Алексей Калугин - Мертвоград
Вадик взял самокрутку и, не отрывая взгляда от освещенной фарами да редкими фонарями дороги, быстро затянулся.
– Кайф! – Толстяк наконец-то выдохнул облако сизого дыма.
И оплыл на сиденье, как большая, скользкая медуза, раздавленная собственным весом.
Вадик затянулся еще разок и через плечо протянул косяк Могваю.
Он принял самокрутку двумя пальцами и с сомнением посмотрел на нее. Он старался смотреть на красновато тлеющий кончик, а не на тот, что следовало взять губами, чтобы сделать затяжку.
– Не, ты точно тормознутый какой-то, Могвай! – Альпачино повернулся вполоборота, придавив спиной сидевшую рядом с ним девчонку. – Давай, дергай! Отличная травка. Блюр подкатил.
Толстяк как-то странно, неестественно повернул голову – складки на шее сложились, превратившись в широкий воротник, – и кинул на Могвая косой взгляд. Насторожился. Не мог понять: чего этот чудила на заднем сиденье от халявной дури отказывается? А еще ему нужно было понять, какое место занимает Могвай в иерархии компании, в которой он оказался. Чтобы знать как себя вести и ненароком не попасть впросак.
Могвай усмехнулся, перевернул косяк в пальцах и протянул Альпачино:
– Дунь.
Тот сразу сунул самокрутку зажженным концом в рот и принялся выдувать из нее дым, который Могвай ловил широко открытым ртом. Наполнив легкие конопляным дымом, он махнул рукой – все, хорош, – и расслабленно откинулся на спинку сиденья.
Толстяк Блюр все еще косился на него, усмехаясь неизвестно чему.
Могваю все равно.
Могваю нет до него дела.
Могвай закрывает глаза.
И видит прямо перед собой оскаленную пасть гаста.
Меж хищных зубов сочится слюна, смешивается с перемазавшей губы кровью. Тяжелые капли срываются и падают… Падают… Падают… Падают… Падают в пустоту. Падают в никуда. Падают и все никак не могут упасть. Потому что мира нет. Его не существует. Мир, в котором происходит подобное, не имеет права на существование. И виноват в этом не гаст. А те, чье извращенное, пресытившееся всем сущим воображение создало и выпустило на свободу куда более страшного монстра. Если отдавать гасту на съедение виноватых, то начать следует с попов, не умеющих и не знающих ничего лучшего, как только пугать свою паству геенной огненной. Задумывался ли хоть один из этих долдонов, какие рубцы, какие шрамы оставляют их слова в душах живых еще людей? О нет! Для того чтобы думать, нужен мозг. Тем же, кто хочет верить, разум противопоказан. Ну, что ж, вы ждали ада на Земле? Надеялись на него? Так вот он! Получите! Да, и не забудьте расписаться в получении!
Могвай отплывает.
Берег мечты остается позади. А впереди – затянутая туманной дымкой даль. Путь, ведущий из никуда в неизвестность. Те, что остались на берегу, машут платками, бейсболками, треуголками, пилотками и кричат: «Вернись назад!» Лишь потому, что у них самих не хватает смелости поднять паруса. Мы их уже не слышим. Мы их почти не видим. Они – призраки прошлого, увязшие в паутине дней. Они и знать не знают, что самое главное в этой жизни – не тревожить сон Алого Короля.
Машину как следует тряхнуло – должно быть, колесо угодило в выбоину, – а затем бросило вправо. Могвай подпрыгнул так, что едва не ударился головой о крышу. Он открыл глаза, ухватился обеими руками за спинку переднего сиденья и резко подался вперед.
– Да, трель твою, Вадик! – выругался Альпачино. – Я чуть косяк не проглотил!
– Не ссать! Все брюлово! – хохотнул Вадик и, крутанув руль, вернул машину в правильное положение. – Брюловее просто не бывает!
Ему, похоже, на самом деле было хорошо. Очень хорошо. Так хорошо, что и словами не опишешь. А потому – глубоко плевать на то, что они чуть было не протаранили на полной скорости фонарный столб. Подумаешь, столб! Он – повелитель Вселенной! Ему подвластно все! Включая фонарные столбы!
Могвай не думал ни о фонарном столбе, в который они чуть было не врезались, ни о клепаной выбоине на дороге, из-за которой они чуть было не погибли. Он даже не почувствовал, как до предела натянулась паутинка, удерживающая его в той плоскости реальности, что называлась жизнью. И дело было вовсе не в том, что он не понял, что произошло. Ему просто было все равно. Не наплевать, как Вадику, а именно все равно. То есть – безразлично. Какой смысл цепляться за паутинку, если разница между жизнью и смертью лишь в названии? Для того чтобы почувствовать, чем отличается вкус одного и того же сорта вина, разлитого в разные годы, нужно перепробовать множество других вин. Чтобы понять, в чем заключается разница между жизнью и смертью, нужно хотя бы раз умереть. Да, вот так просто.
