Андрей Егоров - Космический капкан
– Отдохнем, – проворчал Жмых, прилаживая банковскую ячейку себе под голову. Не очень удобно, зато надежно. – Здесь нас точно не будут искать.
Проснулся Глеб под вечер. Лукаса на кровати не было. Деньги на месте. Дверь в кладовку открыта. Жмых вскочил одним махом, схватил прислоненный к стене багор, заглянул в кладовку, готовясь ударить каждого, кто там окажется. Но взгляду его предстала удивительная, почти идиллическая картина. Рангуны сидели на полу друг против друга, слегка приоткрыв рты. Лемуриец возбужденно расхаживал перед ними на крохотном пятачке – два шага туда, два сюда – и декламировал стихи. По-видимому, на лемурийском языке, а может быть, на рангунском. Потом перешел на русский:
Если мне в вечность придется отправиться,
я захвачу с собой мало вещей:
пиво, в дороге слегка подзаправиться,
парочку жирных зеленых лещей.
«Зеленых!» – удивился Жмых и вспомнил, что лемурийцы называли лещами странную жирную рыбешку – плоскую, отличающуюся неестественной зеленью, живущую в очень соленой воде и потому в дополнительной просолке не нуждающуюся.
Глеб замер на пороге, пораженный внезапной идеей. Только сейчас он сообразил кое-что, отчего ему стало очень не по себе – даже холодок по спине пробежал.
– Лукас, мы еще живы, и это радует, – бесцеремонно прервал он поэта на полуслове. – Но зачем ты открыл дверь?
– Мне было скучно. Ты спал. Я решил отблагодарить наших гостеприимных хозяев – и развлечь их чтением стихов.
– А тебе не кажется, что наши гостеприимные хозяева немного странные?
– Конечно, странные, – согласился лемуриец. – Они же дефективные, мы уже это выяснили. Было бы странно, если бы они не были странными.
– Я не о том, – проговорил Жмых. – Если они идиоты, как могут они понимать меня? Откуда знают русский язык?
– Проще простого. Гипнотическое обучение. Они и лемурийский знают – чем я и воспользовался, декламируя им свои лучшие стихи. Лучшие стихи я, конечно, пишу на родном языке – хотя русский и богат, и уникален, и многообразен, думаю-то я не на нем…
– И зачем ассенизаторам знать столько языков?
– Чтобы понимать руководство. Решать проблемы, возникающие у населения. Да мало ли, Глеб Эдуард? Какая тебе разница?
– Мне это подозрительно. Главного ассенизатора, говоришь, понимать должны. Ну-ну.
Жмых прислонил к стене багор, открыл шкафчик, посмотрел на питательные пайки А-7 и тяжело вздохнул. Есть очень хотелось, но только не сухой паек.
– Я расспросил приютивших нас хозяев – здесь в двух кварталах отличный ресторанчик. Там всегда мало народу. Мы можем пойти туда после заката, – объявил Лукас.
– Больше ничего не натумкал? Пойти в рангуний ресторан?! Я в магазин-то боюсь зайти…
– А что же мы будем делать?
– Сваливать отсюда. И грабить дома. Только если раньше я больше интересовался деньгами, золотишком и дорогими шмотками, не брезговал стереовизорами и квадросистемами, теперь меня больше всего будут интересовать холодильники…
Лицо Лукаса приобрело скорбно-сочувствующее выражение.
– Да, Глеб Эдуард… Я понимаю… Холодильник – это особый прибор. Для тебя. Я много думал, засыпая… В холодильниках, несомненно, есть своя, особенная эстетика.
Жмых крякнул.
– Ты опять меня не понял! Я не имел в виду сами холодильники! А их содержимое! Еду! Нам надо чем-то питаться! В магазин ведь зайти нельзя… Ты что, жрать не хочешь?
– Я съел уже один питательный паек, любезно предложенный мне хозяевами. И даже заплатил за него звонкой монетой…
– Монетой? Сколько дал? – Жмых возвел глаза к потолку.
– Тридцать копеек. Ровно столько он стоит.
– Узнаю твою бережливость. И педантичность. Знаешь, Лукас Раук, всем ты хорош, но подчас меня раздражаешь!
– Ты порой тоже становишься несносным, Глеб Эдуард, – не остался в долгу лемуриец.
– Так что, идем на дело? Или разбежимся прямо сейчас?
– Идем, конечно!
– А что делать с этими?
– Они дадут нам слово, что не обратятся с жалобой в отряды самообороны и не позовут своего братца-бугра. Я им верю, – улыбнулся Лукас.
– Мы дадим слово, – хором заявили рангуны.
– Да не нужно мне ваше слово! – сплюнул на пол Жмых. – Все равно никто нас не найдет. Ведь мы плывем на тропический остров. Я забыл, что в гавани нас ждет катер.
– Правда? – оживленно спросил Лукас.
