Туллио Аволедо - Корни небес
— Вы первые оказавшиеся здесь представители Церкви, — произносит герцог с набитым ртом. — Как Папа? Он пережил бедствие? Но нет, он был слишком стар. Кто же пришел ему на смену?
Я собираюсь ответить, но меня опережает Дюран.
— Нового Папу зовут Джелазио. Папа Джелазио Третий. Он немец. Он восстановил военную мощь Церкви и установил сеть союзов по всей Центральной Италии. Но у нас есть сеть аванпостов и в остальных регионах страны, вплоть до старых границ.
— А мы что-то не слыхали об этой сверхдержаве, — возражает Туччи.
— Сядь, Давид, — предлагает ему Герцог. — Сядь, составь нам компанию.
— Я уже ел.
— Ну хорошо, хорошо. Но тем не менее доставь мне удовольствие и посиди с нами. Мне неприятно смотреть, как ты стоишь. Садись.
Ручищи Туччи отодвигают стул. Он тяжело садится на него со свирепым видом.
— Вы говорили о Папе Джелазио Третьем. Я не знал, что было двое других. Сколько всего мы не знаем, не правда ли?
— Да, он третий. Он принял эстафету у умершего Папы во время… Страдания.
— А, вы так это называете? А мы называем это Бедствием. День Бедствия. Не желаете ли еще немного соуса на ваше жаркое, синьора?..
— Адель Ломбар. Нет, спасибо, все и так прекрасно.
— Вы также принадлежите к Церкви? Быть может, мы монахиня? Я вдруг понял, что мы не представились, прежде чем сесть за стол. Какая бестактность. Я Федерико Танци, герцог Урбинский. Вы уже знакомы с моей правой рукой, коннетаблем Туччи…
Дюран представляет Адель, меня и своих людей. Он смакует каждый звук, незаслуженно величая меня «главой Святой Инквизиции».
— Ничего себе! — улыбается Герцог. — Святая Инквизиция. Подумать только. Это она сжигала ведьм, да? И еретиков. Сколько еретиков вы сожгли в последнее время?
— Быть может, на этот вопрос ответите вы, капитан? — спрашиваю я Дюрана, стараясь скрыть иронию.
— С удовольствием. Видите ли, синьор герцог, Церковь уже не та, что была когда-то. Мы знаем, что… Бедствие сильнейшим образом смутило души и могло поколебать веру в Господа милосердного у некоторых наиболее слабых духом…
Герцог щурится.
— Готов побиться об заклад, что это так, — шепчет он, но так, что я тоже слышу его замечание.
— …поэтому мы стали, так сказать, немного терпимее по отношению к случайным и нетяжелым формам отступлений от правоверности.
— Конечно. Учитывая, что, по сути, ваши предсказания не сбылись. Я хочу сказать, что конец света наступил, а мир все еще существует.
Дюран поднимает голову.
— Я не священник, герцог. Я солдат. Мне платят не за то, чтобы я думал или делал предсказания, а за то, что я защищаю Церковь от ее врагов.
— Ну, должен признать, что ваше появление было решительно впечатляющим. Эти штуки, на которых вы ездите…
— Наши легкие разведывательные транспортные средства.
— Легкие?
— Да. По сравнению с бронированной «Рысью». Или с танком «Леопард».[62]
Герцог украдкой смотрит на Дюрана. Его явно поразили эти слова. Изображая равнодушие, он обращается к Адель:
— А что обворожительная доктор Ломбар скажет об Урбино? Вам понравился мой город?
— Я еще не имела возможности оценить его по достоинству, но да, он произвел на меня впечатление. Примите мои комплименты.
— Благодарю. Но это не только моя заслуга. Это была работа команды. И большая часть заслуги принадлежит моему отцу.
Как по команде, коннетабль вскакивает на ноги, а охранники отдают честь.
— Слава герцогу Аттилио! — кричит Туччи, и все тут же повторяют за ним:
— СЛАВА ГЕРЦОГУ АТТИЛИО!
— Слава, да, точно, — шепчет молодой герцог Федерико, кривя рот в ухмылке.
После этой сцены ужин превращается в немую сцену. Добродушие молодого человека испаряется. Он играет с едой и отвечает на наши вопросы односложно.
Пока Дюран не заговаривает о нападении в Торрите Тиберине.
Внимание герцога мгновенно возвращается.
— Создание, напавшее на вас… то, что общалось посредством мыслей… У вас нет от него никакого трофея?
— Как-как?
— Трофея! Головы или лап… Одной из тех длинных лап…
— Мы не собираем трофеи.
У молодого герцога очень разочарованный вид.
— В моем музее нет ничего подобного…
— В каком музее? — спрашивает Дюран.
