Руслан Мельников - Полигон
Что это? Крик?! Николай шумно скатился на дно, вызвав небольшой обвал, прильнул к бетону. Секунду лицо его оставалось напряженным, потом подобрело, поплыло. В улыбке. Сдержанной, но… Надо же! Денис и не подозревал, что угрюмый орг умеет так улыбаться. Хотя бы так. А тут прорвало, значит…
Денис тоже спустился, тоже прислушался. Кажется, в ближайшее время щепки-зубочистки не потребуется. Там, внизу, плакал ребенок.
– …ы-ын! – донеслось из-под земли.
А это уже голос Ирины.
Народец, кучковавшийся в стороне, услышал. Оживился, загалдел радостно народец-то.
Денис повернулся к Николаю:
– Поздравляю. С наследником…
Наследство вот, правда, малышу достанется не ахти… Обжитое кладбище да опаленные развалины города-полигона. Ладно, какое есть…
А Николаю было не до поздравлений. Николай уже скрылся в бункере. Торопился…
– Как там? – спросил Денис, разглядев в полутьме поднимавшуюся к свету Ночку.
– Порядок, – тихий усталый голос. – Там – все в порядке.
– А ты?
Кривая усмешка вместо ответа. Можно было не спрашивать – понятно ведь и так, без слов. После вынужденных постельно-служебных утех с осточертевшими боссами и виртуально-познавательного секса с озабоченными компьютерщиками стать чужой повивальной бабкой, а самой лишиться радости материнства, забыв о физической близости с любимым человеком.
И это в таком возрасте!
М-да, жизнь: кому радость, а кому…
Нет, Денис не злился на орга. Не время сейчас для злости. У человека сын родился, человек отцом стал. И все тут.
Молчали и топтались на месте они с Ириной минуты две. Три, быть может. Времени вполне достаточно, чтобы счастливым родителям справиться с первым – самым сильным – потоком нахлынувших чувств. Остальное – от лукавого. Остальное обождет. Больше дань вежливости отдавать Денис и Ирина не собирались. Никому. Слишком невыносимо было стоять вот так, наедине, в воронке с обгоревшими краями, пряча глаза друг от друга и обезображивая лица натуженными улыбчивыми гримасами.
Они вошли в бункер. И сразу услышали.
Вскрик Юлы…
Глухой стук внизу…
Где-то на нижнем этаже опять отвалился пласт штукатурки? Или глиняная обмазка? Дожди, сырость… вся летняя работа насмарку.
И снова крик. Юлькин крик. Незнакомый какой-то. Вой. Причитание убитой горем бабы.
Потом – тишина.
* * *
Родильная палата располагалась на верхнем уровне. Там, где прежде был рабочий зал, а теперь вместо прозрачного пола зияет громадная проплавленная дыра. Застывшая лава из металла, пластика и стекла причудливыми сюрреалистическими соплями свисает вниз, тянется от краев дыры до самого дна – до арены, на которой операторы учились убивать руками кожинского «материала». И дальше тянется, и ниже. Потому что арена тоже проплавлена.
Лава эта образует стены… Не стены даже, а переплетение невиданных сталактитов – неровных, бугристых, усеянных выступающими шишками и сквозными отверстиями, ячеистых, как толстая путаная сеть, предназначенная для отлова гигантских кракенов из морских глубин.
Провал огорожен. Надежно, со всех сторон. Потому как, если сверзнуться отсюда вниз – на исковерканную жаром, дырявую арену, – костей не соберешь. От ограды вниз, в темноту ведет лестница. Длинная.
– Юль, что?! – дико кричит Ирина. – Что случилось?!
А что? Денис не понимает. Ни хрена. Что могло случиться-то? Юла, как и положено роженице, отдыхает в постели, рядом тихонько копошится детеныш. Умилительная картина всех времен и народов.
Вот только мамаша почему-то не смотрит на дитятю. И не замечает ничего, никого вокруг. Отрешенным взглядом Юлька уперлась в закопченный потолок, по щекам – сохнут слезы. Сбившееся одеяло обнажило налитую грудь.
Денис тупо смотрит на эти два холмика с розовыми сосками-вершинками. Хоть бы Николай прикрыл, что ли.
Николай…
– Где он? – тупо спрашивает Денис. – Где Николай?
Юла, не глядя на него, не обращая внимания на наготу, молча протягивает руку. Рука указывает на ограду. За ограду. В темный провал.
– Господи, но зачем?! Почему?! – Ирина растерянно хлопает ресницами. Беспомощно смотрит на роженицу, на зияющий провал, на Дениса.
Крик малыша в могильной тишине бункера-склепа прозвучал громко, пронзительно и требовательно. Казалось, только ребенок сейчас и оплакивает смерть Николая.
Смерть?!
Денис уже не слушает, не слышит. Ничего. Не ждет. Бежит. К лестнице. Спускается, съезжает, скользит, скатывается вниз. Туда, где на покореженной спекшейся корке из бетона, металла, стекла и пластика неподвижно лежит человеческая фигура.
