Дмитрий Силлов - Кровь охотника
— Да кого ни попадя. И своих провинившихся, бывает. Но больше мы их — или они нас. Равновесие равновесием, но не любим мы друг друга. Кстати, у нас на фермах то же самое, один в один.
— И не впадлу своих убивать? — поинтересовался я.
— Когда стоит вопрос ты убьешь или тебя прикончат — не впадлу, — пожал мохнатыми плечами ликан. — Своя шкура-то всегда дороже чужой.
Я не стал спорить. Спорить было, в общем-то, не о чем — подобный подход к вопросу жизни и смерти характерен и для многих людей. Но меня сейчас философские взгляды местного палача не интересовали, было гораздо важнее спастись самому и вытащить Руса, Мангуста и Ладу.
Я был уверен — они где-то здесь, возможно, в соседних камерах. В таких же ошейниках, ограничивающих трансформацию и лишающих моих нелюдей преимуществ, данных им природой. Именно моих нелюдей, судьба которых за последние сутки стала для меня важнее судеб многих представителей моего собственного вида.
Пока я раздумывал, перебирая планы спасения, как буддистский монах бусины четок, оборотень поднял с пола недоеденную человеческую руку, понюхал, поморщился и прогундосил:
— Слушай, как там тебя… Охотник? Уговор уговором, ликаниху жрать не буду. Но хоть одного хомо разреши захомячить? Ты глянь на них, это ж не мужики, а плесень какая-то, по углам жмутся и трясутся хуже баб. А я если свежатинки не поем, трансформация замедлится. В позапрошлый раз меня покормить забыли, так какой-то осужденный Носферату чуть глаз берцовой костью не выбил. Ногу хомо сломал — и мне в морду обломком. На хрен тебе это мясо, тем более что оно теперь не твоей породы?
— Твои проблемы. Людей есть не дам… — машинально огрызнулся я, думая о своем. И вдруг забыл, что хотел еще добавить к сказанному. — Ликаниху? Какую ликаниху? Ты о чем?
— Ну девка вон сидит, из наших, — мотнул головой оборотень. — А ты думал она хомо? Небось и вертухаи так же подумали, не различили по запаху, а то б тоже в браслеты закоцали. Молодая и недавно инициированная, вот и не пахнет как наша…
Я посмотрел в ту сторону, куда указывал мохнатый палач.
Мужики и вправду выглядели не очень. Один, который потолще, в разодранном пиджаке, сидел на пятой точке, таращился на оборотня и медленно сучил каблуками по полу, впихивая поглубже в угол тело мягкое, рассыпчатое. Второй, тощий как жердь, забился в пространство между стеной и толстяком и явно был не прочь целиком спрятаться за товарища по несчастью, в связи с чем эпизодически сокращался всем телом, словно дождевой червь, втискивающийся в нору.
Девчонка же сидела в стороне от столь ненадежной защиты в лице противоположного пола, подтянув колени к груди и обхватив руками ноги, обутые в серебристые кроссовки. Свободный костюмчик того же цвета не мог скрыть не по возрасту привлекательной фигурки. Матерчатый капюшон, наброшенный на голову, также не вмещал водопад непослушных волос, пряди которых выбивались наружу и спадали по плечам девушки словно струи расплавленного золота. Интересно, сколько ей лет? Судя по молодежным колечкам на пальцах в виде блестящих дельфинчиков, змеек и котят — максимум семнадцать-восемнадцать.
Лицо девушка спрятала в колени, и невозможно было понять, плачет она или же это просто защитная реакция на опасность, когда живое существо сжимается в комок и впадает в ступор, повинуясь голосу древнего инстинкта: «Не двигайся! Мертвого не сожрут!»
— Ну так чё, Охотник? Может, договоримся?
Не удостоив палача ответом, я разогнул колени, побил ребрами ладоней по бедрам, слегка затекшим от позы отдыхающего кочевника, и, подойдя к девчонке, присел рядом с ней.
— Слышь, волчонок, поговорить надо, — тихо сказал я.
— Чего тебе? — после небольшой паузы раздалось из-под капюшона.
Голос девушки был отрешенным, но она не плакала и воспринимала то, что происходит вокруг нее. Это лучше чем истерика или ступор. Намного лучше. Значит, может получиться то, что я задумал.
— Помощь твоя нужна.
Она откинула тяжелую прядь, закрывавшую лицо, и посмотрела на меня…
«В этих глазах отразилась вселенная — и утонула в них…»
Когда-то давно я слышал эту песню — и благополучно забыл, ибо не романтик по определению. А сейчас вспомнилось, причем только эти строки. Если в глазах Лады была холодная красота Снежной королевы, то, глядя в зеленые омуты этого волчонка, можно было просто задохнуться, словно и вправду нырнул — и погиб быстро и безболезненно, потому как барахтаться и сопротивляться нет ни сил, ни желания…
— Помощь? — Она невесело усмехнулась. — Я не монашка, грехи перед смертью отпускать не умею.
