Михаил Белозеров - Эпоха Пятизонья
– Рубль при тебе?
– Рубль?.. – Она еще шире распахнула свои голубые глаза и потрогала щеку.
Костя засмеялся. Верка вдруг прониклась к нему доверием и зашептала, косясь, однако, на Базлова:
– Я однажды пыталась за ними последить…
Костю аж жаром обдало. Он ходил вокруг да около тайны, она открывалась ему со всех сторон, но не до конца, хотя гул присутствовал и в прошлом, то бишь в семнадцатом веке. Можно было только предположить, что гул вездесущий. А что это значило, Костя так и не понял. Информации было мало. Что за странная Зона? – думал он. Нетипичная. Не такая, как везде. Теперь вот Верка что-то знает.
– А меня не попустило, лешая, – доверительно произнесла она, поправляя у него на груди пуговицу. – Не попустило и все, а они, лошаки, тут же пропали, словно в воздухе растворились… – Она вопросительно уставилась на него. Ее природное любопытство оказалось сильнее предрассудков и страхов.
– Понимаешь, – сказал Костя, – есть здесь один такой проход, из которого можно попасть в будущее.
– Тятя там был…
– Отец? – удивился Костя.
– Ты бы ей еще рассказал о темных дырах и червоточинах между ними, – укорил его Базлов, не очень вникая в суть разговора. – И вообще, не болтал бы лишнее. Зачем ей это знать?
– Почему, собственно, и нет, – возразил Костя, – может, она нам поможет?
– Ты что, сталкер, совсем с дуба рухнул? Наболтаешь на нашу голову.
– Даже если и рухнул, нам надо узнать ход отсюда.
Костя не сказал только, что подозревает существование чего-то более грандиозного, чем переход из одного времени в другое. Собственно, мы этот переход знаем. Ну и что? – думал он. – Это ничего не дает. Только путает карты. Кремль пуст. Появились ящики, которые «богомолы» таскают туда-сюда. Ну, положим, для каких-то целей, мне знакомых. А еще зачем? Не складываются пазлы в единую картинку – хоть убейся. А может, я не ту картинку собираю, может, ошибся в расчетах? – Он едва не пал духом. – Не начинать же складывать картинку заново?
– А-а-а… – протянул Базлов, вроде бы соглашаясь. – Только не перегни палку, стратег.
Если Костя еще что-то уловил из намеков майора, то Верка вообще ничего не поняла. Все незнакомые слова пролетели мимо ее сознания. Остался один испуг в глазах василькового цвета. Эх, влюбился бы я в тебя, подумал Костя, да мне нравятся брюнетки.
– Ладно вам… – миролюбиво подал голос Гнездилов из своего угла. – Хватит мучить девчонку. Вон какой-то мужик идет!
– Ой, тятя… – произнесла Верка испуганно и юркнула за занавеску.
Через пару минут раздались шаги. Дверь открылась, и в прихожую стремительно вошел мужик. Был он худощав, но силен, как может быть силен человек, занимающийся всю жизнь лошадьми. Однако на лице его лежала печать ужаса. Глаза, как и у дочери, тоже были голубыми, но с влажной поволокой в углах, волосы – белыми как лен, а борода, напротив, черная, с легкой проседью.
– Верка! У нас гости? – удивился он, снимая малахай, при этом настороженно глянул в окно.
Пахло от него конюшней, сеном и еще чем-то неуловимым, очень знакомым. Костя так и не вспомнил этот запах, но ассоциировался он почему-то с Москвой, родиной, Россией.
Вот черт! – подумал Костя. Так можно сойти с ума – помнить то, чего никогда не знал.
– Да, тятя. – Верка с виноватым видом появилась из-за занавески, прикрыв голову ситцевым платком. – Издали приехали к Илье Дмитриевичу. А его нет. Вот беда-то!
– А откуда? – спросил ее отец, проходя в горницу и настороженно рассматривая Костю, Базлова и Гнездилова.
– Из Смоленска, – ляпнул Серега Гнездилов из своего угла. – Пришли, а у вас здесь такое…
Отец Верки как-то неопределенно кивнул: вроде бы соглашаясь и одновременно имея на этот счет свое мнение.
Костя осознал, что они вляпались, и стал лихорадочно соображать, что было в семнадцатом веке между Смоленском и Москвой. Но так ничего не смог вспомнить, да и Веркин отец, моя руки, отреагировал совсем по-другому:
– Поляки что ли?
Костя ничего не понял. Не понял причину волнения Веркиного отца.
– Какие же мы поляки?.. – отозвался Базлов с обидой.
– Да вижу, вижу… морды наши, христианские, не этих католических собак! Тьфу ты, господи!
Веркин отец нашел взглядом икону в углу и перекрестился мокрыми руками. Костя вспомнил, как пару раз ходил в церковь, и тоже перекрестился, стараясь сделать все правильно, хотя за ним никто не следил. К его огромному удивлению, Базлов последовал его примеру. А вот Гнездилов с ехидной улыбочкой на губах даже не подумал креститься и демонстративно отвернулся, но на него, к счастью, никто не обратил внимания: пацан есть пацан.
– Ну, тогда прошу пожаловать за стол! – скомандовал Веркин отец, вытирая руки. – Меня, кстати, Иваном Лопухиным кличут. Верка! Неси пироги! Не забудь лука зеленого и огурцов малосольных.
Верка словно только этого и ждала и стала выставлять на стол один пирог за другим. Она раскраснелась, волосы у нее рассыпались, словно пшеничный сноп, глаза потемнели и сделались синими-синими, как вечернее озеро. Не один Костя залюбовался ею. В горнице даже наступила минутная тишина. Кошка спрыгнула с печи и стала ласкаться к хозяину, задрав хвост трубой.
– Верка, подай что покрепче! – велел отец, но как-то странно, словно прислушиваясь к звукам снаружи.
Да он «богомолов» ждет! – догадался Костя и остановил хозяина дома:
– У нас все есть!
Он уже целую минуту тряс хабар-кормилец под столом и с холодеющей душой боялся посмотреть, что же вытряс: если пиво, то это конец, если вино, то их точно не поймут и признают поляками, если же ничего не вытряс, то это хуже всего. А когда взглянул под ноги, то лишний раз убедился, что хабар-кормилец все-таки настоящий хамелеон, потому что приспосабливается к ситуации и обстановке. Он выдал штоф чистейшей водки и длинный ломоть сала в белой тряпице. Сало оказалось таким свежим, что горница тут же наполнилась умопомрачительным запахом. А еще он по инерции облагодетельствовал огромным караваем белого хлеба и банкой заводской русской горчицы. Гнездилов цап-царап – схватил банку и спрятал за спину.
– Вот это дело! – воскликнул Иван Лопухин. – Давно я не сидел в хорошей компании. А когда вы приехали? Я что-то не заметил.
Костя запнулся, сделал вид, что жует краюху хлеба. Кто его знает, что сейчас происходит в мире? Как бы не опростоволоситься.
– Да утром еще, тятя, – спасла положение Верка. – Пришли через Варварку.
– Мы на Маросейке встали, – объяснил Костя, чтобы упредить расспросы.
Еще в школе он увлекался историей Москвы и знал, что обычно на Маросейке останавливались все приезжие купцы.
– Да, времена сейчас… – сказал Лопухин, намекая на что-то. – А что же ты их не накормила до сих пор?! – укорил он дочь.
– Да тебя ждали, тятя…
– Это хорошо, – согласился Лопухин, погладив бороду, и налил всем по полной чарке. – Молодцы, что дождались. За это надо выпить!
Костя думал, что после недавней пьянки водка в него не пойдет, но, как ни странно, она проскользнула внутрь, словно горло было смазано маслом: «Бульк!» И вот он уже закусывал толстенным куском сала. Майор с Гнездиловым не отставали и жевали вовсю, налегая на Веркин мясной пирог и булочки с требухой. Гнездилов незаметно отодрал с банки этикетку и выставил горчицу на стол.
– Хороша смоленская водка… – сказал Иван Лопухин. – А что у вас слышно о поляках?
Дались тебе эти поляки! – подумал Костя, боясь попасть впросак, и ответил:
– Да не шалят вроде… а там кто их знает?..
– Ну да, ну да… – согласился Лопухин. – А то у нас поговаривают, к лету война будет.
– У нас тоже поговаривают, – со знанием дела сказал Базлов.
Костя вздохнул с облегчением, потому что последние несколько минут Базлов сидел и злился. Это было так заметно, что Костя едва не пересел поближе к хозяину дома.
Выпили еще по две чарки водки. Закусили, и Костя сказал:
– Мы приехали посмотреть на ваших лошаков. Чудные говорят о них вещи.
Он намазал горчицей хлеб, сверху положил кусок сала.
– Ну вот… – недовольно буркнул Иван Лопухин и даже на мгновение перестал жевать.
Видно было, что он не любит эту тему и что она для него болезненная. Потом он тоже, глядя на Костю, намазал кусок хлеба горчицей, только перестарался с порцией. Костя подумал, ну все пропали, сейчас заявит, что мы поляки. Однако Лопухин стоически сжевал хлеб с горчицей и произнес, вытирая слезы:
– Крепка заморская зараза! Немцы еще такой не привозили. – Он крякнул от удовольствия, его отпустило, и он сказал: – Значит, и вам известно о лошаках. Ведь просил боярин не болтать, да разве воду в сите удержишь? – Он осуждающе посмотрел на дочь.
На всякий случай Верка спряталась за занавеску.
– Кто они такие? – спросил для приличия Костя.
– Понимаешь, в чем дело, – наклонился Лопухин вперед и перешел на шепот, – я вначале думал: черти, как в Библии написано. Но лошади их не боятся! А это, брат, о многом говорит. Лошади черта за версту чуют и к себе не подпустят. Стало быть, лошаки имеют подход к ним. А значит, они не черти. Мы здесь с мужиками беседовали. Сказывают, что они железные люди. А о железных людях в Писании ничего нет. Вот мы и ломаем голову.
