Андрей Буторин - Мутант
– А мои руки?! – завертел «нестандартными» ладонями Пистолетец. – Перчаток-то нет! «Дикие», что, рудаки? Или слепые?
– Руки можно обвязать тряпками, оставить один палец, чтобы стрелять мог. Ну, ранили, или при пожаре обжег, а перчатки в драке потерял…
– Идея весьма интересная, но не годится, – поразмыслив с минуту, сказал Глеб.
– Почему? – вновь одновременно спросили оба лузянина, только старший с облегчением, а младший с сожалением.
– Во-первых, – опять стал перечислять мутант, – если среди «диких» окажутся те, кто участвовал в нападении, эта уловка сразу раскроется. Если они и не запомнили каждого храмовника в лицо, то уж меня-то не запомнить не могли. А я – определенно не нападал на «галеру».
– Ты ее поджег! – воскликнул Сашок.
– Это мы знаем. Но никак не они. И это только во-первых. Во-вторых же, даже если участников нападения не окажется, и нас никто не узнает, нет никакой гарантии, что нас, героев по местным понятиям, не захотят отбить, а «храмовника», соответственно, уничтожить. Причем так, чтобы без всяких следов, во избежание дальнейших неприятностей.
– Не продолжай! – завопил Пистолетец. – Мне твоего «во-творых» уже хватит!
– Эх… – пригорюнился юноша.
– Однако если твой план слегка видоизменить, – ободряюще подмигнул Глеб, – перевернуть с ног на голову…
– Я – храмовник?… – обалдело заморгал Сашок. – Или… ты?… Ой, извини, ты же не любишь…
– Дело не в этом, – отмахнулся мутант. – Люблю, не люблю… Не на ромашке гадаем. И я не то предлагаю перевернуть. Не роли, а ситуацию. «Храмовником», разумеется, оставить Пистолетца – тут у него конкурентов нет.
– Спасибо! – дурашливо поклонившись, буркнул старший лузянин.
– Пожалуйста, – ответил Глеб и продолжил: – Но автомат будет у нас с Сашком. И в Устюг «поведем» мы храмовника, а не он нас.
– «Дикие» – храмовника в Устюг?… – разинул рот Сашок. Пистолетец был удивлен не меньше.
– Не «дикие», – пояснил мутант. – Мы будем «морозовцами».
Видя, что недоумения во взглядах друзей не уменьшилось, он принялся объяснять:
– Так мы сразу снимем проблему, если кто-то из местных участвовал в захвате «галеры». Наверняка многие видели, что храмовники поймали меня и Сашка и держали взаперти. Этим можно объяснить и то, почему мы «арестовали» храмовника и ведем его к своим – ведь между нами вроде как перемирие. То есть в этом случае храмовники первыми нарушили его условия… Ну, тут особо можно ничего не сочинять и не оправдываться – вроде как «военная тайна». Чем меньше скажем, тем самим проще – меньше вероятности ляпнуть что-то не то или вообще запутаться. И тут на руку сыграет сочувствие «диких» к морозовцам – ведь в конечном итоге они хотят объединиться с ними, зачем же отношения портить? Даже если кто-то засомневается, посчитает более правильным на всякий случай не вмешиваться. А лодку можно вежливо попросить. Из чувства солидарности могут и дать. Причем, можно предложить кому-то из них отправиться с нами, чтобы он потом пригнал лодку назад.
– Вряд ли кто согласится, – неуверенно покачал головой Сашок. – Побоятся в Устюг ради какой-то лодки переться.
– Ну, даже если не дадут лодку – позволят нам хотя бы беспрепятственно пройти. И накормят, я думаю. Возможно, и переночевать разрешат.
– А ты им за это сожжешь дом, – буркнул Пистолетец, которому определенно не хотелось играть роль храмовника.
– Не умничай, – нахмурился Глеб, прекрасно понимая, что за словами лузянина кроется одно из тех обстоятельств, повлиять на которые невозможно. А раз так, лучше и не рисковать. И он поспешил сказать: – Ладно, извини. Ты прав. На постой проситься не будем, слишком рискованно. К тому же, нам-то с Сашком предоставят лучшие места, а тебя, чего доброго, отправят в хлев к свиньям.
– А если… – начал Сашок и осекся, испуганно глянув на мутанта.
– Что «если»? Продолжай, коли начал. Для того мы этот «совет» и собрали, чтобы все варианты хорошенько обдумать.
– А если там будут те, которые знают, что ты сжег хлев у Макусина? Ведь Макусин тогда, у «галеры», это всем рассказал… Ну, про нас… про тебя… И Макусин знал, что мы не морозовцы.
– Это скользкий момент плана, согласен, – сдвинул брови мутант. – Риск есть. Но и тут не все так страшно. Самого Макусина здесь не будет. С большой вероятностью не будет. И вообще вряд ли кто из Ильинского пошел после нападения сюда – крюк все же немалый, а дома семьи остались, после всего содеянного страшно их одних оставлять… Ну, по логике если. Так что эту вероятность я бы посчитал весьма незначительной. Рискнуть можно. А вот если кто и слышал от Макусина про нас, тут следует просто все отрицать. И как можно уверенней, даже с возмущением: да, мы останавливались в Ильинском, но ничего не поджигали. Зачем морозовцам поджигать имущество «диких»? Нам что, больше делать нечего? Мало ли что там насочинял Макусин! Просто ему легче обвинить чужаков, чем, к примеру, собственную жену, которая забыла лучину потушить, когда свиней кормила.
– А если спросят, что ромозовцы вообще в Ильинском делали? – задал очередной каверзный вопрос Пистолетец.
Но Глеб и тут нашелся.
– А это не их дело. С чего мы должны им отчитываться, докладывать о наших задачах и целях? Я уже говорил: чем меньше мы будем говорить, тем лучше. Будем даже изображать некоторое высокомерие – все же морозовцы наверняка считают себя выше «диких», тем более, что не особо их у себя и ждут. Так что, вероятнее всего, и сами «дикие» с подобными расспросами приставать не будут – не дураки, чай.
– Рудаки везде найдутся, – философски изрек Пистолетец.
– Вот тогда и скажем, что это не их дело. И вообще, я понимаю, конечно, что этот план не идеален, но, по-моему, в наших теперешних условиях самый безопасный.
– Для вас! – вскинулся Пистолетец. – А меня «дикие» прирежут!
– Не посмеют при нас. Не захотят ссориться с морозовцами. И у нас автомат.
– С тремя партонами… – буркнул лузянин.
– Пистолетец, – умоляюще посмотрел на земляка Сашок. – Ну пойми же ты, что никто из нас, кроме тебя, не может стать «храмовником»!
– Но я тоже не похож! – скрестил на груди руки Пистолетец. Казалось, еще немного, и он заплачет.
Едва не плакал и паренек:
– У тебя только руки… Мы их завяжем! Теперь тебе автомат держать не надо, и мы замотаем пальцы полностью, никто не увидит, что их больше пяти. Мы быстро-быстро эти деревни пройдем! Мы не будем там останавливаться. А еду просто с собой попросим, да, Глеб?
Мутант кивнул. И не выдержал, отвернулся. Ему тоже очень не хотелось подвергать товарища опасности. И даже не столько опасности, как унижению. Конечно, он судил по себе. Как только представил, что это ему пришлось бы нацепить на себя одежду погибшего, а потом изображать храмовника, – ему сделалось тошно. Он не просто ненавидел этих людей – он испытывал к ним отвращение. И теперь, вынуждая, по сути, Пистолетца сделать это, он почувствовал нечто вроде гадливости к себе самому. И сказал вдруг:
