"Фантастика 2025-20. Компиляция. Книги 1-25 (СИ) - Марченко Геннадий Борисович

Ой, тоска-то какая! И мысли всякие дурные в голову лезут. Нет, вешаться на шнурках я не собирался, тем более у меня их сразу по прибытии в Бутырку конфисковали. Чудо ещё, что во время первой же драки с местными авторитетами кроссовка не улетела после «вертушки». Хорошо бывшим военным, они-то хоть в сапогах.

А дурные мысли были такого плана: не покаяться ли мне в том, чего я не совершал? Может, всё-таки не расстреляют, а в лагерь отправят? Всяко в лагере лучше, чем в камере, набитой людьми, многие из которых предпочитают ходить с голым торсом из-за жары и повышенной влажности. Пусть даже лес заставят валить или породу на тачках возить, в этом есть хоть какая-то определённость. А дурной мысль была потому, что подпиши я протокол с признанием в шпионаже — и девяносто девять процентов, что меня шлёпнут. Тут даже к гадалке не ходи.

Потом накатило какое-то философское настроение. Были бы карандаш с бумагой, я, наверное, с тоски затеял бы писать какой-нибудь труд. Не могу вот так сидеть, ничего не делая, по жизни всегда находил себе какое-нибудь занятие. Поотжиматься, что ли? Вроде как рёбра уже не очень побаливают.

Упёрся кулаками в цементный пол, сделал полсотни отжиманий. Попробовал упражнения на пресс — нет, сразу дал знать о себе левый бок. Зато упражнения на растяжку прошли нормально. Ладно, отжимания и растяжка — вот два моих способа, как убить время. А заодно и согреться, если уж на то пошло.

Однако на следующий день как раз во время занятий откинулась задвижка глазка, и строгий голос немолодого надзирателя предупредил:

— Гражданин Сорокин, ну-ка немедленно прекратите! Не положено!

Я, не вставая с поперечного шпагата, поинтересовался:

— А если не прекращу?

— Шутки шутить вздумали? Тут с такими шутниками разговор короткий!

— Ладно, босс, не кипятись.

Я встал и затянул:

— Не положено!

— Тьфу ты! Что ж у вас тут можно-то?

— Сидеть и стоять. И молчать.

— Ну нормально! Мало того что засунули в холодный пенал, ещё и делать ничего нельзя. Я, может, физкультурой согреваюсь. У вас тут температура как в погребе, дали бы, что ли, шинель какую.

— Так, гражданин Сорокин, ещё одно слово — и останетесь без ужина.

— Без ужина вы меня не можете оставить, это нарушает международную конвенцию.

— Чиво?.. — протянул вертухай. — Какую ещё конвенцию?

— Международную, принятую Генеральной Ассамблеей ООН.

Похоже, у надзирателя процесс переваривания моих фраз закончился полным несварением. Тем более откуда ему, бедолаге, знать, что никакой Организации Объединённых Наций в природе ещё не существовало. С прощальным «Ты у меня договоришься, Сорокин!» он вернул задвижку на место, и с той стороны двери послышались его удаляющиеся шаги. Ужина, впрочем, не лишил. И пайку не урезали. Посуду после еды я должен был возвращать через окошко баландёру, которого сопровождал надзиратель, а на приём пищи мне выделили буквально пять минут.

На второй день я принялся мерить свою узкую камеру шагами от двери к дальней стенке, к маленькому окошку. Семь шагов туда, семь обратно, семь туда, семь обратно… И ведь окошко хрен приоткроешь, нет тут такой опции, в смысле — форточки. Потом разглядел, что в камере я не один. Слева от оконца махонький паучок сплёл паутину и притаился на краю своего смертельного для мух кружева.

— Тебя-то сюда за что? За вредительство или шпионаж, как меня?

Паучок неподвижно взирал на меня сверху. Может, околел? Я подпрыгнул и кончиком пальцев чуть коснулся паутины. Мой молчаливый сокамерник встрепенулся, оббежал паутину по кругу и снова притаился в том же самом месте.

— Чем же ты там питаешься? Тут ведь даже окно не открывается, мухи как сюда залетают? Молчишь? Ну молчи, молчи… Следователь тебя заставит говорить. Попадёшь к какому-нибудь Шляхману, он из тебя всю душу вынет. А если ещё и Фриновский подключится… О-о, брат, тогда я тебе не завидую. Будешь потом кровью харкать… Тебя хоть как звать-то? Имя, погоняло есть? Ладно, сам придумаю… Будешь Бармалей. Не спрашивай почему.

