Михаил Михеев - Крепость
Между тем, русские тоже заметили нового противника. Гуще задымили трубы на транспортных кораблях — механики спешно поднимали в котлах давление пара, и кочегары как заведенные сновали туда-сюда с лопатами угля. В отличие от боевых кораблей, котлы у них были попроще, устаревших конструкций. Это и минус, поскольку мощность паровых машин оказывалась намного ниже, но в то же время и плюс. Более примитивным котлам не нужен кардиф, им достаточно паршивенького антрацита с местных угольных шахт. Он в разы дешевле, но и дымят корабли при этом отчаянно. Жирные черные клубы длинными хвостами растянулись по небу, но выжать дополнительно удалось лишь по паре узлов, не более. Для того, чтобы средь бела дня оторваться от японского броненосного крейсера, абсолютно недостаточно.
В отличие от транспортов, спешно отворачивающих вправо, "Рюрик", напротив, лег на курс, неминуемо приводящий его ко встрече с японцами. Миноносцы тоже было дернулись следом, но на мачте флагмана взлетели сигнальные флажки, однозначно выражающие мнение адмирала по поводу умственных способностей их командиров. Приказ был коротким, четким и недвусмысленным — идти следом за транспортами. Вполне оправданный, кстати, приказ, учитывая, что на миноносцах оставалась только перегонная команда, и они были, по сути, небоеспособны. Просто некого ставить к орудиям. Зато, случись нужда, к примеру, непредвиденная встреча с кораблями противника, миноносцы успели бы снять команды с "купцов" и рвануть прочь. При их тридцатиузловом ходе шансы оторваться от любого врага имелись, и неплохие.
Два грозных противника медленно, но неуклонно сближались. Убедившись, что русские не собираются уклоняться от боя, Якиро сразу приобрел некоторую осторожность. Лезть в драку с броненосным рейдером лоб в лоб ему не хотелось. Что любой из кораблей типа "Пересвет" на малой дистанции обладает подавляющим превосходством в огневой мощи, он помнил прекрасно, и потому намерен был вести бой на дальней дистанции. То, что русские, помимо прочего, обладают и заметным превосходством в скорости, еще только предстояло стать для него неприятным сюрпризом.
В свою очередь, Бахирева, осуществляющего непосредственное командование "Рюриком", подобные мелочи волновали не так сильно. Уж кто-кто, а он, в соответствии со все тем же древнекитайским учением, знал и себя, и своего врага, причем, благодаря полноценному опыту войны, в деталях. И о том, что "Рюрик" способен догнать и раздавить любой из японских броненосных крейсеров на любой дистанции, тоже знал. Если японец самонадеянно лезет на рожон — что же, это всего лишь еще один повод дать возможность артиллеристам потренироваться в стрельбе по реальной цели. Конечно, бой один на один всегда дает шансы обоим противникам, и неизбежные на море случайности еще никто не отменял, но все же одинокий японский корабль, на взгляд Бахирева, серьезным противником не выглядел. Чуть подкорректировав курс, он направил "Рюрик" навстречу японцам, и башни крейсера-великана начали медленно поворачиваться, нащупывая цель.
Для Якиро подобный маневр сюрпризом не стал, а вот скорость сближения — наоборот. Первоначально скорость русских он оценил в шестнадцать-семнадцать узлов, и счел, что на данном этапе она является для их корабля предельной. А раз так, то в этом его крейсер имел превосходство. Конечно, паспортные данные, по обычаям британцев, оказались завышены, но уж на пару узлов-то он наверняка мог рассчитывать. Вот только здесь он ошибся, и ошибся всерьез, русский корабль уже давно шел на двадцати узлах. Скорость, которую привыкшие к неспешным действиям русских тяжелых кораблей японцы не ожидали и не способны были развить сами. В результате до сих пор мнящий себя охотником Якиро сам превратился в дичь, только пока еще не знал об этом.
На мостике "Рюрика" Бахирев с преувеличенным спокойствием опустил бинокль и повернулся к Эссену:
— Однако, Николай Оттович, похоже, нам повезло. Поглядите, кого вынесло навстречу.
— Вижу, — адмирал усмехнулся, растянув губы в недоброй улыбке. — Сейчас с кого-то спросится за все.
У них обоих имелись основания радоваться. Перед ними был корабль, едва ли не первым открывший огонь в этой войне еще до ее объявления. Именно его орудия растерзали легендарный "Варяг", не позволив ему вырваться в море и погубив один из лучших крейсеров русского флота. Это требовало мщения, и теперь появился реальный шанс его осуществить. Навстречу русским в гордом одиночестве шел броненосный крейсер "Асама".
