Кристи Голден - Долги дьяволов
С тех пор он пять лет провел в бегах. Ему все казалось, что он бежит куда-то — но на самом деле он просто спасался бегством. Все, с него хватит. Пора остановиться.
Пора покончить с прошлым — его ждало будущее.
— Но теперь я все вижу ясно и отчетливо. И я знаю, что надо делать.
— Ты еще можешь выбраться отсюда живым, — сказал Вандершпуль. — Просто уйди тем путем, которым пришел. Тайкус Финдли все равно сгниет в тюрьме. Тебя я могу и отпустить.
Джим уставился на него. Вот это наглость! Потом он расхохотался. Смех гулко раскатился по большой комнате.
— Тебе все кажется, что ты главный? Что ты распоряжаешься событиями, даже если сам в них не участвуешь? Когда-то я тебя ненавидел. Теперь мне тебя просто жаль. И не потому, что ты прикован к этому устройству. Мне тебя жаль, потому что у тебя не осталось ничего, кроме ненависти, власти и алчности. У меня есть куда больше. Но пока ты жив, я останусь тут, в грязи, вместе с тобой, Вандершпуль. А я намерен наконец-то выбраться из грязи.
— Я тебе заплачу!
— Что-о?
— Сколько хочешь! Ты сможешь жить в роскоши до конца своих дней. Тебе не обязательно это делать. Я оставлю тебя в покое, клянусь!
Джим с отвращением покачал головой. Он привычно вскинул пистолет. Большим пальцем взвел курок, услышав знакомый отчетливый щелчок. Вандершпуль тоже его услышал — и отчаянно заскулил.
— Рейнор, ради всего святого! Взгляни, какую жизнь я вынужден вести! Мало тебе этой мести?
Рейнор недоверчиво фыркнул. Эта тактика поразила его еще сильнее, чем предшествующая наглость полковника.
— Ты отнюдь не беспомощен и великолепно это знаешь! Лежа в этом гробу, ты причинил больше зла, чем большинство людей ухитряется причинить за всю свою жизнь. Не покидая этого проклятого гроба, ты нанял Дона. Ты наслаждался, любуясь гибелью «Небесных дьяволов», одного за другим. Потому что тебе ничего другого не оставалось, дерьмо ты собачье! Ты бешеный пес, Вандершпуль. Ты будешь гадить, терзать и уничтожать до тех пор, пока не уничтожат тебя самого. Даже если ты сдержишь слово и оставишь меня в покое — хотя оба мы знаем, что ты этого не сделаешь, — какой-нибудь еще несчастный олух поплатится за какую-нибудь еще воображаемую обиду, которую он тебе нанес. Ты никогда не остановишься. Ты вспомнишь еще кого-то, и еще, и еще. Когда-то я застрелил тебя из ненависти. Больше я так не поступлю.
— Твоя месть…
— Ты что, не понял? — вскричал Джим. — Месть тут ни при чем. Дело в справедливости. В том, чтобы восстановить равновесие. В том, чтобы раз и навсегда избавить галактику от темной и гнусной твари, так, чтобы на ее месте могло вырасти что-нибудь другое, хорошее и достойное.
Он подошел к Вандершпулю вплотную, глядя на эти человеческие останки. Лицо бледное, глаза запали. Лежащее перед ним существо было таким жалким и изможденным, что Джим заколебался. Но тут полковник поджал губы, взгляд вспыхнул ненавистью.
Нет. Быть может, тело Вандершпуля и искалечено, но его дух так же гнусен и силен, как и прежде.
— Это тебе за «Небесных дьяволов», — тихо сказал Джим. — За всех, кто был им другом. И за всех, чьи жизни ты погубил по пути к этой минуте.
И, глядя в глаза Вандершпулю, спустил курок.
Выстрел прозвучал на удивление громко. Казалось, его эхо будет длиться до бесконечности. Джим медленно опустил пистолет и, не морщась, посмотрел в разнесенное выстрелом лицо. На этот раз он не испытал приступа тошноты от того, что сделался тем, что всегда презирал. Не чувствовал он и жаркого, праведного восторга.
Он ощущал лишь спокойствие. Душевный покой.
Этот бешеный пес уже никому не причинит вреда.
Никому. Никогда.
Голограмма, которая все это время разворачивалась перед его мысленным взором, сменилась другой. Вместо самого себя, стоящего над Вандершпулем и стреляющего в него, он увидел своего отца и услышал слова, которые отдавались в душе куда громче, чем этот последний выстрел — в его ушах.
«Помнишь, что я тебе говорил, сынок? Человек сам выбирает, кем ему быть… Человек способен изменить всю свою жизнь одной-единственной мыслью, одним-единственным решением. Ты всегда можешь передумать и стать кем-то другим. Никогда не забывай об этом!»
«Не забуду, пап. Я этого не забуду. Может, я и не такой человек, каким ты рассчитывал меня вырастить… но это не значит, что я не способен стать тем, кем хочу!»
Джим долго смотрел на револьвер, вспоминая, как впервые взял его в руки; как удобно он лежал в ладони; как он с первой же секунды почувствовал, что это оружие как будто ждало его — как будто специально для него и было изготовлено. Может, так оно и было: быть может, оно и впрямь было изготовлено для человека, который был вором и преступником, который направлял его на перепуганных, невинных людей. Оно по-прежнему удобно лежало в ладони — но отныне оно было не для него.
Джеймс Рейнор медленно положил старинный «Colt Single Action Army» на крышку металлического гроба, повернулся и ушел прочь.
ЭПИЛОГ
Мар-Сара, «У Жанин»
Этот бар был поменьше и поприветливей, чем большинство из тех, которые попадались Джиму. И к тому же почище и посветлее. Хотя, конечно, он зашел сюда в середине дня, а не в предрассветную рань, когда Джим обычно навещал подобные заведения. Возможно, дело было в этом.
Он заказал себе пиво. Одно. Никакого «Старого Скотти Болджера» номер восемь. И он тянул это пиво уже почти час, развалившись в старом, удобном кресле и вытянув длинные ноги. Он размышлял и наблюдал.
Как ни странно, его мысли то и дело возвращались к шерифу Уилксу Батлеру. Они с Тайкусом потешались над тем, как унылый, добросовестный, лишенный воображения шериф безуспешно гоняется за ними. И все же… Джим поймал себя на том, Что невольно думает о нем с уважением. Они с Тайкусом демонстрировали поистине дьявольское коварство — отчасти потому, что зачастую и сами не знали, что выкинут в следующую минуту. И, однако, Батлер вновь и вновь упорно настигал их, тупо, как по учебнику, и, в конце концов, все-таки схватил хотя бы одного из них. Он не поддался очарованию Дейзи, ни разу не опустился до подлости, ни разу не повел себя неадекватно. Уилкс Батлер был — Джим сам удивился, что так думает, — Уилкс Батлер был человек порядочный.
К Жанин ходили не столько выпить, сколько пообщаться. Настоящих выпивох тут было мало, и кормили действительно недурно. Стандартный ассортимент подобных баров: бургеры из скалета, жареная картошка и так далее, — но водилась в меню и жареная деревенская курочка, которую хозяйка бара, Жанин, пышная жизнерадостная брюнетка, жарила лично. Джим как раз обгладывал куриную ножку, когда дверь открылась.
— Добрый день, Лидди! — окликнула Жанин. — Тебе как обычно?
Не прекращая жевать — курицу Жанин готовила великолепно, с какими-то особыми приправами, — Джим рассеянно оглянулся, поглядеть, кто там пришел.
Она была стройной, загорелой и излучала то ощущение чистоты и здоровья, которого большинство женщин пытаются добиться с помощью искусственно взбитых волос и «естественного» макияжа, наложенного так, чтобы казалось, будто она вовсе и не красилась. Этой женщине не нужен был макияж: она и так выглядела красивой и естественной.
Длинные золотистые волосы, цвета колосьев тритикале, которые его семья выращивала на Шайло, были небрежно заплетены в косу, переброшенную через плечо. Глаза были небесно-голубые, и, когда она улыбалась, от их уголков разбегались веселые лучики. На загорелых скулах виднелась чуть заметная россыпь веснушек.
— Приветик, Жанин! Как обычно, разумеется: сегодня такая жарища!
Голос у нее был такой же теплый и радостный, как и вся она.
Джим вскинул бровь, увидев, как на стойку перед незнакомкой поставили стакан с чем-то солнечно жёлтым.
— Только не говорите, что это лимонад! — сказал он прежде, чем успел спохватиться. Разумеется, он был не из настоящих лимонов. Весь лимонад был синтетический, но у каждого был свой собственный рецепт.
— Лучший во всем округе! — гордо ответила Жанин.
— Во всем округе? Да твоя домашняя курочка, картофельный салат, фруктовый пирог и лимонад вкуснее всего, что можно отведать на всей нашей планете! — возразила красавица.
— Ладно, уговорили. Насчет курочки я с вами согласен, так что… Жанин, можно мне тоже лимонаду? И, чур, за эту леди плачу я!
Девушка вскинула золотистую бровку и приподняла свой стакан, приветствуя Джима. Тут ему подали нечто прохладное, кисло-сладкое, действительно очень освежающее. Джим уже и не помнил, когда он в последний раз пил лимонад. Должно быть, еще дома, на Шайло, в жаркий летний день, когда мама взяла с собой в поле портативный холодильник с обедом и термос с лимонадом. Джим тогда был потный, усталый, обгоревший на солнце — и, как он теперь понимал, такой счастливый, каким с тех пор уже никогда не бывал.