– Ты тоже дебил? Не помнишь, что я тебе рассказывал перед тем, как мы собирались домой?
– Нет, я не дебил. Я помню… Кажется…
– Ну, тогда заткнись и пошевеливайся.
На улице было пусто, когда они двумя черными тенями выскользнули из дома. Вокруг царила ясная звездная ночь. Можно было различить все особенности пейзажа рангуньего района – подстриженные ровными конусами кусты, выложенные каменной плиткой дорожки вместо гравийных в человеческой части города, облитые вязким желтым пластиком крыши домов.
– Забираем западнее! – сказал Жмых и повернул на улицу, с которой открывался отличный вид на горы – там по его расчетам должна была находиться человеческая часть города. – Ты что хромаешь? – поинтересовался он спустя десяток шагов.
– Колено, – откликнулся Лукас. – Когда мы врезались в сарай, я, если ты помнишь, стукнулся о пульт Управления.
– А почему раньше не хромал?
– Хромал, но не так сильно, – ответил лемуриец.
Он решил не уточнять, что, когда они легли отдохнуть в домике рангунов, он так и не смог заснуть оттого, что его колено пульсировало болью. Осмотрев ушиб, Лукас пришел к неутешительным выводам – дело плохо, колено распухло, синяк отливал фиолетово-черным.
– Все в порядке? – поинтересовался Глеб.
– Не волнуйся, друг мой, – Лукас широко улыбнулся, – все в порядке. Если бы ты знал, как мне приятна твоя забота!
Жмых остановился как вкопанный и повернулся к лемурийцу.
– Значит, так, – проговорил он, – я хочу, чтобы ты понял мой базар правильно. Я не то чтобы сильно обеспокоен твоим здоровьем. Скорее, я обеспокоен тем, что тебя придется тащить на себе. Вот это мне действительно не нравится. Втыкаешь, графоман?
– Ты невыносим. – Лукас вздохнул. – Разве так. принято у друзей? Друзья заботятся друг о друге. Проявляют внимание. А ты, Глеб Эдуард, что?…
– Что?!
– Ты проявляешь внимание только к холодильникам. Твой фетишизм…
– Чего-о-о?! – насторожился Глеб, услышав незнакомое слово.
– Я говорю, твой фетишизм…
– Это еще что такое?!
– Ты не знаешь, что такое фетишизм? Я объясню тебе. Это вид сексуального влечения к какому-нибудь материальному предмету. Например, к интеллектуальному холодильнику. Полагаю, основой замещения нормальной сексуальности в твоем случае стало твое гиперболизированное осознание того, что холодильник тоже имеет разум и может накормить тебя из своего чрева.
Жмых стоял с открытым ртом, не в силах произнести даже слова от возмущения.
– Поверь мне, Глеб Эдуард, мне не сразу удалось смириться с известием о твоей нездоровой ориентированности. Но затем я подошел к этому вопросу интеллектуально. Переосмыслил его, так сказать. Принял в расчет твой тяжелый жизненный опыт, заключение в колониях на астероидах, где совсем не было женщин, голод, лишения, плюс ко всему нездоровую наследственность. Наверняка один из твоих родителей злоупотреблял пьянящими колосками или чем покрепче. И тогда я пришел к выводу, что и сам, подобно тебе, мог бы стать фетишистом – обыкновенным извращенцем, если смотреть на это с обывательской точки зрения, но…
– Ах ты, погань графоманская! – проговорил Жмых, глаза его обратились в узкие щелки. – Намекал, значит, намекал, а теперь выложил все карты, как на духу. Спасибо, друг, – на последнем слове он сделал акцент, – что сказал мне, что именно ты обо мне думаешь!
– Глеб, Глеб, послушай, твой порок не есть ненормальность! Скорее даже наоборот. Твой фетишизм – признак некой утонченности, инакости, это отличает тебя от остальных.
– На-ка тебе отличие от остальных! – с этими словами Жмых с удовольствием заехал поэту стальным ящиком в ухо. Тот упал на землю, встрепенулся, поднял глаза на обидчика, и каблук тяжелого ботинка врезался ему в лоб. Лемуриец опрокинулся на спину и почувствовал обиду. Следом за обидой пришла ярость. Следом за яростью беспамятство…
Секунду спустя Жмых, взяв ноги в руки и сохраняя гробовое молчание, чтобы не выдать своего присутствия, удирал по темной улице рангунского района. За ним, роняя пену из перекошенного рта и издавая утробное рычание, несся поэт, чья тонкая душевная организация в одночасье сменилась яростью берсеркера.
«Догонит – убьет!» – думал Глеб, выжимая из организма все ресурсы, чтобы только убраться подальше от впавшего в боевой раж лемурийца.
Он промчался вдоль темного квартала, повернул за угол и едва успел затормозить, чтобы не врезаться в толпу рангунов. Полдюжины лохматых братков стояли возле большого пассажирского катера, обсуждая свежие новости.