Порт Дальний, тот же день
Как ни странно, в плену было совсем не так плохо. Скорее мерзко оттого, что твоя жизнь тебе не принадлежит, и любой узкоглазый замухрышка-охранник сделает с тобой все, что захочет. Да, это самая правильная формулировка — отвратительное чувство собственного бессилия, а так…
Японцы не издевались над пленными, даже не старались их излишне притеснять. Все же они рассчитывали после этой войны на равных войти в круг мировых держав, а для этого надо было показать собственную силу и продемонстрировать, что готовы следовать общим правилам. Во всяком случае, японцы думали именно так, не подозревая, что вне зависимости от раскладов останутся для белых разновидностью папуасов еще долгое время. И вели они себя соответственно, пытаясь, насколько возможно, соблюдать международные договоренности, в том числе и по отношению к военнопленным. Просто лагерь, несколько бараков, охрана по периметру, пристойная кормежка и кое-какая медицинская помощь. И все равно, чувствовать себя в плену было отвратительно.
Прапорщик Зимогорский, сидя на грубо сколоченном табурете, мрачно уставился в одну точку. Он вообще не отличался легкостью характера, а сейчас тем более. Этому способствовал еще и тот факт, что он пребывал в том звании, которое острословы-солдаты (а нижним чинам только попадись на язык) характеризуют "курица — не птица, прапорщик — не офицер". И, хотя поселили его вместе с другими пленными офицерами, которые, в большинстве своем, лишний раз не подчеркивали разницу в положении, все равно чувствовать себя самым младшим было неприятно. Правда, остальные прапорщики числом двое относились к этому спокойно, но у них просто были другие характеры, да и потом, оба они были производства военного времени, и с армией, в отличие от Зимогорского, никогда свое будущее не связывали.
А самое паршивое, что плен — конец его карьеры, несмываемое пятно на репутации. Отец, выслуживший личное дворянство, тем самым открыл сыну дорогу в военное училище, а он так бездарно все проиграл. Вначале от великого ума вызвал на дуэль одного придурка, который был не много не мало, а княжеского рода. Обедневший, таких на дюжину двенадцать, но фу-ты ну-ты, цельный князь. В результате один отделался царапиной на плече, а второй… Второму вместо подпоручика присвоили всего лишь прапорщика. Еще повезло — могли и вовсе из училища попереть. Ладно, с этим можно было смириться, тем более началась война, а в действующей армии в чинах растут быстро. А потом раз — плен. И вроде бы вины прапорщика в том не разглядеть даже в лупу, японцы извлекли его из полузасыпанной воронки, где он лежал, оглушенный близким взрывом снаряда, только вот кто на такие мелочи будет смотреть? В результате единственным, что заработал прапорщик на этой проклятой войне, оказалась головная боль, то сильнее, то слабже, но не прекращающаяся уже четвертую неделю и, похоже, не желающая заканчиваться вообще. И тело до сих пор было, как ватное… Это обстоятельство, кстати, также не прибавляло молодому офицеру хорошего настроения.
Когда в порту начались взрывы, большинство товарищей по несчастью еще спали и даже не обратили на них особого внимания. Зимогорскому, увы, такая роскошь была недоступна — даже ослабленные расстоянием, эти звуки отдались у него в голове так, словно по ней ударили молотом. Знакомо… Помассировав виски, прапорщик туго обмотал голову мокрым полотенцем — это хоть немного позволяло ослабить боль — и вышел из барака. Грохот не прекращался, но раз спасения от него все равно нет, следовало хотя бы понять, что происходит.
Увы, снаружи ясности не добавилось. Порт, да и вообще берег, отсюда было не видать. Разве что с вышки… Сидящий на ней японский солдатик, позабыв о том, что ему вроде как положено наблюдать за лагерем, пялился как раз в сторону порта — видать, там и впрямь происходило что-то интересное. Грохот, между тем, продолжался, и прапорщик хорошо понимал, что это — не просто так. Там шел бой, и кто-то вел огонь из орудий большого калибра — уж слишком характерно они ревели, да и взрывы, как привычно определил прапорщик, были явно не от полевых трехдюймовок.
— Что это?
Зимогорский обернулся и с удивлением обнаружил, что из барака выбралось уже почти два десятка офицеров, все, кто там был. Кто в чем, большинство без кителей, некоторые босиком. Подполковник Аргуладзе, старший среди них, щурил на солнце заспанные глаза, но вопрос задал именно он. Зимогорский пожал плечами:
