. Еще раз. Двести шагов. Триста. Четыреста.
Улица по бокам стремительно чернела, мир распадался на хлопья, подобные горелым обрывкам черной бумаги. Эти хлопья кружились и дергались, застилая все поле зрения. Чувствуя, как начинает болезненным током пронизывать зубы сунутая под язык пластинка оберега, Нефедов аккуратно двигался вслед за еле виднеющейся в сумятице черных хлопьев фигуркой Ангелы. Девочка двигалась безжизненно, как автомат, не прибавляя шаг.
Позади дышал Никифоров — долгий вдох, три коротких выдоха. Транс.
Старшина не видел, но знал и чувствовал, что их малая группа входит сейчас, словно узкий острый клинок, в тело сплетенного вражескими магами заклинания, раздвигая и разрезая руновязь. Где-то там, вокруг защиты, которой сейчас прикрывала их, сама о том не зная, Ангела, бесновались такие силы, которые могли бы превратить в лужи кипящего металла целую танковую дивизию, испарить озеро или город. Но внутри руненшутца стояла мертвая тишина, нарушаемая только звуком шагов и дыханием.
Глядя в спину Ангеле, старшина видел, как постепенно тает иней, покрывающий ее платье между лопаток. Руненшутц отдавал свою силу без остатка.
Внезапно вокруг будто лопнул невидимый гигантский пузырь. Хлынули звуки — безжизненный хор тянул литанию на латыни, что-то скрежетало, щелкало в такт.
Они прорвались внутрь.
— Ложись! — шепнул Нефедов, сильным толчком свалил Ангелу на землю и зажал ей рот. Девочка, которую до сих пор прикрывало охранное заклятье, заворочалась протестующе, ее зубы впились Нефедову в ладонь.
— Тихо, тихо… — прошептал он. — Аккуратно.
Девочка слабо простонала что-то непонятное.
— Спи, — сказал Степан. Рисковать было нельзя, поэтому он не стал произносить Слово Силы, а вместо этого легонько царапнул Ангелу по шее острым костяным шипом, который вынул из наплечного кармана. Девочка моментально обмякла, задышала медленно и почти неразличимо, потом слабое дыхание и вовсе прекратилось. Степан приложил два пальца к тонкой шее. Пульса не было.
Хорошо.
Мартаан, альвский яд, состав которого не был известен даже Нефедову, гарантированно превращал любого человека в труп. Но только ночью и только до восхода солнца. Пока в небе царило Солнце Мертвых — Луна — такой человек не дышал, его сердце не билось. С восходом солнца он просыпался, чувствуя тяжелую слабость, но больше никаких неприятных последствий для организма не было.
Хорошо. Теперь даже те, кого может исторгнуть из себя кладбище, примут Ангелу за мертвую, сродни себе, а значит, никакого интереса не проявят.
Нефедов осторожно положил Ангелу на траву, огляделся вокруг. Пение лезло в уши, но пока что никого не было видно. Группа оказалась на самой окраине кладбища. Прямо на Степана слепо уставился замшелый, изъеденный временем и дождями каменный ангел на чьем-то покосившемся надгробии. Сзади из темноты вынырнул Никифоров, набросил на тело девочки плащ-палатку, обшитую лоскутами ткани. Теперь, даже вблизи Ангелу нельзя было отличить от заросшего травой могильного холмика.
Впереди мигнул огонек. Ласс. «Никого. Можно», — понял Степан. Под языком нестерпимо саднило, лютая горечь стояла во рту. Он выплюнул истончившуюся пластинку амулета, скрипнул зубами.
Через кладбище они пробирались, чувствуя, как под ногами шевелится земля. Там, в глубине, под каменными плитами, в истлевших гробах все сильнее ворочались те, от кого должен был остаться только прах. Но сила, которая звала их наружу, была сильнее смертной. Кости срастались с корнями. Прах замешивался с глиной. То, что вскоре должно было вырваться на свободу, ничего общего с приличными немецкими покойниками уже не имело.
