Андрей Ерпылев - Выход силой
— Вроде бы поправили все врачи, подштопали, а на меня вдруг лихоманка навалилась. Почернел весь, ногти повылазили с корнем. Потом мне один из коновалов госпитальных признался, что хотели было меня в расход пустить, чтобы заразу не распространял. А что? Кольнули бы чем-нибудь, как пса шелудивого, уснул бы я, да и не проснулся. Им, головастикам очкастым, человека на фарш для опытов пустить — раз плюнуть. Маринка моя тут же хвостом вильнула, стерва, — на кой ей инвалид сдался, который по-малому сходить не может, чтобы не угваздаться с ног до головы. Нашла себе какого-то хрена с Щелковской… Да что это я все о себе и о себе? Ты-то как?
— Я? А что я? — Князев пожал плечами и отхлебнул остывшего чая, отдающего плесенью, — тому, с Преображенки, он в подметки не годился. — Побродил, повидал кое-что…
— И в основном метро, наверное, бывал? — подмигнул Байкальцев.
— Случалось, — не стал кривить душой старшина.
— Повезло, — восхищенно цокнул языком сержант. — Мне вот не довелось.
— Да я бы не сказал, чтобы повезло…
— Ну и как там? — пропустил его слова мимо ушейВлад. — Лучше, чем у нас тут, наверное?
— По-другому.
Неожиданно для самого себя, с трудом подбирая слова, Игорь рассказал собеседнику о том, что ему довелось увидеть и пережить на Красной линии. О тяжком труде в готовых обрушиться и похоронить заживо штреках, о прячущихся во тьме тварях, о мало чем отличающихся от них конвоирах…
— Не подфартило тебе, брат… — покачал трясущейся головой сержант. — Выпьешь?.. Нет, нельзя тебе, — оборвал он сам себя и налил в свой стакан. — Может, не зря скрывают от цивильных, что там, в метро, жизнь кипит?
— Да не только от цивильных, — криво улыбнулся Князев. — Я сам не знал.
— Не один ты. — Влад потупил глаза.
— Ты знал тогда, что на Партизанской нет живых никого? — в упор задал Игорь вопрос, который давно вертелся у него на языке.
С того момента, как он увидел сержанта.
— Знал, — пробормотал Байкальцев. — Да все наши знали.
— И что на смерть меня ведете — тоже?
— Догадывались. Многие были против. Я тоже. Но это приказ, понимаешь? — Сержант поднял на Князева глаза, в которых дрожали слезы. Или они просто слезились от выпитого.
— Я слышал, как ты хотел меня предупредить, — успокоил его Игорь. — А что Федотов? Ему тоже приказ дали?
— Сволочь он, этот Федотов, — буркнул Влад, накатывая еще полстакана — только зубы выбили дробь по краю. — Он бы и без приказа тебя… У него на тебя давно зуб. Знаешь, — нагнулся он к собеседнику, — люди бают…
Если в день выборов на Первомайской собралась огромная толпа, то теперь вообще яблоку негде было бы упасть. Пришли все от мала до велика: притащились, ведомые детьми и внуками, старцы, почти не встающие уже с постелей, принесли младенцев кормящие матери. А уж те, кто мог прийти сам… Не было только бойцов, несущих вахту на входах в подземелье, да и те остро завидовали счастливцам, которые увидят «бой века».
Увы, в записи его увидеть будет невозможно, а посему передаваться рассказы о нем будут из уст в уста, обрастая подробностями и вымыслами, постепенно превращаясь из были в легенду.
Первомайцы не были избалованы такими зрелищами. На ежегодные бои за крановый берет, проводившиеся в заброшенном подземном складе (личная заслуга полковника Балагура, свято чтившего традиции боевого братства), приглашались единицы, а все азартные игры были строго запрещены законом. И если шустрых мелких тварей можно было стравливать где-нибудь в укромном уголке, то где на «подводной лодке», которую представляли собою две станции, найдешь место для гладиаторских боев? Обыватель же во все времена и во всех землях жаждал, жаждет и будет жаждать крови. Даже после Конца Света. Главное, чтобы кровь эта была не его, но проливалась в изобилии на его потеху.
Незадолго до назначенного часа президент со свитой стояли на помосте, за ночь превращенном в настоящий ринг. Появились ограждающие канаты, красный и синий углы… Батя был облачен в длинный махровый халат — по условиям, участники должны биться с голым торсом, дабы избежать всяческих ухищрений, — а кровь уже не так хорошо грела стареющее тело.
Утром, облачаясь перед зеркалом, Николай Михайлович смотрел на себя и не знал, радоваться или печалиться.