— Так я не за этим, — сказал я. — С грехами мы с тобой потом разберемся, если повезет. Вопрос следующий — ты рану зализать сможешь?
— Че-го тебе зализать???
— Подожди, не кипятись, я серьезно, — сказал я. После чего снял с себя куртку, свернул и бросил ее в угол, где немного почище было. Потом поразмыслил немного, подошел к толстяку, у которого рукав его пиджака болтался на соплях, и одним рывком оторвал кусок материи. Ему-то деловой прикид уже не понадобится, а вот мне сильно помочь может. Жиртрест лишь вздрогнул всем телом и умоляюще посмотрел на меня.
— Извини, так надо, — хмуро сказал я, тщательно заматывая правое запястье так, чтобы материя полностью прикрыла браслет. После чего вернулся к девушке.
— Если у человека рука отрублена, сможешь быстро помочь? — спросил я, глядя ей прямо в глаза. — Это очень важно, иначе нам всем кранты. Не растеряешься от кровищи и от увиденного?
Она неуверенно пожала плечами:
— Нууу… не знаю. Машка, подруга, которая меня… ну, с которой мы друг дружку куснули, говорила, что смогу. И что в волчицу перекидываться можно будет. Но я пока не пробовала…
— С волчицей подождем пока, — оборвал я ее, снимая поясной ремень и перетягивая им бицепс левой руки, — время дорого. В общем, будь готова.
— К чему?
Но я уже был не здесь. Я закрыл глаза и представил, как ногти на моей левой руке удлиняются и твердеют, превращаясь в твердые кривые кинжалы. При этом я всеми силами мысленно удерживал меч, уже очень ощутимо вибрировавший в предплечье, словно возмущаясь — какие когти, когда есть я?…
Я ожидал боли, но ее не было. Руку словно пронзило разрядом тока. А потом я увидел, как от моего предплечья отделяется отрубленная кисть вместе с диском, в который превратился браслет, когда его клинки сошлись в одной точке словно шторки объектива. И как далеко плеснула кровь из обрубка, обрызгав стену и пол.
«Надо же, красная, — пронеслась мысль в голове. — Как у человека…»
Действовать я старался максимально быстро, так как, если поддаться шоку — всё, можно считать, что без руки остался. Второй браслет на правом запястье вибрировал очень серьезно, того и гляди вторую руку оттяпает. Потому двигаться приходилось не просто быстро, но и аккуратно, чтобы рукав пиджака не выскочил из-под белого червя, обвившего моё запястье, и чтоб случайно на него не попала ни одна капля крови, хлещущей из раны.
Я подхватил кисть с заметно отросшими ногтями, еще не успевшими превратиться в когти, и приставил ее к обрубку.
— Давай, — просипел я голосом севшим от волнения и внезапно пришедшей боли. Такой, что впору просто упасть и помереть на месте. Или отключиться, что в принципе сейчас равносильно смерти. Странно, но эту адскую, непередаваемую боль я почувствовал именно в момент прикосновения моей отрезанной плоти к обрубку.
«Как в жизни, — промелькнула мысль. — Встреча с той, кого оторвал от себя с мясом».
Как всегда в самый критический момент в голову лезут мысли, которые абсолютно не в тему. А между тем девчонка просто смотрела на происходящее расширенными от шока глазами и не двигалась с места.
Вот об этом я и не подумал… Что она просто не сможет! Растеряется от увиденного!
А между тем краем глаза я видел, как оборотень-палач медленно поднимается со своего места.
Зачем? Да черт его знает. Может, решил, что сейчас самый подходящий момент перебить мне горло и потом без помех употребить вовнутрь положенную по довольствию свежатинку. Если так, то он очень даже прав.
— Девонька, милая, очнись! — горячо зашептал я. — Очень нужно, правда! Иначе нам отсюда не выйти!
И поднес ей к лицу грязную, окровавленную руку с кровоточащей раной на запястье.
Я видел, как кровь отхлынула от ее лица, как крохотные ноготочки впились в ладошки, как расширенные от ужаса глаза становятся уже не омутами, а бездонными черными пропастями… Сейчас она была больше волчицей, чем Лада во время трансформации. Волчицей, которой надо победить в себе естественные человеческие чувства ради высшей цели.
Она не отстранилась и не закрыла глаза. Она просто приникла к моей ране губами, словно целуя мне запястье, и я почувствовал, что в месте этого прикосновения уходит рвущая боль. А еще от ее губ по руке разлилось тепло, заполняя ее вверх, к плечу, и проникая глубже, в грудь, до самого сердца.
