Павел Балашов - Беспамятный
И у дока ее не оставишь, и на борту зайцем находить не хочется. Стало быть, придется еще и о ней печься там, на Триангле. И это совершенно не то. Ну да ладно. Могло бы быть и хуже, а так… Черта с два я ее из корабля там выпущу. Будет сидеть за пультом и держать руки на борде. Чтоб если что — хоть ревун включила. Точно, решено, взять в рейс, оставить на борту, придумать что-нибудь поубедительней, в смысле причину ее оставления.
А чтой-то тебя, Игорь Иванович, так мучает мысль о возможном повреждении шкурки Джоан Сейли? Запасть никак изволил, Птиц? Тьфу ты… Вот совершенно оно не ко времени. Да и какая сейчас разница — изволил, не изволил. Сначала дело сделаем, а потом будем по лирике всяческой убиваться. И никак иначе.
Я почти убедил свой внутренний голос, но тут он подкинул мне очередную подляну. В смысле, вкрадчиво так поинтересовался, где я сегодня собираюсь спать, после ее признаний. Ну то есть логично было бы сейчас подняться наверх, к теплой женщине под бок. Но… Как-то цинично, что ли? Вернее, как-то слишком цинично. Сначала никак не отреагировать на ее признание, а потом как ни в чем не бывало прийти в спальню. Типа тру мачо со стальными яйцами, и никак иначе. Не, не вариант. Самого аж тошнит от этой идеи.
Стало быть, Птиц, ночевать тебе внизу, в гостиной, сказал я сам себе. И, успокоившись этой мыслью, встал и прошлепал к бутылке, дабы налить еще. В стакан плеснулось еще граммов сто, бутылка была уже близка к завершению, и тут мое одиночное пьянство прервал ехидный голос Анри-Жака:
— Тааак, это что это у нас такое происходит? Никак, греху винопития в одиночестве предаться норовим?
— Ну, вроде того, док, — рассмеялся я. — А что еще делать в ночь перед стартом?
— Странный ты, — фыркнул Марат. — У тебя там женщина наверху скучает, а ты здесь синьку хлещешь, — он подошел поближе и, сощурившись, посмотрел на бутылку. — Да еще и такую дрянь. Вик, что ли, притащил?
— Угу, — согласился я, отхлебывая.
— На него похоже. Пьет всякую муть, а потом болеет. Ну с ним давно все понятно, а ты-то куда? В баре полным-полно нормальной выпивки, можно ж грешить со вкусом, с толком, с расстановкой, — с этими словами Анри-Жак подошел к своему хранилищу алкоголя, открыл дверцу и извлек бутылку односолодового дорогущего скотча. — Вот, например. Пить так пить! Вылей свою гадость в камин и возьми себе чистый стакан, раз уж ты решил бросить свою подружку ради бутылки на этот вечер!
— Уговорил, — я выплеснул остатки пойла в огонь, к вящему удовольствию последнего, отреагировавшего бурной вспышкой пламени.
Когда и вторая часть была выполнена, в смысле взят чистый стакан и туда налито на два пальца, я повернулся к Марату.
— За что выпьем, эскулап?
— Ну, за твое здоровье пить бесполезно, такими темпами от него ни черта не останется. За удачу в вашем предприятии, насколько я знаю, пить не принято. Давай за любовь дернем, Игорь. Ее так не хватает в этом дурацком мире! — с этими словами доктор налил себе и чокнулся с моим стаканом.
— Тьфу ты, — выдал я вслух. — Вы сговорились, что ли? Ну ладно, давай за любовь. Черт с тобой, док.
— Не понял, — удивился Анри-Жак. — В чем, собственно, дело? И кто сговорился?
— Да неважно, давай уже пей, — я понял, что сказанул лишнего, и опрокинул в себя напиток. Мда, в выпивке Гиппократ наш разбирался превосходно. Хорошо пошел вискарик.
— Вот так номер, — произнес док, приложившись к своему стакану. — Кажется, я начинаю понимать, почему мисс Сейли одна в спальне, а наш суровый рыцарь стакана и матрицы, в смысле плаща и кинжала, сидит тут внизу и хлещет чуть не из горла. Поругались?
— Ну, не то чтобы поругались, — начал я, и он не дал мне закончить, перебив:
— А раз не то чтобы поругались, стало быть, она тебе в любви признавалась?
— Откуда? — только и смог я из себя выдавить.
— Не бином Ньютона, — отмахнулся Марат. — Ты бы видел, как она тут изводилась, пока тебя неизвестно где носило весь день. Ты бы слышал, чего она мне тут наговорить успела, пока психовала в ожидании вестей. А уж если б ты наблюдал за вспышкой радости и позитива, когда она выяснила, что ты жив и здоров! И более того, скоро вернешься! Уууу!
— Мда… — протянул я задумчиво. — Похоже, что все в этой реальности всё, что касается меня, узнают гораздо раньше, чем, собственно, я. И что-то меня это так раздражает, что аж надраться хочется.