Могвай смотрел вперед, через плечо Вадика, сквозь кривую трещину, рассекающую лобовое стекло машины. Черное полотно дороги стелилось под колеса. Неслись навстречу огни едущих по встречной полосе машин. Пролетали синеватые, мертвенные огни уличных фонарей. Взрывались разноцветными вспышками праздничные гирлянды, отмечающие места, где особо активно бурлила, вскипала и пенилась ночная жизнь. Где можно обменять валюту или снять деньги с банковской карты. Купить выпивку или наркоту. Обзавестись временной подружкой, на полчаса или на всю ночь – все дело только в цене. Сыграть в карты, в домино, в лото или рулетку. Купить ствол и патроны к нему. Новый пистолет стоил дорого, юзаный отдают едва ли не за бесценок. С юзаным лучше не попадаться. Патрульные и разбираться не станут, откуда у тебя ствол, сразу к стенке поставят. Что, наверное, правильно. Каждый должен быть в ответе за то, что прикупил. Ну а прикупил паленый ствол, так не суйся с ним туда, где замести могут. Лучше купи себе раков и пива к ним. Здесь все можно купить. Даже раков. И все это – среди кромешной ночной тьмы.
Могвай смотрел сквозь треснутое лобовое стекло и не мог понять, проваливается ли автомобиль в гигантскую черную воронку, озаряемую редкими всполохами света, или же это сама ночь несется им навстречу, безжалостно пожирая все, что встречается на пути. Время, пространство, люди, автомобили – ей все равно. Она голодна. Зверски голодна. И голод ее никто и никогда не утолит. Это как проклятие, древнее, как сам мир.
Края воронки, в которую неудержимо падал автомобиль, начали вращаться. Прилипшие к ним огни, описывая круг за кругом, превращались в светящиеся кольца. Откуда-то издалека доносился бессмысленный смех и сдавленное хихиканье. И над всем этим плыл густой, тяжелый аромат травы с необыкновенно красивым, поэтическим названием.
Могвай решил, что пока они еще не провалились в разверзшуюся темную бездну, он должен написать поэму. Призванную запечатлеть в словах их падение. Чтобы потом поведать о нем другим. Предтечам или потомкам. Это будет восторженный гимн безумию. И одновременно предупреждение тем, кто осмелится идти тем же путем, не будучи готов заглянуть в глаза бездне.
И тут из воронки мрака выплыло то, чего он никак не ожидал.
– Могвай!
Хотя если подумать…
– Могвай!.. Вадик, Могвая накрыло!
Бездна проглотила его имя, а затем отрыгнула его. Должно быть, оно показалось ей несъедобным.
– Кончай дурковать, Могвай!
Это уже Вадик, выйдя из машины и открыв заднюю дверцу, тряс его за плечо.
Он поднял руку:
– Я в порядке!
– Ну, так вылезай! Приехали!
Он посмотрел на Блюра, расплывшегося по переднему сиденью. Ему вдруг стало интересно, как он-то будет вылезать из машины. И как его туда вообще запихнули? Он ведь вдвое шире дверного проема. Не иначе как здесь крылась какая-то хитрость. Или – обман. А может, оптическая иллюзия.
– Могвай, трель твою!..
Его имя не Могвай. Хотя многие его так называют.
Его имя – Семен.
Да.
Семен Каламазов.
Это имя выплюнула ему в лицо бездна.
Вместе с заклинанием:
No future!
Неотложка. Санитары
– Движение вперед всегда связано с необходимостью оторвать зад от стула.
– А с чем связано движение назад?
– Вперед, назад – какая разница! Все относительно, друг мой.
– Так уж и все?
– Абсолютно! Старик Эйнштейн был гением. Хотя сам он этого не признавал. Назад, вперед – это только абстракция. Слова, которые мы сами придумали, рассчитывая сделать окружающий нас хаос более упорядоченным и понятным, а на самом деле только окончательно все запутали.
Марина сидела меж двух санитаров и вертела головой из стороны в сторону. Кто говорил – на того и смотрела. Ей было абсолютно все равно, что они говорят. Она даже не особенно прислушивалась к словам. Для нее были важны голоса. Они были живые. И внушали надежду на то, что все будет хорошо. Прежде она была совершенно иного мнения о санитарах-чистильщиках. Они казались похожими на ангелов смерти. Ну или что-то вроде того. А эти двое были обычными парнями. Настолько обычными, что это казалось невозможным. Рядом с ними было легко и спокойно.
– Слова – это все равно что фантики от конфет. Зачастую мы их просто не замечаем. А порой обертка оказывается куда интереснее содержимого.