Радовался, что до сих пор, несмотря на годы, сохранил отличную физическую форму — его мускулатуре позавидовали бы не только сверстники, но и иные молодые, лишнего жира тоже было совсем чуть-чуть — в основном на животе, где рельефные некогда бугры мышц понемногу стали оплывать, хотя никаких складок пока еще не наблюдалось.
Грустил — потому, что видел в зеркальном отражении старика. Старика — хорошо сохранившегося, спортивного, накачанного даже, но старика. Белая дряблая кожа с проступающими тут и там синими веревками вен, рыжие пигментные пятна, пятнающие ее, багровые звездочки расширенных капилляров, мертвые, перламутрово-серые проплешины старых шрамов…
Хамелеон какой-то, а не человек.
«Ты старик, Коля, — думал он, массируя синие мешки, набрякшие за ночь под глазами: несмотря на важность момента, он так и не смог уснуть до утра. — Пусть даже победишь ты сегодня этого мальчишку, хотя это непросто, что с того? Это же не сказка, в которой, победив, можно впитать силу побежденного. Ты уже сейчас стар, а через несколько лет окончательно станешь развалиной. Кто придет тебе на смену? Балагур? Он немногим младше тебя. Кто-то еще… Кто?»
Больше всего президент сожалел, что так и не продолжил свой род. Сперва казалось, что успеет: девицы так и льнули к некрасивому, но привлекающему своей звериной силой спецназовцу. В женской ласке не было недостатка — ни одна особа женского пола не задерживалась в его жизни дольше месяца. В старые добрые времена до Катастрофы… А потом, когда на его мощные плечи свалилась ответственность за людей, это вообще отошло на второй план. Даже не на второй, а на девяносто девятый — столько всего надо было успеть, решить, сделать… Времени едва хватало на банальное удовлетворение потребностей кипящего энергией организма.
А вот теперь, когда есть все, можно сбавить темп, заняться собой — он уже ни на что не годный старик.
И никогда у него не будет сына. Наследника.
Он внезапно почувствовал зависть. Нет, он завидовал сейчас не молодым, таким, каким был он сам много лет назад. Он завидовал давно уже истлевшему в земле Князеву-старшему, оставившему после себя сразу двух наследников. Этот слабый интеллигент-очкарик, некогда вздумавший сопротивляться ему — настоящему мужику, победил. Рухнул, но сумел дать ростки, выросшие в новые деревья. Победитель же похож на одинокий дуб — еще могучий снаружи, но с мертвой трухой внутри.
«Врешь! — Пытаясь унять расходившееся сердце, Середин видел в зеркале не себя, а умирающего Князева: покрытое синяками и запекшейся кровью лицо, единственный уцелевший глаз, сверлящий его через мутноватое стекло и прошедшие годы. — Ты тогда проиграл. Проиграл окончательно. Одного из твоих сыновей уже нет в живых, а второй… Второму осталось совсем мало. До начала боя».
«Это ты врешь, — безжизненный голос, казалось, был реальным. — Ничего тебе не удалось, и ты это понимаешь. Сдайся, мужик, — это лучшее, что ты можешь сделать для себя…»
— Батя никогда не сдается! — От тяжелого удара кулака зеркало брызнуло длинными, прямыми, как ножи, осколками, остро резануло руку, но призрак исчез, канул в темном квадрате за разбитым стеклом…
— Э-э! Что с тобой? — Балагур тронул за плечо насупленного друга, угрюмо разглядывающего обмотанный бинтом кулак. — Уснул что ли? Встряхнись!
— Да вот, задумался. Князев на месте?
— Нет еще. — Полковник глянул на щегольский «Роллекс» у себя на запястье. — Две минуты ему осталось. Опоздает — его дело. Хлеб за ртом не ходит.
— Испугался пацан, — заверил Калатозов, восстановивший свой апломб. — Пятки смазал…
— Нет. — Президент бросил на недоделанного артиста тяжелый взгляд, и тот осекся. — Он придет. Я знаю.
— Хм-м, — ухмыльнулся Балагур. — Одна минута.
Беззаботным остряком второй человек в Первомайской республике был лишь внешне. Когда возникала проблема, он предпринимал все усилия к ее устранению. И действовал сразу по нескольким направлениям, сводя возможность неудач к нулю. И теперь он был спокоен: бой не состоится в любом случае.
— Я пришел! — донеслось снизу, и полковник вздрогнулвсем телом.
Перед помостом, как и вчера, опираясь на шпагу, стоял Князев. Чуть более бледный, чем вчера, но по-прежнему уверенный в себе и спокойный. Только по острию стекали медленные, как расплавленная смола, черные капли…
— Что же ты стоишь там? — Голос Середина звучал спокойно. — Поднимайся сюда, и начнем. Зрители уже заждались.
Поднимающегося по лестнице старшину качнуло, и Балагур довольно улыбнулся.