Прошёл ещё несколько раз от окна к двери и обратно. Тут и обед подали. Всё быстро схомячил, вернул посуду разносящему и снова принялся мерить карцер шагами. Только не сидеть молча, иначе депрессия захлестнёт с головой. Вон лучше ещё с Бармалеем пообщаться.

— Ты-то, дурень, небось и не понимаешь, что сидишь в карцере. Много ли тебе надо — угол с паутиной да свежая муха. А нам, людям, нужно общение, иначе мы можем крышей двинуться. А вот чтобы не двинуться, я разговариваю с тобой. Ладно, можешь не отвечать, главное — слушаешь. Знаешь, кто я такой на самом деле? Не поверишь — хронопутешественник! Я, может, твоих прапраправнуков видел. Представляешь, какая жизнь будет через восемьдесят лет? Техника, конечно, шагнёт далеко вперёд, а вот люди останутся такими же — мелкими и злобными существами в своей массе. Ну, за редким исключением, типа меня, комбрига или артиллерийского инженера. Или тех ребят, с кем я воевал плечом к плечу и на которых мог положиться, как на самого себя. — Ещё несколько ходок от двери к окну. — Не понять тебе, Бармалей, какой это кайф — прыжки с парашютом. Я вот ещё собирался винтом заняться, уже себе вингсьют присмотрел — костюм-крыло, да не успел — в прошлое забросило. А ты вот сидишь там, и нет у тебя иных забот, кроме как из мухи все соки выжать. Скучное ты существо, Бармалей.

В этот момент послышалось жужжание. Ого, каким-то чудом в карцер залетела муха! Я устроил за ней настоящую охоту, но всё-таки поймал живьём и в прыжке приклеил к паутине. Двукрылое насекомое тут же отчаянно затрепыхалось, пытаясь освободиться, а Бармалей шустро посеменил к своей еде. Как кусал, я не разглядел, но вскоре муха затихла, а паучок вернулся на прежнее место. Видно, решил подождать, пока жертва испустит дух, а может, ещё по какой причине. Но через час Бармалей приступил к трапезе, занявшись высасыванием из насекомого соков. А мне запоздало муху стало жаль. Но соседа по карцеру тоже жалко, в общем, уговорил я себя, что поступил правильно.

На следующий день вновь дежурил тот самый немолодой надзиратель лет пятидесяти. Дождавшись, когда он заглянет в глазок, я спросил:

— Товарищ лейтенант…

— Сержант я, — ответил тот, но видно было, что слегка польщён.

— Товарищ сержант, вот я сижу тут, как орёл молодой в темнице сырой, и мучаюсь догадками.

Молчит, но глазок не закрывает. Видно, заинтересовался, ждёт, что я дальше скажу.

— Не могу понять, за что меня сюда определили? Если бы хоть знал, то, может, пребывание в карцере показалось бы не таким тягостным.

— А то прямо не знаешь!

— Клянусь!

Зрачок на какое-то время пропал из дыры глазка, похоже, надзиратель оглядывался, потом появился снова.

— Пузырёва бил?

— Которого в госпиталь увезли с пробитой головой?

— Ага, его. Этот-то Пузырёв, когда очнулся, на тебя показал.

— Как он мог показать?! Я ведь в лёжку был, после допроса пошевелиться не мог!

— Ну, это уже не ко мне. За что купил — за то и продаю.

Надзиратель ушёл, а я остался вновь наедине со своими мыслями. Вот же сука этот Пузырёв! Гадом буду, вернусь в камеру — ещё раз по больной башке ему настучу. Хотя ещё неизвестно, когда он сам-то из больнички выйдет, на мой взгляд, ему постельный режим был обеспечен на месяц как минимум. Ну, может, ещё встретимся.

В карцере я пробыл ровно неделю, после чего меня, малость неухоженного, но всё ещё бодрого, вернули в общую камеру. На прощание я мысленно пожелал Бармалею удачи. Он-то остаётся в одиночке, бедолага, до следующего постояльца, который может оказаться не таким добрым, как я. Возьмёт и смахнёт паутину вместе с ним.

Меня сразу обступили старые знакомые, коими я считал комбрига, артиллерийского инженера и ещё нескольких человек.

— Ну как вы там? За что вас в карцер?

Пузырёв, как я и предполагал, ещё не появлялся, а его подельники во главе с Костылём затихарились в «блатном углу». Косясь в их сторону, я негромко поведал причину моего заточения.