Николай – без сознания. Николай – поломан, расшиблен. Размазан. Но еще дышит. Жив, значит. Еще. Видимо, в последний момент сгруппировался. Правильно упал. И на шершавых выступах оплывшей стены, вдоль которой летел орг, – кровавые следы. Цеплялся, значит. Вольно или невольно. Сдирая кожу. Гася скорость падения.
Денис поднял голову.
Ночка склонилась над провалом. Смотрит сверху, через ограду.
– Ира! Зови! Сюда! Всех! На помощь! И – в медблок! Бы-ы-ыстро!
* * *
Все, что могли, они сделали. Первая помощь оказана. Николай обколот, обмотан, обвязан, замурован в спешно изготовленные шины. Поднят со всеми предосторожностями на импровизированном подъемнике наверх. Уложен у стены. Неподалеку от жены и сына.
И помощники – взволнованные, шокированные – выставлены из бункера.
Пришло время объяснений.
Сам орг говорить не мог. И еще не факт, что вообще когда-нибудь сможет. После такого-то. Говорила Юлька. Не сразу, правда.
Сначала ей дали поплакать. Вволю. Потом – успокоиться. Потом Денис сел у кровати. И Ирина тоже села.
– Что ты думаешь об этом, Юль?
– Ничего я не думаю.
Она отвернулась, закрыла заплаканные глаза.
– Юла, не юли. Что это было? Ты видела его последней. Что он говорил, что делал, когда…
– Ничего не говорил.
Юлька шевелила сухими губами тихо-тихо, почти беззвучно. Чтобы услышать девушку, нет – уже женщину, мать, – Денису пришлось склониться над постелью роженицы. И над маленьким попискивающим человечком.
– Коля вошел, посмотрел на сына, улыбнулся, знаешь, День, по-настоящему так… счастливо улыбнулся, по-доброму. И…
– И?
– Не знаю. Он задрожал. Вдруг. Весь. Так страшно. И глаза – безумные. И – пена изо рта. Она вон смотрела и дрожала точно так же. Тогда, после бомбардировки…
Взгляд, брошенный на Ирину. Недобрый взгляд – будто именно Ночка виновата в происшедшем.
– Потом Коля перелез через ограду. И прыгнул. Вниз. Он даже не кричал. Падал молча. Я слышала удар… Мокрый такой звук… Оттуда… Снизу…
Губы затряслись. Юлькино самообладание брало тайм-аут.
– Ничего не понимаю. – Денис поднялся, повернулся к Ирине.
– Я понимаю, – тихо сказала она. Губы тряслись и у нее. Ночку тоже подводила выдержка.
– Что? Что ты понимаешь? Почему он прыгнул?
– Потому что хотел умереть.
– Что значит «хотел умереть»? Человек не может хотеть умереть в такой момент.
– Ну, не он, не совсем он хотел. Умереть хотело что-то другое. Что-то в нем. Кажется, Николай – тоже…
Пауза.
– Тоже – что?
– Как я – тоже. «Рабочий материал» – тоже. Третьего уровня – тоже.
Денис застыл.
Оглянулся на Юльку. Слышала? Поняла?
Юла всхлипывала в подушку, не глядя на них. Рядом возился розовый кряхтящий комок.
– Это единственное объяснение, День, – продолжала Ирина. Помнишь директорию «Прикладные экспериментальные программы», которую мы откопали в терминале федералов? Там еще была фотография Николая. И прочие данные, и файл вложения. Мы ведь его так и не открыли. Николай не дал.
– Помню. Он говорил, это анкета.
– Чушь, не бывает анкет такого объема.
Денис это прекрасно знал.
– Но ведь Николай сбежал из лаборатории Кожина. Он сам рассказывал…
– Может, и сбежал. Но сдается мне, случилось это после перезаписи. Николай уходил из бункер-базы уже с внедренной рефлекс-программой.
– Какой программой? Программой на что?
– Я не знаю. Точно не знаю. Но то, что произошло…
Она посмотрела на Николая. Кажется, орг шевелился. Приходит в себя?
– А чип-маяк? – спохватился Денис. – Что с ним? Если есть рефлекс-программа, должен быть и чип. Или не должен?
– Насчет чипа мне тоже ничего не известно. Я знаю только одно: обычный человек не станет кончать жизнь самоубийством без видимой на то причины. «Рабочий материал» – станет.
«Рабочий материал» и Николай?! В голове такое не укладывается!
– Не может быть! – прошептал Денис. – Ир, ты ошибаешься.
– Нет, – слабо-слабо донеслось от стены, где лежал Николай. – Она права.
Бред? Или сознание уже вернулось в изломанное тело. Судя по смыслу сказанных слов (Она права? Как она может быть права?!) – первое. Но теоретически возможно и второе. Обезболивающее, которым обкололи орга, уже должно подействовать. И он вполне мог находиться сейчас в здравой памяти и трезвом рассудке.