С этими словами я налил себе еще на два пальца, выпил залпом и без тоста, после чего обновил.
— Во как, — развел руками доктор. — Вот это номер, спешите видеть, наш суровый жандарм пребывает в расстроенных чувствах!
— Не язви, — попросил его я. — Во-первых, тебе не идет, а во-вторых, и без того тошно.
— Я разберусь как-нибудь, что мне идет, а что не очень. А с чего тебе тошно-то, Игорек? — ехидно осведомился Марат.
— А что, не видно, нет? — огрызнулся я. — Самое, блин, время лирику-то разводить, ага!
— Да, самое время, — кивнул он. — Поскольку другого у вас и не предвидится, в курсе? Вы завтра летите. Вернетесь вы, не вернетесь — одним богам известно. Да и то, как я полагаю, не всем. Она мается, Игорь. Она очень, очень сильно мается. Ты первый из мужиков на этом белом свете отнесся к ней по-человечески, понимаешь? Что она в жизни видела? Концы в жилетках да гайки с болтами? А тут является прекрасный принц на блестящем звездолете, героически побеждает всех плохих парней, освобождает ее из плена и увозит с собой, навстречу приключениям и долгой жизни в любви и согласии. И смерти в один день.
— Да пропади ты! — рявкнул я на Марата. — Нашел, черт лысый, когда безносую поминать!
— Ладно, ладно, — пошел на попятный эскулап. — Но всего остального это не меняет, понимаешь ли. Она в тебя влюблена, Птиц.
— И когда только успела, — пробормотал я, успокаиваясь.
— Дурное дело нехитрое, — фыркнул док. — Как говорится, был бы человек хороший.
— Так одно дело хороший, — вздохнул я. — А другое дело пиратская рожа без роду и племени.
— Это ты для коллег своих бывших пиратская рожа. А для нее — свет в оконце, если еще не понял. Ты сейчас можешь хоть напалмом детский садик сжечь, для нее ничего не изменится. Она еще и оправдание для тебя придумает какое-нибудь. Так что все свои терзания по поводу «я ж не славный парень, чтоб в меня влюбиться» можешь написать на бумажке, свернуть ее в трубочку и засунуть… в унитаз, например.
— Да не в этом дело, — отмахнулся я. — Просто оно все не вовремя как-то, если понимаешь.
— Сфигали? — ехидно прищурился жрец Гиппократа. — Я тебе уже сказал, самое то время. Другого у вас обоих может и не быть, Игорь. Нету завтра, понимаешь? И послезавтра — тоже нету! Есть только «здесь» и «сейчас», потому что никогда не наступит «более подходящий день». Есть ты, дурак межзвездный. Есть она, бывшая собственность мотоклуба, увидевшая нормального человека. И есть, — тут он обвел руками что-то необъятное, — есть весь этот мир. В котором, если ты пока еще не понял, для вас обоих еще нет места. Вы его не создали. Ты — мчишься по следу своего врага. Ты дышишь желанием вцепиться ему в глотку. Ты не человек, Птиц, ты функция на данный исторический момент. А она… А она видит — человека. Искреннего, доброго, сильного, честного, отзывчивого. И тебя удивляет, что она влюбилась?
— Ни фига ты мне дифирамбов напел, — цинично протянул я, — «искреннего, бла-бла-бла». Док, а ты, да и она заодно, меня ни с кем не путаете?
— Идиот, как и было сказано, — махнул рукой Анри-Жак, залпом выпил свой виски и закурил.
— Че я сразу идиот-то?
— А кто ты еще? Маску свою, отпетого циника, можешь сжечь в камине. Разрешаю. Даже разрешаю после такого дымоход не чистить. Тоже мне, понимаешь ли, «бритый шилом — гретый дымом». Игорь, заканчивай. Был бы ты циником — стал бы мразью. При твоем образе жизни и бывшем месте службы это неизбежно. А ты не мразь даже близко, ты славный парень, и это видно из того, что я смог вытащить из твоей памяти — раз, и из истории появления рядом с тобой этой девочки — два.
— А что история? Кстати, я не всех «плохих парней» убил, и ее я не освобождал. Она сама добила последнего, чем спасла мою шкуру, да я и не знал, что она там есть, пока этот коленкор не случился! — я словно оправдывался.
— Ага, конечно. Ей это расскажи.
— Да она вообще-то в курсе, я ж говорю! Она сама добила того гада, который меня за глотку ножиком щупал. Это правда, док!
— Ничего не меняющая правда, — отрезал Анри-Жак и налил еще себе и мне. — Пей. Хочешь — кури. Но после этого хорош тратить время на старого маразматика Марата, поднимайся наверх и сделай так, чтобы она эту ночь запомнила, как самую добрую и самую чистую во всей вашей истории! Нету у вас никакого «потом», Игорь. Не дашь ей чего-то сейчас, побоишься или еще что — никогда не сможешь. Все, пей и вали отсюда, дур-рак беспамятный! Чего встал, как лом в бетоне? Давай, за вас, идиотов.