— Мой музей природных редкостей. Позже я покажу вам его, если хотите. Но сейчас расскажите мне об этих странных созданиях.
Дюран пожимает плечами:
— Мне особенно нечего рассказывать. Я их вижу — я их убиваю. Может быть, капрал Битка мог бы рассказать вам немного больше.
Молодой капрал в смущении сглатывает слюну.
— Мне… мне тоже особо нечего сказать. То есть, я сам не понимаю, что произошло со мной… Оно как будто говорило в моей голове… Я был как заморожен. Я не мог пошевелиться. Даже глаза закрыть не мог…
— Но что говорило это создание?
Битка опускает глаза.
— Ничего. Глупости.
— Глупости? Какие глупости?
Капрал украдкой смотрит на доктора Ломбар.
— Ничего. Я не помню.
Герцог настаивает. Требует описать странное существо в мельчайших подробностях. Он просто прирожденный следователь: какого оно было роста? Как оно двигалось, резко или плавно? Были ли у него видные невооруженным глазом органы чувств? Было ли оно обнажено?
Егор отвечает, как может, и время от времени доктор Ломбар вступает в разговор и уточняет некоторые детали. Герцог слушает нетерпеливо, повторяет, требует объяснений. Потом без предупреждения встает, медленно и косо.
— Идемте. Я покажу вам кое-что. Вам понравится!
Туччи встает следом за ним.
Все уродливое тело герцога охвачено нелепым исступлением, когда он семенит по коридорам. Боком, почти как рак.
— Следствие радиации? — шепотом спрашиваю я Ломбар.
— Не думаю. Больше похоже на генетическое нарушение. У вас есть представление о том, куда он нас ведет?
— Я надеялся, что оно есть у вас…
Мы идем по длинным темным коридорам. Может, у жителей Урбино и есть солнечные батареи, но фабрики лампочек им, кажется, не досталось…
В коридорах чисто, хотя в некоторых углах пахнет плесенью. Вода стекает по одной из стен, собираясь в эмалированный таз.
Представляю себе, как непросто починить протекающую крышу. Что уж говорить о каких-то там монстрах.
— Входите, входите, — говорит Герцог, показывая на высокую массивную дверь, которую он открыл длинным, сантиметров в десять, ключом.
Мы входим.
21
МУЗЕЙ ГЕРЦОГА
Был такой старинный штамп: «у меня нет слов, чтобы описать это».
В эти две недели он столько раз приходил мне в голову.
Но никогда, никогда так, как в этот момент.
Зал, в который мы входим, необъятен, и это становится ясно уже по эху, которое производят шаги по отбитому и облупленному во многих местах паркету. Я получаю четкое представление о том, насколько он велик, когда герцог нажимает на выключатель и на потолке загораются длинные неоновые трубки. Пара из них мигает и жужжит, как лежащее на спинке раненое насекомое.
Я открываю рот от удивления.
По периметру стен стоят стопки разнообразных картин. Они сняты со стен, чтобы освободить место для вызывающих ужас предметов.
Вонь в зале почти невыносима.
И это неудивительно.
Бальзамировавший стоящие в середине зала существа, должно быть, не был большим специалистом. Об этом говорит как запах разлагающегося мяса, так и нелепые позы, в которых застыли эти создания. Я с ужасом узнаю три существа, идентичные тем, которые напали на меня на дне мертвого бассейна.
Есть еще собака с тремя головами, две из которых маленькие, как опухоли: Цербер, который при жизни, должно быть, выл от боли при каждом движении, судя по странному изгибу его спинного хребта. Я стараюсь чересчур долго не смотреть на нее, а особенно — не смотреть на герцога. Но юноша просто слишком одержим, чтоб обращать на нас внимание. Он мечется от одной диковинки к другой, показывая на них пальцем, поглаживая этих уродов, как тело возлюбленной.
— Смотрите, вот это, видите? Это на прошлой неделе принесла мне команда охотников. Смотрите!
Нечто, уложенное на подстилку, обернуто прозрачным пластиком. Оно кажется медузой, пока не понимаешь, то этот огромный предмет — лицо, с глазами размером с блюдца.
— Захвачено на холмах недалеко от Пеннабили. Прекрасные охотники! В знак благодарности я освободил их поселение от дани на целый год.
Даже через пластик от экспоната исходит запах, ужасный до тошноты.
— Завтра Туччи начнет бальзамировать ее. Ты позволишь мне помочь тебе, Туччи?
— Как пожелаете, синьор герцог. Хоть я и считаю, что…
— Мне не терпится начать!
Внимание герцога рассеянно, поверхностно и готово отвлечься на любой пустяк.