Пение нарастало. Нефедов почувствовал, как в виски будто вворачивают тупые коловороты. Покосился на Никифорова и Турухая — те тоже выглядели в неестественном полумраке, будто мертвецы. Только Ласс и Тэссер двигались свободно — никто не знал, почему, но на альвов не действовала смертная магия, хотя руническая накрывала так же, как людей.
«Вперед. Быстрее!» — жестом показал он всем. Альвы кивнули и тут же исчезли. Никифоров и Турухай наддали ходу, передвигаясь от надгробия к очередной плите, зигзагами. Степан искал глазами часового — он ожидал увидеть все, что угодно. Но никого не было, только светились всполохами узкие окна кирхи.
Почуяв опасность, он дернулся в сторону, отмахнулся выхваченным ножом. Тварь, которая спикировала сверху, истошно завизжала, падая в траву, занялась ярким, коптящим пламенем, растопырив длинные многосуставчатые конечности.
— В душу мать! — рыкнул Нефедов, наступив на бесформенную шипастую голову кованым ботинком. Таиться не было смысла. — Ласс, Тэссер, держи фланги!
Дверь кирхи, точно выбитая залпом из орудия, вылетела наружу и взорвалась острыми щепками. Одна из них вспорола комбинезон старшины, но не задела тело, сломалась об каменный крест позади. Из двери дунуло гнилью. И — поползла Тьма.
Кладбище взбугрилось, смялось, точно лист мокрого картона. Слева и справа сухо стукнули винтовки альвов, щелкнули затворы, еще два дымных факела занялись у самых стен кирхи. Никифоров вдруг повалился на спину, крестом раскинул руки. Но глаза его были открыты, он выкрикивал обрывки слов, казавшихся бессмыслицей. Поморские наговоры, Степан знал их хорошо. Визг донесся из-за ближайшего надгробия, повторился в дальнем углу погоста, отразился и словно вывернулся наизнанку.
Потом из дверной тьмы выскочил и кинулся к Степану черный силуэт. Похожий на голого, дымящегося человека, он несся вперед скачками, дергаясь, словно марионетка. Пальцы раскинутых рук твари на глазах удлинялись, скребли по земле, как полутораметровые ноги огромного краба, вздымая буруны земли и вырванной травы.
Выстрел — силуэт разлетелся черными хлопьями. Еще один… Выстрел. Еще… До выбитых дверей, из которых толчками выплескивалась тьма, было уже подать рукой, но сверху огромным невидимым колоколом рушилось страшное, глушащее молчание. Из тьмы вышла еще одна фигура, ступила на гравий дорожки.
Винтовка в руках Тэссера разлетелась на куски, альв едва успел отбросить ее от себя. Степан замер, глядя на фигуру.
Сросшаяся как-то боком, двухголовая, она шла враскачку, цепляясь одной из рук за стену кирхи. Две лысых головы, с сочащейся из черных провалов глазниц слизью, вихлялись на трубчатых шеях. Черный балахон и кожаное пальто с погонами СС сплавились комьями. Увидев Нефедова, фигура остановилась и разинула два широченных рта с обломками зубов. Сообразив, что сейчас случится, старшина метнулся вбок, но не успел. Вой, вылетевший из ртов вместе с брызгами крови, ударил его, словно молотом, швырнул на фигуру каменного ангела, тут же развалившуюся пополам.
Боль полыхнула внутри, но Степан уже рванул карман, сжал в кулаке оберег. Тело тут же онемело, словно прихваченное сильным морозом. Боль ушла вглубь. Нефедов навскидку выстрелил из «парабеллума», серебряные пули канули в глазницах твари, но ничего не случилось. А со всех сторон уже поднималось кладбище, и валились, рассыпаясь, кресты и статуи.
Внезапно фигура резко замерла, прекратив выть. Перед ней стояла невысокая худенькая девочка, зябко стянув на груди серый платок.
